Страница 15 из 35
Сурков и Галя прогуливались в том месте, которое раньше называлось Райским садом. О том, что это был сад, свидетельствовали многочисленные пни и рассказ Галины. Она сообщила, будто раньше здесь росли яблони, груши, сливы и персики, возделываемые по технологии «Хайпоника». Несколько лет назад сад вырубили, дабы прекратить производство самогона. В этот период шла обширная антиалкогольная кампания, в кучевых облаках работали подпольные цеха, мафия наладила каналы, переправляя все что угодно из Рая в Ад и обратно. В общем, нужны были радикальные меры. Господь решил проблему дешево и сердито. Теперь на территории Райского сада находился парк воспоминаний, что должно было напоминать душам о легкомыслии и неотвратимости последствий.
— Не могу я молиться, не могу.
— Почему, Игорь? Ты попробуй. Сначала противно, потом втянешься.
— Слушай, Галя, если тебе так важны бонусы, давай заработаем их другим способом.
— Нет! — решительно отвергла Галя. — Мы с тобой эти методы исчерпали. Петь псалмы и изучать мироздание ты можешь десятилетиями. Бонусы по ним уменьшаются в геометрической последовательности, молитва самое дорогое. Решайся.
Галина протянула боевой план, демонстрируя пальчиком цифры.
— Ну? А это что? Тоже очки неплохие.
— Затворничество? Ну уж нет, Сурков, уволь. Я не хочу ждать, пока ты столетие проведешь на орбите.
— Я и сам не хочу. А это?
— Это — библейские беседы. Тоже неплохо, только ты не справишься. Поверь моему душевному опыту.
— А я все же попробую.
— Только время потеряем.
— Мне казалось, ты должна меня поддерживать.
— Но не обольщать! Там, Сурков, твои аргументы вмиг раздавят, и к истине ты не придешь.
— А вот мы посмотрим.
— Хорошо, — согласилась Галя, — давай попробуем, только обещай мне, что не будешь тратить ЛБ.
— Это еще почему?
— Если ты проиграешь — мы твою ЛБ продадим за баллы, баллы переведем на мой счет.
— Почему это я должен отдавать тебе ЛБ?
— Потому что не хочешь молиться.
«Вот сучка, — подумал Сурков, — выгадать даже в такой ситуации».
Его нимб галантно моргнул, и Сурков ответил:
— Ладно, но если выиграю я — ты отдашь мне свою.
Души ударили по тем местам, где при жизни были руки, и поднялись над садом воспоминаний. Несколько часов спустя Сурков мчался к девятнадцатикилометровой отметке, где заканчивалась стратосфера и в узкой полосе термосферы имелись отдельные облака для бесед.
Правила библейских бесед были весьма просты. Необходимо вести разговор, придерживаться определенной темы, доказывать свою точку зрения и убеждать собеседника в обратном. Не было никаких ограничений в выборе тем, цензуры, аргументов и методов убеждения. Однако очки начислялись лишь за тактичные и убедительные доводы. Души, дисквалифицированные в споре, теряли заработанные баллы в пользу оппонентов.
— Смиренной вечности, — приветствовала ожидавшая оппонентов душа.
— Здравствуйте, — ответил Сурков.
— Один — ноль. Душа не может быть здорова — она уже умерла, а что может быть больнее?
— Логично, — согласился Сурков.
— Два — ноль. Вы не стали доказывать обратную точку зрения.
— Этак я разорюсь!
— Так и будет, — согласилась душа.
— Два — один. Вы тоже не спорите.
— Вижу достойного противника! — обрадовалась душа. — Разрешите представиться.
— Не разрешаю, — быстро подхватил Сурков.
— Ха-ха-ха! А вам палец в рот не клади.
— Ошибаетесь, — Сурков демонстративно пососал палец, — два — два.
— Так мы и спорить не начнем.
— Мы уже спорим, — возразил Сурков.
— Глупый спор.
— В споре рождается истина, какой же он глупый?
— Хорошо. Тогда представьтесь первым.
— Я это право уступлю.
— А я его не приму.
— А я не буду настаивать.
— А я не буду ломаться.
— А я не буду бодаться.
— А я не буду кусаться.
Поупражнявшись сорок минут в казуистике и косноязычии, спорщики выдохлись и лишь ненавистно рассматривали друг друга. Эту идиллию нарушила третья душа, с трудом забравшаяся на облако. Сначала появились ее руки, затем лысая голова, и, наконец, махнув волосатой ногой, на облако упало все остальное.
