Страница 2 из 3
Доктор. А как вам Жозеф де Местр? Виконт де Бражелон? Вы бы их пригласили под забор, шлепнуть из горла… этой… как вы ее называете… бормотухи?
Гуревич. Охотно. Но чтоб под этим забором были заросли бересклета. И неплохо бы анемоны… Но ведь ходят слухи, они все уже эмигрировали…
Доктор. Анемоны?
Гуревич. Добро бы только анемоны. А то ведь и бражелоны, и жозефы, и крокусы. Все-все бегут. А зачем бегут? А куда бегут? Мне, например, здесь очень нравится. Если что не нравится – так это запрет на скитальчество. И… неуважение к Слову. А во всем остальном…
Доктор (полномочный тон его переходит в чрезвычайный). Ну а если с нашей Родиной стрясется беда? Ведь ни для кого не секрет, что наши недруги живут одной только мыслью: дестабилизировать нас, а уж потом окончательно… Вы меня понимаете? Мы с вами говорим не о пустяках. (Обращаясь к Тамарочке) Сколько у нас в России народностей, языков, племен?
Тамарочка. А хрен их знает… Полтыщи есть наверняка.
Доктор. Вот видите: полтыщи. И как вы думаете, больной, в случае обстоятельств – перед лицом противника,– какое племя окажется самым ненадежным? Вы человек грамотный, знаете толк в бересклетах и анемонах и знаете, что они от нас почему-то убегают… И вот гроза разразилась – в каком вы строю, Лев Исаакович?
Гуревич. Вообще-то я противник всякой войны. Война портит солдат, разрушает шеренгу и пачкает мундиры. Великий князь Константин Павлович… Но это ничего не значит. Как только моя Отчизна окажется на грани катастрофы…
Доктор (в сторону Люси). Запишите это тоже.
Гуревич. Как только моя Отчизна окажется на грани катастрофы, когда она скажет: «Лева! Брось пить, вставай и выходи из небытия» – тогда…
Оживление в зале. Стук каблучков справа – и в приемный покой стремительно, но без суеты вплывает медсестра Натали. Глаза занимают почти половину улыбчатой физиономии. Ямка на щеке. Волосы на затылке, совершенно черные, скреплены немыслимой заколкой. Все отдает славянским покоем, но и Андалузией тоже.
Доктор. Вы очень кстати, Наталья Алексеевна.
Обычный обмен приветствиями между дамами и все такое. Натали усаживается рядом с Люси.
Натали. Новичок… Гуревич?!… Сколько лет, сколько…
Доктор. Мы уже по существу заканчиваем беседу с больным. Не отвлекать внимания, Наталья Алексеевна, и никаких сепаратностей… Осталось выяснить только несколько обстоятельств – и в палату…
Гуревич (воодушевленный присутствием Натали, продолжает). Мы говорили об Отчизне и катастрофе. Итак, я люблю Россию, она занимает шестую часть моей души. Теперь, наверно, уже немножко побольше…
Смех в зале.
Каждый наш нормальный гражданин должен быть отважным воином, точно так же, как всякая нормальная моча должна быть светлоянтарного цвета. (Вдохновенно цитирует из Хераскова.)
Но только вот такое соображение сдерживает меня: за такую Родину, такую Родину я, нравственно плюгавый хмырь, просто недостоин сражаться.
Доктор. Ну почему же? Мы вас тут подлечим… и…
Гуревич. Ну так что же, что подлечите?… Я ни за что не разберу, какой танк и куда идет. Я готов, конечно, броситься под любой танк, со связкой гранат или даже без связки…
Доктор. Да без связки-то зачем?
Гуревич. Неприятель взлетает на воздух, если даже под него кидаются вообще без ничего… Мой вам совет: побольше читайте. Ну, а уж если не окажется ни одного танка поблизости, тогда хоть амбразура найдется, точно. Чья – не важно. Я, не мешкая, падаю на нее грудью – и лежу на ней. Лежу, пока наш алый стяг не взовьется над Капитолием.
Доктор. Паясничать, по-моему, уже достаточно. У нас, вы сегодня же убедитесь, скоморохов пруд пруди. Как вы оцениваете ваше общее состояние? Или вы серьезно считаете свой мозг неповрежденным?
Гуревич (пока зануда-доктор пощелкивает пальцами по столу). А вы – свой?
Доктор (желчно). Я вас просил, больной, отвечать только на мои вопросы. На ваши я буду отвечать, когда вы вполне излечитесь. Так как же обстоит с вашим общим состоянием, на ваш взгляд?
Гуревич. Мне это трудно сказать… Такое странное чувство… Ни-во-что-не-погруженность… ничем-не-взволнованность, ни-к-кому-не-рас-положенность… И как будто ты с кем-то помолвлен… а вот с кем, когда и зачем – уму непостижимо… Как будто ты оккупирован, и оккупирован-то по делу, в соответствии с договором о взаимопомощи и тесной дружбе, но все равно оккупирован… и такая… ничем-вроде-бы-непотревоженность, но и ни-на-чем-не-распятость… Короче, ощущаешь себя внутри благодати – и все-таки совсем не там… ну… как во чреве мачехи…
Аплодисменты.
Доктор. Вам кажется, больной, что вы выражаетесь неясно. Ошибаетесь. А это гаерство с вас посшибут. Я надеюсь, что вы при всей вашей наклонности к цинизму и фанфаронству уважаете нашу медицину и в палатах не станете буйствовать.
Гуревич (чуть взглянув на Натали, оправляющую свой белый халатик).
Доктор (нахмурясь, прерывает его). Я, по-моему, уже не раз просил вас не паясничать. Вы не на сцене, а в приемном покое… Можно ведь говорить и людским языком, без этих… этих…
Натали (подсказывает)… шекспировских ямбов…
Доктор. Вот-вот, без ямбов, у нас и без того много мороки…
Гуревич. Хорошо, я больше не буду… вы говорили о нашей медицине, чту ли я ее? Чту – слово слишком нудное, по правде, и… плоскостопное…
На протяжении этой тирады Боренька-Мордоворот тихонько сзади подходит к декламатору, ожидая знака, когда брать за загривок и волочь.
Доктор. Ну-ну-ну-ну, довольно, пациент. В дурдоме не умничают… Вы можете точно ответить, когда вас привозили сюда последний раз?
Гуревич. Конечно. Но только – видите ли? – я несколько иначе измеряю время. Само собой, не фаренгейтами, не тумбочками, не реомюрами. Но все-таки чуть-чуть иначе… Мне важно, например, какое расстояние отделяло этот день от осеннего равноденствия или там… летнего солнцеворота… или еще какой-нибудь гадости. Направление ветров, например. Мы вот – большинство, не имеем даже представления: если ветер нордост, то куда он, собственно, дует: с северо-востока или на север-восток, нам на все наплевать… А микенский царь Агамемнон – так он клал под жертвенный нож свою любимую младшую дочурку Ифигению – и только затем, чтобы ветер был норд-ост, а не какой-нибудь другой…