Последняя черта

— Не смей с ним так обращаться! — однажды воскликнул Лёха, развернулся и со всей дури врезал учебным планшетом по голове однокласснику, который, пользуясь отсутствием классного руководителя, орал Егору что-то оскорбительное.

Это стало отправной точкой.

Егор не совсем понимал, почему за него вступились, но в любом случае был благодарен. Они бы обязательно пошли после школы вместе домой, но Лёху забирал водитель, а Егор шёл пешком до метро, а иногда пёрся до дома на своих двоих — зависело от того, дала мать деньги или нет.

Их дружба не начиналась стремительно и броско, дерзко. Лёха все ещё оставался сыном прокурора, а Егор — очень хитрым сперматозоидом, который обошёл подпольный аборт и вполне законную спираль. Их одинаково любили, но требовали по-разному. От Лёхи — всё, а от Егора — хотя бы что-то, но он упорно желал доказать, что чего-то да стоит. Вот и доказывал.

С тех пор их сталкивало ещё несколько раз. Ставили в пару на каких-то уроках, давая совместные задания, или Лёха опять заступался. По какой-то причине он ни в какую не мог смотреть на это отвратительное поведение. В голове всплывал закон о не оскорблении личности, за который полагался срок, и он не понимал, почему их никаких не наказывают. Отец же говорит, что закон — это его работа и он важен, так почему одноклассники на него плюют?

Они не заметили, как стали говорить между собой чаще. Обсуждать материал, полученный на уроке, потому что было больше нечего обсуждать. Как стали садиться подальше от остальных в столовой. Иногда перебрасывались сделанной пополам домашкой — в особенно ленивые дни, когда после тяжёлого дня не хотелось ничего, кроме как отдохнуть. У Егора были небольшие проблемы с математикой, а у Лёхи — с биологией. Так они и подтягивали друг друга, помогали, кто чем горазд. Внезапно оказалось, что даже у таких разных детей может найтись много общих тем для разговора.

Но следующее лето они вместе не проводили. Лёха совершенно случайно заговорился с учителем истории, а тот обмолвился, что занимается с командой реконструкцией далёкого Средневековья. Разумеется, и до, и после экзаменов в пятый класс все мысли у мальчика заняло только это. Андрей Анатольевич пообещал, что, если Лёха сдаст на отлично, тот обязательно возьмёт с собой по родительному разрешению. Лёха сдал. Родителей кое-как уломал. Его взяли.

Ночевать в палатке, вместо удобной кровати, было непривычно первую неделю. Но он не жаловался, потом привык и постепенно влился к новым взрослым знакомым в разговоры. Их было не больше пятнадцати — парни и девушки, ведущие себя как большая семья, и, глядя на них, Лёха опять не понимал. Почему изначально совершенно чужие люди относятся друг к другу теплее, чем его собственные родители — к нему? Отец мог похвалить за хорошую оценку, мать — тоже, но среди запахов костра и смеха он нашёл так нужное нечто. Весь июль он нежился в этой атмосфере, каждый день выматываясь до изнеможения в кузнице, куда его определили помощником. Держать в руках даже тренировочный меч было нереально, знаний — совсем не было, а так хоть была польза в виде: «Принеси, подай, иди нахуй, не мешай».

Лёха наблюдал за постановочными боями на копьях, двуручниках, топорах… Слышал весёлый ржач, выкрики: «За Альянс!» и тоже хотел смеяться, уж крайне комично это выглядело. Но кузнец, только замечая, что юнец юлит, взашей загонял обратно.

И так всё было просто на том поле за городом, что по возвращении он ощущал себя рыбой, выброшенной обратно в воду. Только рыба уже отрастила какие-никакие, но лапки, почти спрятала жабры и откровенно не понимала, какого хрена от неё требуется и почему обстоятельства требуют регресса, а не такой близкой эволюции.

— Тебе понравилось? — спрашивал рослый мужчина, лично приехавший забрать сына от места высадки.

— Очень! Жаль, такое только раз в год. Пап, я хочу обучиться фланкировке!

— А учёбе мешать не будет? Уверен?

Лёха с горящими глазами помотал головой. Мужчина вздохнул.

— Бери рюкзак. Я найду тебе учителя.