— Пока сюда поднимешься, семь потов сойдет, — душа недовольно разделась, выжала влажную тогу и, что-то бубня под нос, развалилась посредине облака. — Что притихли? Аргументы кончились?
— Нет! — хором ответили оппоненты.
— То-то и оно. Оба вы — ди-би-лы.
Сурков и душа напротив переглянулись.
— Да! Что смотрите? Вам, скотам, только волю дай — вы любую проблему в тупик загоните.
— Но позвольте! — возразила душа.
— Не позволю. Вы — интеллигент вшивый, и вы — программист хренов.
— И вы — инкогнито грубое, — вставила душа напротив.
— Я Иван Иванович, я — депутат.
— Депутат чего, позвольте узнать?
— Ну уж не начальных классов.
— Игорь. Игорь Сурков, программист.
— Марк Гаврилович, педагог.
— Еврей, — добавил Иван Иванович.
— А хоть бы и так. В споре это не аргумент, а в Раю национальных признаков не наблюдаю.
— Знаем, — с сожалением согласился Иван Иванович, — только вот чего не пойму: вас почему сюда?
— Потому же, почему и вас: за порядочность и честность, — с достоинством сказал педагог.
— Какая там честность, — махнул рукой депутат, — так, пена сплошная. Если церквушку-развалюшку в расчет не брать, однозначно упекли бы.
— И вы еще этим хвастаетесь?
— Констатирую. А ты чего молчишь? — обратился депутат к Суркову.
— Пока сказать нечего.
— Ну и дурак. Глупо здесь молчать. Вон еврей — и тот что-то вякает.
— Попрошу не выражаться! — вставил Марк Гаврилович.
— О! Я же говорил.
— Пока что ваш разговор больше напоминает базарную ругань, — заметил Сурков.
— Ха-ха-ха! Ничего, ничего, сынок, мы сейчас на библейские темы съедем, будем о добре и зле говорить.
— А я протестую, — возразил Марк Гаврилович.
— Протестуешь? А кто тебя будет слушать, протестант? — Иван Иванович свел на лбу брови и стал похож на Брежнева без медалей.
— Попрошу без двусмысленности, и вообще, я — против.
— Чего ты против? Что тебя задело?
— Тема. Общая тема... так нельзя...
— Ну ни хрена себе! — возмутился Иван Иванович. — Сурков, что может быть конкретнее добра и зла? Чего этот педагог кочевряжится?
— Общее понятие, — настаивал Марк Гаврилович, — относительность понятий: что хохлу хорошо, еврею — смерть.
— Мы не о сале с тобой говорим, — настаивал Иван Иванович, — добро — оно и в Африке добро.
— Послушайте, — перебил Сурков, — давайте следовать какому-то порядку. Пусть каждый выскажет мнение, а потом будем обсуждать.
— Парень дело говорит, — похвалил депутат, — давай, педагог, выкладывай.
— А почему я?! — возмутился Марк Гаврилович. — Ваша тема — вы и приступайте.
— Я предложил, мне за смелость надо баллы начислять, а это — твой ход.
— Не вижу здесь никакой логики. Я другую тему предложу.
— Предлагай.
— Не буду.
— Тьфу, — Иван Иванович повернулся к Суркову, — молодежь!
— А по-моему, нет ни добра, ни зла, — заявил Сурков.
— Смело, — похвалил Иван Иванович.
— Что же есть?
— И то, и другое.
— А как же Бог, как же Дьявол?
— Вы, молодой человек, не атеист? — поинтересовался Марк Гаврилович.
— Теперь уж точно нет, — заверил Сурков, — а насчет Бога и Дьявола... разве это не одно и то же?
— Ну, ты загнул! Знал я богохульников, но таких!..
— Молодой человек всего лишь хочет сказать, что Бог и Дьявол — родственники, — поправил Марк Гаврилович.
— А, ну это все знают, — согласился депутат.
— И если их объединить, то добро и зло исчезнет, — сделал вывод Сурков.
— Ха-ха! Как же ты их соединишь, сынок? Это тебе не батарейка, — Иван Иванович скрестил растопыренные пальцы, — не получится.
— Вы, молодой человек, когда-нибудь магнит ломали? — поинтересовался Марк Гаврилович.
Сурков растерянно пожал плечами:
— А при чем здесь...
