Белый Лис

Жизнь выше наших благих намерений, и, на мой взгляд, счастливы те школы, в которые приходят мужчины и офицеры – это наш последний шанс вернуть ситуацию к норме. Конечно, вернуть разделение школ по уровню культуры и способностей учеников было бы тоже неплохо, но пока этот вариант не рассматривается на уровне руководства среднего и высшего звена.

Итак, Белый лис приходит когда:

– «Хвост виляет собакой», планирование отменяется в угоду эмоциональных претензий интеллектуально незрелых личностей;

– Забываются такие вещи, как дисциплина и коллективизм;

– Неокрепшим умам предоставляется неограниченный доступ к несортированной или вредной информации;

Советские лингвисты – поиск различий

«Надо же думать, что понимать».

В 1950 году товарищ Сталин опубликовал свою знаменитую статью «Марксизм и вопросы языкознания», в которой он развенчивал «Новое учение о языке» Николая Марра о «классовой сущности языка».

Как говорил незабвенный товарищ Шариков, «оба неправы», и я бы не стал сейчас разбирать эти работы с точки зрения научности.

Однако, есть один важный аспект этой полемики, который к собственно науке не относится.

Марр считал, что в результате построения коммунизма должен возникнуть новый единый язык.

Сталин вывел вопрос о языке за пределы теории марксизма. С одной стороны, это соответствовало здравому смыслу, с другой – рушило постулат о том, что марксизм может объяснить всё и вся, как единственно верное универсальное учение.

Работу Сталина быстро забыли после его смерти, но в умах советских лингвистов это вызвало некий «перевод рельсов».

Отбросив марксистскую белиберду, можно сказать о главном:

Учение о едином языке было признано порочным, развивать независимые языки стало казаться правильным.

И советская филология бросилась кодифицировать языковые различия, отыскивать и множить диалекты.

Языкам без письменности создавалась письменность, родственные языки разделялись. Советские лингвисты славно порезвились на Балканах, создавая новые азбуки, и кодифицируя различия между болгарским, македонским, сербским. В результате каждая маленькая партийно-политическая автономия на Балканах получала свою азбуку, свой независимый особый язык, что консервировало незыблемость правящих элит и их политическую независимость от центра.

Те же процессы подспудно шли и в Советском Союзе: каждая региональная элита искала способы добиться большей стабильности для себя, оградив возможности центра по ее сменяемости. И политическому сепаратизму всегда предшествовал лингвистический сепаратизм. Поскольку интеллектуальный уровень советских вождей после Сталина был уже совсем никудышным, то увидеть в этом процессе угрозу политическому единству они не смогли. К тому же нужно учитывать, что большую часть существования СССР, его вождями были выходцы с национальных окраин, и интересы своей малой родины для них были не менее важны, чем интересы всей страны. Малая родина генсеков всегда имела ярко выраженные преференции.

Итак, в научных школах пошел процесс изучения языков, как поиск различий. Процесс имел поступательный характер, росло количество экспедиций, научных работ, люди получали ученые степени, обзаводились своими школами, короче, начался процесс «умножения сущностей».

Например, Белоруссия после Великой Отечественной Войны практически стала Западным военным округом, Минск заселялся заново, языковые различия были стерты. Но научному зуду не было преград, и энтузиасты нарыли по хуторам аж тринадцать диалектов и говоров. После падения СССР процесс пошел по нарастающей, теперь в этой счастливой стране аж четыре вида письменности, и очевидно, что будет больше.

За научными открытиями шла идеология, требовавшая оформить и унифицировать явление, и политика развития языков национальных автономий.

Как только в Москве произошел кризис 1991 года, национальные окраины уже имели свой национальный язык, национально ориентированную политическую элиту, и национальную идеологию, данную им национальными общинами в изгнании.

СССР лопнул, как хрустальная ваза.

Конечно, есть секта «Свидетелей СССР», которые упрямо не желают признавать очевидную реальность, и считают, что «Черный Лебедь» случайно пролетел над Полесьем, когда представители трех славянских республик в Беловежском лесу по-быстрому оформляли независимость своих вотчин.

Китайские лингвисты – единый язык

«И знаю опять, как можно. А зачастую, и как нужно».

Многие засмеются при словосочетании «китайские лингвисты», но почитайте дальше, и Вам станет не до смеха!

Мао Цзедун пришел к власти под видом коммуниста и марксиста, но его сущность была совсем иной. Это был классический китайский националист, просто примкнувший к тому лагерю, в котором он смог добиться высот, невзирая на свое происхождение.

Основывая современную КНР, он совершил три великих деяния императора, закладывающего основы династии:

– Он объединил страну;

– Он изгнал иноземных захватчиков;

– Он переименовал столицу.

Если бы он не опирался на коммунистическую риторику, то вполне мог бы стать императором, его заслуги это вполне позволяли, согласно традиции.

Древнее китайское общество издревле делилось на четыре класса: служивые, торговцы, ремесленники, крестьяне. Мао ввел «пятизвездный красный флаг», на котором большая звезда символизировала компартию, а остальные – это все те же четыре класса, только в ином порядке: рабочие, крестьяне, интеллигенция и национальная буржуазия.

Вы спросите, нет ли тут расхождений с традиционным марксизмом, и я разделю Ваше недоумение. В такой ситуации, когда классовая борьба удалена из формулы марксизма, компартия превращается в неких новых опричников, оперативно реализующих указания руководства.

И вот теперь перейдем к китайским лингвистам.

Главная проблема Китая – в стране пять видов письменности, множество языков и народов. Официально 55 малочисленных (ну, это как понимать…) народностей, хотя современные этнографы убеждаются, что их реально больше. Большинство этих народностей имеют собственные языки, которые зачастую отличаются от языка основного народа Хань, как французский от эскимосского. Кроме того, язык ханьцев – собственно китайский, имеет множество диалектов, между которыми также нет понимания в устном общении. Единственным способом установить взаимопонимание между всеми является иероглифическая письменность, но она предельно сложна.

Попытки перевести иероглифы в фонетическое письмо невозможны. Слова короткие – сотни разных слов, звучащих, как «и», «ши», «юй», и так далее. Даже комбинаций из двух слогов слишком много, чтобы в фонетечиской транскрипции определиться, какой же у сочетания «ши ши» на самом деле смысл.

Мао поставил первую задачу: радикально упростить иероглифы.

Тут мы неожиданно вспоминаем Николая Марра – новая общность радикально меняет язык. Это был настоящий прыжок над пропастью. Дело в том, что с этого момента, каждый новый грамотный человек уже не имел возможность прочесть в оригинале ничего из классической литературы, написанной полными иероглифами. Это была революция.

Однако, результат был получен. Новые знаки содержали намного меньше черт, их просто стало меньше, за счет того, что иногда разные сложные иероглифы упрощали в один знак, и расширялось количество значений простого знака. Скорость обучения радикально возросла, и неграмотность была побеждена.

И, практически одновременно с этим, был поставлен вопрос о создании Всеобщего языка.

Откровенно говоря, его предтечей был так называемый «язык чиновников», или «мандарин». Суть такова: Китай дважды оказывался под властью кочевых империй с севера. И монголам, и маньчжурам приходилось учить китайский язык и овладевать письмом для нужд управления этим громадным государством. Чиновники держали столицу на границе степей Северного Китая – Ханбалык, ныне Пекин – «Северная столица».