Ты и Я

Мне совершенно ясно и понятно одно, – на ревности ничего не построить. Ни-че-го… Помнишь, мы смотрели выступление одного умного человека, где он объяснял значение слова «ревность»? Надеюсь, что помнишь… И с этим значением я полностью согласна, и не только из солидарности. Я знаю, что всё именно так. «Верность» и «ревность» – слова, составленные из одних и тех же букв, но значение их прямо противоположное друг другу. Ведь всё так просто – если живёт в сердце верность, то места для ревности уже не будет; но справедливо и обратное – живущий в ревности сам неверен… И сколько бы люди ни придумывали для ревности оправдания, и как бы настойчиво они ни пытались придать ей первенство среди симптомов любви, всё – ложь. Не может ревность стоять в свите самых светлых человеческих чувств, тем более не может возглавлять эту свиту! Такое значение ревности мог придумать только холодный ум, лишённый любви и желающий оправдать собственную ничтожность.

Я долго думала, пытаясь понять, почему так. Почему во многие человеческие сознания вклинилось, вжилось такое нелепое утверждение – «бьёт, значит, любит; ревнует, значит, любит»? Ведь это же дикая нелепость! Ди-ка-я! Почему многие верят и признают, что это именно так?! Почему проведено равенство между истинным, созидающим чувством и тем, что служит лишь разрушению и ожесточению?!

Наверное, для себя я ответ нашла. Но, найдя этот ответ, я поняла и то, что поделиться с ним не могу. Пока не могу… Знаю лишь, что ответы на главные вопросы человек должен получать сам, а не пользоваться чужими…

Сама пишу и, представляя тебя читающим эти строки, ловлю смутное ощущение твоего несогласия и недовольства. Поверь мне, милый, меньше всего мне бы хотелось вызывать в тебе такие чувства. Меньше всего… Но знаю, что вызову…»

Недовольство – мягко сказано. Внутри у Виктора всё клокотало. Сам себе напоминал закипающее перед бурей море. Хорошо ещё, что накатывающие неприятные волны были невысоки, и хоть вызывали учащённое сердцебиение, шквалом пока не грозили.

– Спокойно… спокойно… спокойно…

Негромко уговаривая сам себя, он нарочито медленно отложил тетрадь. Так же аккуратно взял бокал, сделал глоток. Глубоко вдохнул и, задерживая дыхание, выдохнул.

– Спокойно…

Ну, захотелось человеку поговорить по душам. Ну, решил он сделать это в письменной форме. Имеет право! Отчего Ленка, так неохотно идущая в прямом общении на обсуждение темы ревности, сейчас решила разоткровенничаться? Это, скорее всего, вопрос риторический. Пойди пойми этих женщин! А ведь он пару раз сам затевал такие разговоры. Он ни на секунду не сомневался, что она его тоже ревнует. А как же иначе?! И его это нисколько не огорчало, даже, признаться, в глубине души радовало. Именно радовало и именно как определённый показатель любви. А все эти буквоедческие перестановки – «ревность, верность» – это так, для малышей, желающих чем-то занять свой мозг. И эта ненужная патетика – к чему она?

Он даже не собирается вдумываться во все эти вопросы и получать никому не нужные ответы. Всё это чепуха! Всё! Сама же говорит о ясности и понятности, и сама же всё так запутывает!

Очень хотелось отмахнуться, пропустить мимо и ушей, и глаз эти её последние выводы и утверждения. Очень… Но что-то не давало. Какой-то едва уловимый звоночек внутри резонировал не в такт этому желанию. И настойчиво требовал к себе внимания. Он задумался. На лице застыло строптиво-брезгливое выражение, явно отражающее неприязнь к этому звоночку. Оно заметно усилилось, когда он понял, что звоночек не один. Их три.

Да, три момента обрисовывались в его представлении, мешающие обратить Ленкино изложение понятия «ревность» в ничего не значащую, просто отдающую своеобразием, шутку. Три… Первый заключался в том, что, несмотря на его уверенность в собственной непогрешимости и безукоризненном поведении, эта её фраза – «живущий в ревности, сам неверен» – как ему показалось, неясно намекала на нечто нехорошее. И слабая попытка уговорить себя, что это сказано лишь в контексте Ленкиной общей мысли, и конкретные намёки совершенно неуместны, осталась безуспешной. Он-то точно знал, что он любит лишь её одну. И давно забытая пара ни к чему не обязывающих, мимолётно подвернувшихся случаев удовлетворения его мужских амбиций никак не могла быть свидетелем обратного.