— Видите ли, если разбить намагниченное железо, обратно его прижать можно. Можно, но с трудом. Как бы это… Неестественно. Все дело в том, что в магните электроны ориентированы полярно, и магнитное поле имеет свое направление: минус и плюс.
— Знаем, знаем! Что ты нам курс физики читаешь?! — возмутился депутат.
— А после того, как мы его распилим пополам, полярность изменится.
— Да ни хрена она не изменится! Такая же и будет.
— Ох, депутаты, депутаты — неграмотное детство, деревянные игрушки.
— Хочешь сказать, если распилить магнит, полюса в нем поменяются? — удивился Иван Иванович.
— А вы когда-нибудь пробовали сломанный магнит приставить обратно?
— Вот только этим и занимался. Приду в Думу, принесу мешок магнитов, молоток у меня там есть, наковаленка маленькая. Товарищи депутаты вопросы решают, за страну кровь проливают, а я магниты колю, как орехи, целый день с утра до вечера.
— Может, вам в ПТУ объясняли? Может, опыты какие ставили или с учителем физики повезло? — ехидничал педагог.
— Я два института кончил. Оба хорошо, — гордо заявил депутат.
— Смотрю, вы опять на личности перешли, — заметил Сурков.
— Короче ты! Интеллигент!
— А короче и не бывает, — продолжил Марк Гаврилович. — Если есть в мире поле, то после разделения оно будет противоположным, и совсем не значит, что обязано объединиться или не может существовать отдельно.
— И не обязано находиться в равновесии, — добавил депутат. — Ты же к этому клонишь, сынок?
— К этому, — согласился Сурков.
— Если бы так на самом деле и было, не существовало бы ни Ада, ни Рая, ни спора. Не было бы ничего.
— А развитие? — спросил Сурков.
— Какое развитие? — поинтересовался Марк Гаврилович.
— Общее развитие. Должно же что-то развиваться.
— Ну ты, сынок, атеист. Нет никакого развития и быть не могло. Технический прогресс придумал Дьявол, эволюцию — Дарвин, таблицу — Менделеев, а научный коммунизм — Марк и Энгельс.
— Хотите сказать, что все это — полная ерунда?
— А ты не видишь? — удивился депутат. — Вокруг посмотри.
— Но мы же вставали по утрам, чистили зубы, причесывались, завтракали.
— Ну и что?
— Как — ну и что? Зачем это все?
— Сурков, — укоризненно посмотрел Иван Иванович, — ты же существуешь?
— Допустим.
— А где же твоя половина? Не надо усложнять. Если бы добро и зло были величинами зависимыми, спора бы вообще не состоялось. К тому же, как ты думаешь, откуда что бралось?
— Как откуда? — не понял Сурков.
— Вот подумайте, молодой человек, — предложил Марк Гаврилович. — Если гипотетически всего лишь на секунду забыть, где мы находимся, и только предположить, будто есть всему оборотная сторона, а они, по вашему убеждению, взаимосвязаны и взаимоисключаемы, что же тогда альтернатива жизни, если не смерть?
— А вы мне вопросами не отвечайте, — надулся Сурков, — собственные варианты не подсовывайте.
— Так его, Сурков, — обрадовался депутат, — по рыжей еврейской морде.
Марк Гаврилович обиделся, но в полемику решил не вступать.
— Если вы считаете, что жизни должна быть альтернатива, — продолжал Сурков, — то необязательно это будет смерть. Ее отсутствие, я имею в виду жизни, и так достаточная альтернатива. Каждый программист знает, что единица — это сигнал, а ноль — его отсутствие. Информация состоит из нолей и единичек, никто же не ищет альтернативы единицы в минус одном.
— Вот именно, Сурков, — потирал руки депутат. — Вот именно, потому что зло — это зло, а его отсутствие есть его отсутствие. Отсутствие добра — зла не означает. Присутствие зла — совсем не следствие, что где-то творится добро.
— Думаете, есть маятники, которые раскачиваются в одну сторону?
— Нет, — согласился депутат, — но ты же сам нашел альтернативу жизни в ее отсутствии.
— Допустим.
— А это значит, что должна быть смерть. Должна быть смерть после жизни, или, по твоим же рассуждениям, никакого смысла в жизни нет.
— Никакого смысла в жизни нет, если смерть отсутствует.
— Правильно, — согласился депутат, — если бы ты умер, и жизнь твоя прекратилась и не вознеслась на небеса или не провалилась в Ад, никакого смысла в этом бы не было.