Семён Рогозин может и думал, что это совершенно бесполезно, но в тот день слишком устал на работе. Опять подали жалобу на бесконечно задолбавших Кузнецовых, и ему опять пришлось заполнять бумажную волокиту. Опека скинула на прокуратуру — слишком много звонков. Все соседи поголовно утверждали, что в доме у них тихо не бывает никогда, а дочь шатается неприкаянной душой, но запланированная, как положено за три дня, проверка не смогла прикопаться ни к чему. После второй Рогозин забил и просто ставил подтверждающие подписи. Проверили. Всё в порядке. Штраф за ложный вызов. На ту квартиру даже не выезжали.

Так что ему было проще согласиться на глупую прихоть, чем препираться. Лёха характером упёртого барана пошёл в него с самого детства, и переспорить его было сложнее, чем иных адвокатов. Рогозина-старшего даже некая, но скупая гордость брала.

Школа никогда не была каторгой. Лёха, тогда ещё, на самом деле, Лёша, тянулся к знаниям, впитывал в себя многое и особенное рвение всегда имел к истории. После той поездки оно лишь усилилось. К постоянным репетиторам по иностранным языкам, обществознанию, праву добавились тренировки и история. Остаток лета он провёл в учёбе, иногда вспоминал про Егора, жалел, что не взял у него номер телефона, даже не подозревая, что телефона у того не было.

Тема сочинения «Моё лето» для последнего всегда была больной. Не станет же он рассказывать в нём, как помогал матери, таская ящики с оружием или ещё чем-то не особо законным? Поэтому выдумывал каких-то бабушек в маленьких городках или даже поездки на море. Мама в сочинениях всегда была мягкой и доброй, а на деле — весьма суровой женщиной, которая редко даже улыбалась, но его всё равно частенько трепала по голове. Материлась, конечно, что мешается под ногами, посылала в магазин за пивом и сигаретами по вечерам, но всё равно любила. По-своему. Как умела.

На первое сентябре в среднюю школу — уже несколько большее по размерам здание — Егор пришёл с фингалом и без цветов. Только с рюкзаком за плечами и урчащим желудком — злой, надувшийся и нелюдимый. На Лёху вначале буркнул, потом просто попросил не лезть и сказал:

— Сам разберусь. Не твоё дело.

— Почему это?

— А ты мне кто, — зыркнул он на Лёху, — чтоб мои проблемы решать?

И правда — кто? Мальчишка задумался.

— Друг, наверное, — рассеянно пробормотал Лёха.

Тогда это слово прозвучало впервые. Егор его всерьёз сильно не воспринял — только рукой махнул и всё равно ничего не рассказал. Ну как объяснить сыну прокурора, что фингал получил, отбивая сумку со стволами наравне с другими мужиками? Никак.

Они были из двух совершенно разных миров, столкнувшихся внезапно. И этого не должно было происходить никогда. Но вопреки любым планам Вселенной продолжали сходиться, вернувшись в привычную среду школы. Делали вместе домашку, помогали друг другу. Потом расходились — Лёха ехал в просторную квартиру с хорошим ремонтом, а Егор — в заюзанную двушку, где частенько у матери были гости. Но угол у него свой был, куда никто не совался, и тому хватало.

Первая совместная драка произошла у них спустя почти год. Они торчали на школьном дворе учебного заведения рядом со своим — оно было похуже, там не платили денег за обучение, кое-где отваливалась штукатурка, но всё равно Лёхе там внезапно понравилось.

Туда-то и заявились три крупных мужика. Егор тут же напрягся, ткнул не до конца признанного друга в плечо и хотел свалить, но убежать не получилось. Спасли, пожалуй, какая-то железяка, которую Лёха успел подобрать, и нож, который успел выхватить Егор у упавшего от удара не-друга мужика. Они и сами получили тумаков, но свалить потом смогли. Бежали долго, не оглядываясь, тело болело, воздух заканчивался.

— Ты где так научился... Э, погоди, чё ты делаешь?

— Отцу звоню.

Они залетели в какой-то незнакомый двор.

— Охуел?! — Егор вырвал смартфон из рук. — Щас! Нахрена?!

— Ну так… Нападение же…