Последняя черта

Кроме чая она купила сладости. Заплатила сама — аванс ей всё же перевели, хоть и для видимости, но вполне реальный. И несла в пакете сама, мягко-уклончиво предложив альтернативу: «Ты лучше приобними меня, ладно? Иначе замёрзну».

А в глубине души было тепло-тепло. Впервые за столько лет.

Лёха ворчал, но всё равно обнял здоровой рукой за талию. Уже понял, что пререкаться с Катей сейчас совершенно бесполезно — просто был рад, что она держится.

— Ну, зато ты уволилась. — Нашёл Алексей плюс, в кухонной суете не громко сказав ей, усмехнулся. — Даже выкупать не пришлось.

Не удержался и прижался губами к виску, закрывая глаза. Доктор, наблюдающий за этой картиной с нескрываемым изумлением кашлянул, уткнувшись обратно в телефон и предпочёл пережить ахуй внутри. Каста спрятала уже совсем не гаденькую улыбочку — за друга была бесспорно рада. Иногда ей казалось, что Лёха так и помрёт в одиночестве.

Катя потом заваривала всем чай, разрезала пирожные, аккуратно раскладывала по тарелкам. В Алисиной одежде; после душа без рабочего макияжа, смытого старательно уже, наверное, навсегда; с распущенными русыми немного вьющимися волосами — надеялась в благодарность поднять настроение всем, искупить вину, познакомиться, наконец, нормально. Пугалась бледной, слабой Меланхолии; с любопытством и страхом поглядывала на Доктора; сразу же заприметила Ташу и попросила её помочь с организацией спонтанного чаепития — та ей показалась самой безопасной в компании.

«Не таким ли должен быть человеческий дом? — думала Катя и сама себя убеждала, что действует правильно. — Революция революцией, война войной, но нужно же знать, за что воюешь?»

Таша согласно кивнула, вытаскивая себя из бессмысленно транса, улыбнулась Катерине. В повисшей атмосфере, такой, казалось бы, давней, старалась согреться, почувствовать теплоту, но пустота упорно напоминала о себе многими факторами. Царапиной на лбу Алисы, синяками Ворона, через чур мрачным Доктором, будто не живой Меланхолией, усталым Алексеем. Отсутствием пяти важных людей. Таша заставляла себя верить, что они просто опаздывают, а Дикий может вышел в магазин за чем то, но не получалось. Как и Алиса, она пыталась хоть на секунду представить и не могла. Ничего уже не будет как раньше. Никогда.

Но для всех Таша улыбалась свойской, грустной улыбкой — не уверенной, робкой. По дружески пихала Лёху, который мешался в проходе, в который раз уточняла у Доктора сколько нужно сахара — всегда забывала, потому чай Док пил редко.

В сумерках горели глаза-окна дома напротив, привычно отдавали тревожностью атмосферы. Блестели смехом, добрыми издёвками и желанием друг друга. Ближе, ещё ближе, но не телами — душами. Сплетаться в одно, были семьёй — такой странной для других. Не похожие, но до трепета одинаковые люди собирались в этой квартире несколько лет и сейчас снова делали попытку впустить свою жизнь ещё одного. Боялись, но не за себя — за Катю. Боялись что не выдержит и сломается, что уйдёт рука об руку со Смертью, как это уже делали друзья раньше.

Не смотря на это — доверялись, пожалуй. Не сквозило во взглядах недоверия или злобы, только сочувствие и понимание. Девушка без дома, а теперь и без жизни, наверное, потому что следовало перечеркнуть всё, что было "до" и извлечь уроки, наобещать себе с три короба, как это делал едва ли не каждый.

Даже Ворон не хотел сейчас свалить. Прижимал к себе Алису, размещённую на коленях; ворчал, даже если она отходила ненадолго — с каждым днём всё больше за неё боялся; одобрительно посматривал на Катю и понимающе — на Лёху. Нашёл время... но главное, что нашёл, верно?

Катя чувствовала, что прощена, что принята, от этого всё сильнее светилась отзеркаленным теплом. Собирала со всех по тусклому отблеску и отдавала каждому лучами — добрыми, совсем не профессиональными улыбками, ласковым прищуром светлых глаз. Ластилась к Лёше, ничуть не смущалась, как и он — когда ещё случится эта пора страстной влюблённости? — после третьей чашки прошептала на ухо:

— Как твоя рука, Лёша? Наверное, перевязать надо...