— Как это не было? — не понял Сурков.
— Альтернативы-то нет! — теряя терпение, повысил голос депутат.
— А смерть что же, по-вашему?
— Да блин, Сурков! Есть жизнь, есть ей альтернатива: смерть или загробная жизнь. Они друг другу — противоположности. Они, по твоему же убеждению, друг друга исключают. Сложи обе величины — и от твоей души мокрого места не останется. Я тебя правильно понял?
— Неправильно. Кто вам сказал, что существует загробная жизнь?
— Как это — кто? Все знают.
— Это не совсем так.
— Вот это новости, — опешил депутат.
— Да, да, — Сурков тянул время, соображая как выкрутиться, но понимал, что заврался.
— Где же, по-твоему, моя душа, Сурков? Этого педагога? А сам ты как?
— Я? Понимаете, товарищ депутат... Умер.
— Видим, — согласился депутат.
— А вы — нет.
Настало время переглянуться депутату и педагогу.
— Там, — Сурков показал под облако, — вас никогда не было. Ваши воспоминания — это игра моего воображения. Вы сами, Рай, это облако. Понимаете, я умер, и пока мой мозг угасает, он создал множество полноцветных образов, таких как Иван Иванович и Марк Гаврилович, Ад и Рай, Господь и Дьявол.
— А мы? — хором спросили педагог и депутат.
— Я же сказал. Вас нет и не было. И не надо на меня обижаться. Просто я в своем сне разговариваю с персонажем своего сновидения и объясняю ему, что оно из себя представляет.
— То есть? — скривил гримасу депутат. — А как же моя жизнь, смерть, суд? Знаете сколько я вам смогу рассказать, какие подробности привести?
— На что мне ваши подробности, если мой же мозг их и выдумывает?
— Вот наглость, а мои мысли?
— Хм, — усмехнулся Сурков, — детский сад, ей Богу.
Он изобразил левой рукой зайца, а правую ладонь оттопырил так, что она отдаленно напоминала хищника с вытянутой мордой.
— «Здравствуй, зайчик». — «Здравствуй, лиса». «Я от тебя убегу». — «А я тебя съем». Как вы думаете, съест лиса зайца?
— Конечно, съест, — кивнул депутат.
— А может, не догонит? — предположил педагог.
— Вы считаете, что съест, — ткнул пальцем в депутата Сурков, — вы — что не догонит, а я сам еще это не решил. Возможно, заяц съест лису, так на что мне ваши мысли?
— Откуда в вас, молодой человек, такое самомнение? Может, это вы моя фантазия? Может, это я умер?
— Если бы я был вашей фантазией, вы бы об этом догадались, и уже я морочил бы вам голову и, поверьте, не дал бы повода усомниться, что такой же, как вы.
— Хотите сказать, что когда ваш мозг умрет, мы тоже исчезнем? — возмутился Иван Иванович.
— Без сомнения.
— А альтернатива нашей жизни?
— Тут вам не повезло, — вздохнул Сурков, — альтернативой моей физической жизни будет смерть физическая, а вот альтернативы жизни моих персонажей, увы — не предвидится.
— Но почему? — изумился Марк Гаврилович.
— Не принято, — развел руками Сурков, — если бы после каждого прочтения Дездемона попадала в Рай, а Отелло в Ад, то оба эти заведения превратились бы в клубы двойников. Или вы устраиваете поминки при выключении телевизора?
Марк Гаврилович засмеялся первым. Иван Иванович хохотал дольше. Он хватался за живот и перебирал пальцами на ногах:
— А ведь я тебе, сынок, чуть не поверил. Красивую ты побасенку извлек, но даже если бы она и проехала, самой сути бы не изменила.
— Почему?
— Научись отделять мух от котлет. Пойми или запомни: жизнь сама по себе, смерть — сама. В противном случае не было бы на Земле творящих добро, не было бы и негодяев. Вместе с жизнью рождалась бы смерть, никто в авариях не погибал, войны приводили бы к взрывам рождаемости, население планеты не увеличивалось.
— Нет, молодой человек, — вмешался Марк Гаврилович, — вы нам что предлагаете, поверить в безысходность спора? А души, позвольте спросить, куда?
— Да, — присоединился Иван Иванович, — через несколько миллиардов лет Солнце превратится в красный гигант, Земля сгорит, а мы? Ладно мы, нас ты придумал, твоя-то собственная душа куда?