Он верил лишь в одно – если человек не знает об измене, то её и нет. Всё просто – узнал о факте, да, значит так и есть. Не узнал – нет ничего, и незачем строить домыслы и предположения, основанные на каких-то, извините, перестановках букв! Но именно эта вера в нём сейчас почему-то неумолимо подрывалась, и он до конца не мог дать себе ответа – почему?

Второй неприятный момент, хоть и не был столь чётко проявлен, а лишь присутствовал в едва различимой, смутной и скорее догадливой форме, намекал на то, что, скорее всего он обманывался, приписывая Ленке способность ревновать. Приходилось, не без сопротивления этим мыслям, признать, что это он наделил её этим качеством только исходя из собственного желания. Или, вернее, нежелания чувствовать себя одиноким ревнивцем в их паре. Ведь на изредка задаваемые им в шутливо-провокационной форме вопросы «ты что, ревнуешь?» она всегда искренне удивлённо вскидывала брови и, пожимая плечами, совершенно серьёзно отвечала примерно одно и то же: «Боже меня упаси!». Он, конечно, чувствовал осмысленность и ответственность за сказанное ею, но предпочитал наделять эти фразы ничего не значимым легковесием, с которым и он сам и его многочисленное окружение произносили подобные заверения. Оказывается, зря…

Последний, третий момент тоже удовольствия не доставил. Как бы ни хотелось видеть ту картинку, которую хотелось на деле, при честном рассмотрении, всё было иначе. Скрипя сердцем он сам себе неохотно признался, что их некое затворничество и отход от общения с многочисленными друзьями и знакомыми не были результатом, как он себе объяснял ранее, романтической погруженности друг в друга, а банально следствием его собственнического ревнивого инстинкта. И хотя это признание самому себе было самым неприятным фактом, оно не изменило его убеждённости в нормальности и правильности своего отношения. Что, в конце концов, плохого в том, чтобы ревностно охранять от чужого глаза то, что тебе дорого! Непонятно…

Виктор неторопливо поднялся, бросив на отложенный «зелёный подарок» сумрачный взгляд, и с бокалом в руке зашагал по комнате. Потёр висок, пытаясь унять вспыхнувшую не лучшими эмоциями головную боль. Сделал несколько глубоких вдохов.

– Спокойно…

Ну, хорошо. Пусть… Он – ревнивец. Какое-то неприятное слово, с которым ему не очень хотелось себя ассоциировать. Но! Раз требуется быть откровенным, то – да! Он согласен… Пусть… Ленка высказалась вполне откровенно. Он с трудом, но может принять её позицию, и также откровенно поговорить… пока, правда, сам с собой, но это пока…

Он с неприязненной тоской ещё раз взглянул на зелёную тетрадь, оставленную на подлокотнике кресла. И как это так получается, что какой-то незначительный предмет, – так, несколько листов обыкновенной бумаги, – сумел вызвать в нём такие неприятные переживания?! Какая-то нелепая насмешка судьбы… А ведь всего пару часов назад он был в прекрасном расположении духа и ощущал себя весьма комфортно… Ох уж эти нежданные сюрпризы!

Остановившись у окна, Виктор погрузился в созерцание уже полностью нависшей над городом ночью. Обычно небо, подсвеченное миллионами огоньков, выглядело светлее. Сегодня было не так, нагнанные северным ветром сизо-чёрные тучи заняли весь небосвод, придавая видимому из его окна пространству неуютный и гнетущий вид.

Он провел определённую параллель. Внутри у него было примерно так же – тяжело и невесело. Но, вспомнив не раз говоренную Ленкину фразу «Господин настроения – сам человек, а не его окружение», волевым усилием приказал себе не расстраиваться и не унывать. В конце концов, может оно и к лучшему, что она подняла эту тему вот таким образом. И ещё неизвестно, чем бы закончились выяснения на тему ревность, находись они нос к носу. Нет, они за всё проведенное совместно время ни разу не ссорились, но и подобных щепетильных обсуждений ещё не возникало. И потому – всё к лучшему!