Страница 67 из 85
– Это надо же? Вроде на северо-юг летим, а все вторник и вторник.
– Прекрасно! Тот же план! Муравейчиков, пошел! Больше шелеста! Больше шепота! Так, так.
Муравейчиков (в роли муравья) лезет под грузовик и кричит: "И чего только с пьяну домой не притащишь!" – Чудесно! Пошел Нахрапкин! Больше стукотни! Пошли скоморохи! Федя! Федя! Давай гаеров!
Грузный Нахрапкин (в роли слона) размеренным шагом подходит к смазливой девице. Девица осыпает его с головы до ног пшеничной мукой. Нахрапкин направляется к зеркалу, висящему на заднице грузовика и рубит с плеча:
– Ничего себе пельмешек!
– Великолепно! Юпитеры на лягушек! Лапочникова, кувшинки готовы? Больше фарсу! Меньше ребячества! Кто это там буффонит? Начали!
Две девчушечки (в роли лягушечек) садятся на огромные кувшиночки.
– Смотри, – квакает первая в красном платье, – вон, видишь, на берегу стоит стог сена. Вот так и люди! Живут, живут, а потом умирают...
– Да-а! – многозначительно подквакивает ей вторая в желтом платье.
– Снято! Дайте свет! Больше лучистости! Вася! Вася! Лучи бросай! Ближе, еще, вот так! Чинно и корректно работаем! Ежик, полез на кактус! Терпеливо! Елейно!
На дерево, выкрашенное зеленой краской, залезает артист Трубников-Табачников. – Крупно! Оператор, снимаем крупно! Фон! Фона больше! Трубников, речь!
Трубников слезает с "кактуса", вертит мордочкой, смотрит на небо.
– Как все-таки обманчива природа.
– Прекрасно! Присоединяешься к другим ежам. Вот так! Стаю, стаю, образовываем стаю! Стихийно! Побежали рысцой. Майский, пейзажно! Пейзажно и грамотно! Ассортиментно! Уступчиво! Больше перспективы! Без моложавости!
Ежи сбиваются в стаю и начинают бегать вокруг грузовика. Впереди стаи несется пучеглазый Трубников-Табачников. – Ежи! – гремит он.
– О-о-о!
– Мы бежим?
– А-а-а!
– Земля гудит?
– У-у-у!
– Ну, чем мы не кони?!
– Да-а-а!
– Финальная сцена! Пышно и разубранно! Где корова?
– Я здесь, – кусая толстые губы, отвечает Лепешинская. – Где вас носит? Майский, средний план! Ноги крупно!
Лепешинская, больше сдержанности, бюст прямее! Понеслось! Лепешинская лезет на дерево. С крыши на веревке к ней спускается артист МХАТа Рвачкин (в роли ворона), болтаясь, он каркает:
– Ты куда лезешь, корова?
– Лепешинская, бюст прямее! Больше мягкости! – кричит режиссер. – Пышно и разубранно! Взрачно!
– Яблоки кушать! – мычит Лепешинская.
– Ты что, с ума сошла? – орет Рвачкин. – Это же ведь береза!
– Уйди, черный, – визжит Лепешинская, – не видишь, с собой у меня!
– Снято! Майский, задний план. Комплектно! Юпитеры на задний! Вася! Майский! Безжелчно и тишайше!..
Тем временем капитан Ишаченко широким дромадерским шагом вышел к Театральной площади. В "Метрополь" он вошел без особых осложнений. После "душевного" разговора с портье у капитана не осталось даже зерна сомнения в том, что тот, кого он ищет, находится в "Метрополе", и не просто в "Метрополе", а в тридцать четвертом номере. Но, поднявшись в номер, капитан никого там не застал. На столе стоял поднос с недоеденным завтраком. Кофе был еще теплым. Альберт Карлович снял телефонную трубку.
– Барышня, Ж 2-17-46, и поскорее, дура!.. Товарищ Зотов? Ага! Ишаченко говорит. Преступник только что был в своем номере, я в "Метрополе". Так точно! Жду. – И звезда второй величины и тринадцатой степени спустился в вестибюль.
Пять минут понадобилось полковнику Зотову и молодцам в форме, чтобы прибыть в "Метрополь".
Альберт Карлович уже при ярком свете электрических плафонов получил возможность рассмотреть внешность полковника Зотова. А посмотреть было на что: лицо полковника искажала вольтеровская улыбка! Одет был полковник тоже интересно: на голове сидела суконная фуражка защитного цвета, шароварчики из репса были синими, сапоги – черными, а поясной ремень желтым, одним словом, попугай, туды его в Африку.
– Здорово, капитан! Ну, что тут у тебя?
Ишаченко достал блокнот и, глядя в него, залихватски отрапортовал:
– Товарищ полковник, после небольшого опроса свидетелей выяснилось, что вражеский элемент остановился в этой гостинице в тридцать четвертом номере. По показаниям портье, преступник жил в этом номере около недели.
При упоминании капитаном портье, послышался стон избитого индивидуума: в углу вестибюля, оперевшись на кадку с пальмовым деревом, отплевывался кровью маленький, худенький человек в мятом фраке и с опухшим, словно подушка, лицом.
– Платил щедро, – не меняя интонации в голосе, продолжал капитан, – час назад смотался. В номере оставил недоеденный завтрак.
– Угу! – одобрительно протрубил Зотов. – Молодец, капитан, быстро ты его выследил... Может, почуял слежку? Как думаешь?
– Вещь возможная.
– И я говорю, что возможная.
– Предупредить его мог только Корейко... – Капитан почесал за ухом. – Телеграммой. В нашем управлении это сейчас выясняют.
– Долго выясняете, очень долго, капитан.
– Его сам Свистопляскин обрабатывает.
– Что мне твой Свистопляскин? Не вижу работы... Где же искать? Норкин! Норкин, мать твою!.. Фотографии сюда!
Молодой болван с характерыми ушами, похожими на унитазы усть-сысольского производственного объединения "Соцсантехпром", шаркающей кавалерийской походкой (ноги дугою, носки внутрь, пятки наружу, коленки порознь, таз низкий, уши врозь) подскакал на своих двоих к полковнику и, вытянув из полевой сумки небольшую пачку фотографических снимков, протянул их Зотову.
– Когда успели? – удивился капитан.
– Фотографический постарался! – горячо воскликнул полковник. – Вот, капитан, рожа организатора тайного союза "Меча и орала".
Ишаченко взял одну из фотографий. Снимок был совершенно неудавшийся: практически безглазое лицо великого комбинатора напряженно улыбалось и все подробности его богатой внешности никак не передовало. Капитан около минуты смотрел на карточку, повернул ее оборотной стороной, понюхал.
– Можно?
– Бери... Вот же поганяло хренов! Навязался нам на голову! Давай-ка, капитан, попробуем мыслить.
Глагол "мыслить" был сказан с таким напрягом, что было ясно: полковник Зотов приступал к умственным упражнениям весьма редко, а если и приступал, то с недовольством.