— Этого я не знаю, и вообще, я вам не ликбез и не церковный кружок!
— Хорошо, допустим, молодой человек, вы правы. Допустим, есть связь между дуальными понятиями, и, допустим, добро взаимосвязано со злом. Но количество? Количество добра должно соответствовать размерам или другому соотношению зла, а люди, творящие добро, создают не что иное, как пустоту.
— Природа не любит пустоты, сынок, — погрозил пальцем депутат. — Не любит. Перпетуум-мобиле сегодня не актуален, философский камень никто не ищет. Что на это скажешь?
— Я при жизни таких не встречал.
— И напрасно, — Марк Гаврилович наставительно вознес палец. — Был у нас в школе сторож. Добрейший души человек — золото.
— Чем же он прославился? — спросил Иван Иванович.
— А денег не брал. Радикально так. Не брал и все, сколько его ни просили.
— Так это дуралей! — обрадовался Иван Иванович.
— Как бы не так. Видели бы вы, как он в шахматы сражался. Ух, — Марк Гаврилович взмахнул рукой, — ну вылитый Капабланка.
— Одно другому не мешает, — посетовал Иван Иванович, — если это паранойя, так он запросто мог в мастера выбиться. Ну, а шизофрению и невооруженным глазом видать...
— Простите, товарищ депутат, — обратился Сурков, — а вы-то почем знаете?
— Знаю, — Иван Иванович изобразил гордый вид, — почти год носил шляпу химзащиты. Пока вы тут спокойно прохлаждались, бдил, так сказать.
— Что же происходит с душой, если она заражается?
— Болеет.
— А вылечить-то ее можно? — нетерпеливо спросил Сурков.
— Вам не кажется, коллеги, что вы отвлекаетесь? — напомнил о себе Марк Гаврилович.
— Помолчите, педагог, — бестактно прервал его Сурков. — Так, как душу вылечить?
— А чего это ты, сынок, разволновался? Ну-ка, покажи язык! — депутат заглянул Суркову в рот и разочарованно покачал головой. — Нет. У тебя даже «белки» нет.
— Да нет. Я не про себя. Девушка моя в Аду заразилась.
— А-а, — протянул Иван Иванович, — ты ей теперь не поможешь. Наверняка она уже в теле по поверхности носится.
— Это еще зачем?
— В Аду грешников не лечат. Кто будет антишизофрин, параноидол и обездушивающее переводить? Ну если только черт. Ну если только продвинутый.
— А обычные грешники?
— Я же тебе сказал: в тело — и на поверхность. Там, Сурков, по-прежнему есть больницы и работают врачи. Или ты настаиваешь, что мы не жили? А, Сурков?
* * *
Обещания дуры обязательно сбудутся. Сурков должен был об этом помнить, и ему казалось вдвойне обидным отдавать заработанные баллы депутату и делиться с бесцеремонной Галей. Вкушать ЛБ Сурков не стремился, его дегустационная карта не могла попасть в пробовательную, но проданным ЛБ можно было пополнить счет. А при накоплении определенного количества очков заявить о сдаче на вид или даже на удостоверение. А там.... Там можно выяснить, почему он, Сурков, скорее мертв, чем жив, или хотя бы попытаться это сделать.
Сурков извлек из аппарата голубую карту и с сожалением прочел текущий остаток:
— Практически все сначала.
— А я тебя предупреждала, — укоризненно промычала Галя.
Несмотря на усердие, она не могла скрыть своего возбуждения.
— Помню, — неохотно ответил Сурков.
— Будешь в следующий раз знать!
— Буду. У тебя-то много очков? Когда шляпу снимешь?
— Еще не скоро.
— А ЛБ много заказала?
Галя пожала плечами, давая понять, что все относительно.
— Хоть по полной программе?
— Сурков, да какая тебе разница?
— Никакой, но если от этого тебя не проколбасит, я расстроюсь.
— С какой стати?
— Как с какой? Мои ведь очки!
— Ох, и скупердяи же вы, мужики. И кстати, молиться теперь придется.
— Я это уже понял, — разочарованно выдохнул Сурков.
— Давай пока разучим «Господи, спаси», «Отче наш» и «Боже, царя храни».
— Боже, Суркова храни, — басом запел Сурков.
— Клоун, — констатировала Галя.
— Просто дурик. Скажи, Галь, а почему надо Господа славить? Почему нельзя славить, скажем, Суркова?
— Славь, кто же тебе мешает? Только очки за это не идут.
