День Суркова

  Камеру залил очередной приступ веселья. Сурков сел, с трудом сдерживая слезы. Он никогда не думал, что в течение минуты сможет быть подавлен, унижен и втоптан в грязь. Руки не слушались, кончики пальцев подрагивали, а в голове шумела кровь, заглушая далекий Ниагарский водопад. Сделать было ничего нельзя, и Сурков стал смотреть, как старик аккуратно снимает колпачок и проводит пером по ладони, дышит на него, снова пытается что-то написать на руке.

  Взгляд старика на секунду дрогнул, он стер с ладони выступившую кровь и снова провел кончиком пера.

  Внезапно Суркову все стало ясно. Раздробленная мозаика сложилась у него в голове, и, окончательно успокоившись, он сел рядом со стариком.

— Тебе сказали, где твое место? — небрежно промычал старик.

— А ты составишь компанию? — спросил Сурков.

В камере стало так тихо, что если бы в соседнем здании изнасиловали комара, все присутствующие могли бы выступить свидетелями.

— Что? — старик допустил ошибку, переспросив, но тут же спохватился и приказал: — Жопа, разберись!

Жопой, как и следовало ожидать, оказался зек, укравший ручку. Он подошел к Суркову и, брезгливо ущипнув за воротник, потянул к себе.

— Иди сюда, родной, — ехидно сказал Жопа.

— В друзья набиваешься? — спросил Сурков.

  Он быстро выдернул душу из Жопы и, не обращая внимания на обмякшее тело, стал размахивать ею над головой. Душа была тяжелой, и устав от упражнений, Сурков сунул ее в парашу. По какой-то причине присутствующих больше интересовало бездыханное тело на полу. Зеки сгрудились над ним, осматривая труп, ропща и причитая.

— Кто еще хочет породниться? — спросил Сурков.

Желающих не нашлось. Тогда Сурков снова сел к старику и протянул руку.

— Ручку! — приказал он.

  Старик, не делая резких движений, оторвал сигарету от нижней губы и потушил окурок о ладонь Суркова. Сигарета пискнула, выпустила белое колечко пахучего дыма и смертельно потемнела.

— Ручку, — повторил Сурков, сдувая пепел.

  Старик не хотел отдавать авторучку. Он прекрасно понимал, что вместе с ней расстанется со своим авторитетом. Но ситуация была нестандартной, старик к ней был не готов, и единственное, на что он мог решиться, не сулило перспектив. Наконец он позвал:

— Фикса!

  Камера ответила могильной тишиной.

— Разберись, Фикса, я разрешаю.

  Теперь Сурков увидел, к кому обращался собеседник. Из-под маленького морщинистого лба, сквозь две заплывшие щелочки, с высоты двух метров на Суркова прищурилась башня тяжелого танка, такая же несокрушимая и тупая.

— Душой слаб, — определил Сурков.

— Он тебя по стенке размажет, — пообещал старик.

— Старик, — укоризненно хмыкнул Сурков, — я твоей Фиксе сейчас преподам урок, который она запомнит на всю жизнь, и даже после смерти будет помнить, но ты от этого пострадаешь гораздо сильней.

— Посмотрим, — спокойно сказал старик.

Но Сурков видел, как душа его сжалась, стала маленькой и черной.

— Хорошо, — согласился Сурков.

  Он достал из параши душу Жопы и, размахнувшись, со всей силы бросил в Фиксу. Фикса свалился как подкошенный, его душа сцепилась с Жопой, и они принялись кататься по полу. Долго Сурков не мог сообразить, где же здесь Фикса, а где — Жопа. Обе души были темными. Но по трусливым повадкам Жопы понял и, подняв ее за шиворот, втолкнул в тело Фиксы. Оставшуюся душу он загнал в Жопу, и только когда покончил с хлопотами, понял, что в камере никого нет. Заключенные в ней были, их по-прежнему было около двадцати человек, но все они прилипли к стенам, притворяясь штукатуркой.

— Не сметь! — закричал Сурков. — Не сметь бояться, сукины дети! Если увижу трусость вашу, душевную расхлябанность и страх — всех накажу.

  О том, чтобы дышать, не могло быть и речи. Зеки готовы были умереть, съесть друг друга и вернуть украденное, лишь бы не находиться в одной камере с Сурковым.

— Так, — сказал Сурков приходящему в себя Фиксе, — ты теперь будешь Жопа.

Сурков на секунду задумался:

— А ты, Жопа, будешь теперь с зубами.

* * *

  По всей вероятности, в изоляторе существовала потайная сеть коммуникаций. Сурков не видел телефона или телеграфа, но по какой-то причине весть о том, что старик больше не у дел, появилась в утренних газетах.

  Старик долго просил тело Фиксы свернуть ему шею, но последний так и не смог объяснить, что он теперь Жопа, а где Фикса — Жопа не при делах.

  Суркова на допросы не вызывали. Он большую часть времени лежал на нарах и размышлял о мироздании. Теперь получалось, что Сурков действительно последние девять лет провел в Аду, а не лежал как бревно в больничном коридоре. Это знание волновало, и в то же время не было радостным. Получалось, что после смерти Сурков снова попадет туда, откуда с таким трудом выбрался. Для него не имело большого значения — Ад это будет или Рай, важен был факт или осознание того, что его душа не успокоится и будет проводить остаток вечности не имея шансов на отдых.

  Зеки избегали Суркова, его поведение казалось им странным, и на всякий случай они боялись. Сначала Суркова это раздражало, но скоро он привык. Чтобы не чувствовать себя одиноким, Сурков стал обучать тело Жопы немецкому, но так как сам он этот язык знал слабо, а в Жопе сидел тупой Фикса, ничего не получалось. Сурков бросил безуспешные попытки и перешел к телу Фиксы. Он не на шутку занялся его душой, стараясь искоренить трусость. Сурков заставлял Фиксу участвовать в кулачных боях, поочередно со всеми сокамерниками. Очень скоро камера опустела. Зеки сознались в совершенных преступлениях и отбыли — кто в тюрьму, кто на зону. Старика выкупили подельщики. Его тут же застрелили, облили бензином и кислотой, сожгли, взорвали и заасфальтировали место. Сурков не подозревал, что в его отсутствие мир стал настолько жесток, иначе ни за что бы не отпустил старика. Впрочем, узнав об этом, он не сильно расстроился, но находиться в камере только с Фиксой и Жопой становилось скучно. По какой-то причине и тот, и другой откликались на оба имени, и окончательно запутавшись, кто где, Сурков написал на лбу Фиксы: «Я — Фикса», а на лбу Жопы: «Я — Жопа». Установив тем самым видимость порядка, Сурков задумал план побега. Сводился он к обычному распиливанию решетки. Вскоре выяснилось, что Фикса прекрасно перекусывает полуторачетвертную арматуру, из которой сварена решетка. Удалив таким образом два прутка, Сурков оказался во дворе изолятора. Мимо него проходил молодой человек, опасливо косившийся по сторонам.