Теплом теплом, а ведь наверняка и не думает об этом совсем. Сильный, стальной — чего ему стоила эта сила и сталь? Катя давно думала об этом, но спрашивать пока не решалась — вряд ли он ответит. Да и вряд ли понимает сам.

— Надо, наверное. — задумчиво отозвался Лёха, автоматически посмотрев на плечо, нашёл пятна на светлой ткани и про себя чертыхнулся. — Поможешь?

И поднялся, как будто не понял, что это предложение, а не вопрос.

— Я всё в ящик убрал, — бросил Доктор в след уходящей с кухни парочке.

Гостинная встретила вспыхнувшим белым светом под потолком. Лёха вытащил пакет с медицинским содержимым, потом только принялся расстёгивать рубашку.

Катя заглянула в содержимое пакета, нашла бинты, перекись. Совсем в этом не разбиралась, но надеялась, что её общих представлений хватит. Помогла Лёше расстегнуть мелкие пуговицы, стащила рубашку, усадила его самого. Качала головой, разматывая остатки старой повязки, пропитанные кровью — глупый, ну куда он? Мог бы, наверное, и Ворона попросить... хотя это и в половину не значило бы так много.

— Осторожнее будь, Лёш, — всё-таки вырвалось. — Пожалуйста.

Рана выглядела ужасно. Катя вздрогнула, сглотнула нервно, но упрямо тряхнула головой, принялась осторожно обрабатывать перекисью края повреждённых тканей и кожу вокруг. Потом бинтовала — руки мелко тряслись, но слушались. Ей самой в первую очередь нужно было доказать себе, что она это может. Поэтому хмурилась, дышала сосредоточенно ровно, а как закончила — оказалась в ступоре. Смутилась, покраснела, вжала голову в плечи.

— А как... закрепить? — чувствуя себя предельно глупо, спросила Катя. — Завязать как-то...

Лёха наблюдал за её действиями с усмешкой. Даже не цыкнул, когда бинт отошёл от кожи, забирая с собой часть запёкшейся крови. Мог бы и прекратить, сам не раз это проделывал, но не хотел. Смотрел прямо на Катю, не отводя взгляда — всё же девушки в подобных ситуациях, это отдельный вид искусства. Хреновый из него романтик — рассудил то ли грустно, то ли обречённо.

— Разорви конец на две половины и обвяжи вокруг руки, — подсказал Алексей, щурясь. — Сильно не затягивай, со средней силой.

Катя покраснела ещё сильнее, но до конца доделала. Выдохнула облегчённо:

— Спасибо, — хихикнула ещё весело.

Подобрала грязную рубашку, сама на Лёшу засмотрелась, прикусила губу.

— Есть чистая? Эту надо постирать.

«Или не надевай совсем,» — хотелось добавить, но не хотелось наглеть.

— Эту проще выкинуть. — поморщился Алексей. Коснулся костяшками пальцев её щеки, осторожно провёл, сохраняя всё то же серьёзное выражение лица. Слабо хмурился, подмечая каждую черту в ней, но глаза всё равно притягивали сильнее остального. И губы.

— Хорошо, выкину, — послушалась Катя.

Смотрела на его беспокойство и удивлялась, как он ещё не оказался сожран собственным напряжением. Очень хотела снова воспользоваться, снова расслабить, успокоить, приласкать, а вместо этого только сжимала пальцами многострадальную рубашку. И сама не понимала, откуда в ней столько заботы.

— Ты сама-то в порядке? Справишься?

— С тобой — с чем угодно справлюсь, — улыбнулась Катя, присела рядом и улеглась к Лёше на колени. Зажмурилась. — Только с тобой и ни с кем больше, — вздрогнула всем телом, но только прижалась сильнее. — Ведь уже не придётся. Не заставят. Никто.

Наконец-то осознала. Полностью и до конца — она свободна. Может, Лёша и не мог дать свободу всему Единому Народу, но ей свободу он всё-таки подарил.

Алексей мягко перебирал волосы ей, иногда касался шеи. Не мог разобрать что сейчас ощущает — то ли безмятежность, то ли затишье перед бурей.

— Никто. — подтвердил он и вздохнул. — Никогда.

Лёха старался просто наслаждаться моментом, приглушённым голосами с кухни. Катей — не потому что она была какой-то, а потому что просто была, доверительно устроившись у него на коленях. Чего-то такого простого, ему, наверное и не хватало всегда. Вечная гонка с жизнью до ужаса приелась.