— А если тебя?
— Не думай, что я поделюсь своими очками за фальшивый, льстивый куплетик.
— Галь, скажи, неужели Всевышний не видит того, что даже тебе очевидно.
— Что значит — даже тебе? Ты меня за дуру принимаешь?
— Нет, что ты! Просто это очевидный факт, я подумал...
— Дурак ты, ваше благородие. Очевидный факт, что ЛБ безгранична и бесплатна. А псалмы ты поешь, потому что входишь с Богом в договорные отношения.
— И чем больше пою, тем больше получаю ЛБ?
— Да, это как на Земле, чтобы порядка было больше.
— Скажи, Галь, а это правда, что в Раю был ужасный бардак?
— Еще какой. Я в самый последний момент сюда попала, но и мне хватило по полной программе.
— А ты ЛБ пробовала?
— Конечно.
— И как тебе?
— Это кайф.
— Неужели настолько?
— Сурков, ты когда-нибудь занимался сексом в спортивном самолете, выполняя мертвую петлю?
— Нет, но я догадался, как ты сюда попала.
— ЛБ — это еще круче.
— Хорошо, что ты мне не дала попробовать.
— Почему?
— Убежден, я бы уже не спрыгнул.
— Ерунда. ЛБ — это хорошо, никакой ломки, никакой передозировки, просто с ней в кайф.
— А без нее?
— А без нее — не в кайф.
Сурков увидел метнувшуюся наискосок тень, и в следующую секунду Галя полетела через него. Облака пару раз перевернулись вокруг, кто-то торопливо стал извиняться:
— Простите, простите, очень спешу.
— Куда ты несешься, как угорелый? — возмущалась Галя. — Ты же нас мог на атомы разложить.
— Очень извиняюсь. Очень. Я тороплюсь.
— Попадется тебе РАИшник, будешь знать.
— А, — махнула рукой торопливая душа, — мне все равно.
— Куда торопишься? — спросил Сурков.
— В ОША, — сказала неизвестная душа и, быстро оторвавшись от облака, скрылась за горизонтом.
— Что такое ОША? — Сурков задал вопрос, но очень долго не получал ответа. Он повернулся к Галине, стоявшей с открытым ртом, как и все земные дуры. Ее взгляд постепенно становился осмысленным, и через несколько секунд она сказала:
— Они объявили набор, суки.
— Кто? Какой набор?
— ОША, Сурков, это объединенная школа ангелов. А этот торопыга мчится в приемную комиссию. Нет, все-таки какие негодяи! Хоть бы объявление дали, — Галина развела руки в стороны, явно собираясь улететь.
— Обожди, — Сурков торопливо схватил Галину, — а ты-то куда?
— Я, Сурков, всю смерть мечтала получить крылья, так что прощай!
— А как же я?
— Да пошел ты, — Галина высвободила руку и исчезла так быстро, как только это может душа.
— Нет, я балдею! — вырвалось у Суркова. — У этих, с позволения сказать, святых есть элементарное чувство ответственности?
Он, глупо хихикая, направился к ближайшей публичке. Взяв молитвенник, Сурков старательно принялся за зубрежку. Занятие его быстро сморило, и, в очередной раз вознесшись до небес, Сурков обнаружил, что сидит рядом с древней старушкой, старательно изучающей латынь.
— Сколько вам лет? — бесцеремонно поинтересовался Сурков.
— Второго года я, — ответила бабушка.
— Тысяча девятьсот? — не поверил Сурков.
— Второго года я, — раздраженно повторила душа. — А ты, санок, это зря учишь.
— Почему?
— Кому ты собрался здравные петь?
— Себе.
— В Раю такого нельзя.
— А как же?
Старушка перечисляла местную десятку РайТиВи, но Сурков ее не слушал. Он обдумывал внезапно возникшую идею и, незаметно для себя, стал мурлыкать под нос. Остановило его странное чувство. Суркову показалось, что пенопол растворяется у него под ногами, руки провалились сквозь столешницу, а, простите за выражение, зад — киселем расплывается по скамье.
— Санок! — предостерегла старушка.
Молнией пронзившая мысль утроила громкость и старания Суркова. Он уже не пел, а рычал. Ураганом выл заздравную, самозабвенно славил и просил. Вокруг него собралась стайка любопытных душ, и когда Сурков закончил молитву звучным «аминь», старушку обдало голубыми брызгами, оставшимися от души и разлетевшимися по Раю.