Страница 12 из 13
Он умывается, а потом они стоят рядом, говорят… стоят совсем близко… и я даже вижу, как девушка протягивает руку, касается его плеча и груди, проводит пальцами в том месте, где я вчера видела шрам. Он что-то говорит ей. Она красивая…
Нехорошо подглядывать. Я пыталась отвернуться, не смотреть. Но больно кольнуло в сердце.
Я даже не понимала толком, что происходило со мной. Но что-то сжималось внутри, ныло… и отчаянно колотилось сердце. Я чувствовала, как щеки начинают краснеть. Такое странное чувство, с которым я поделать ничего не могу.
Ревность?
Но ведь я…
Я еду к Эдриану!
И вообще, ничего такого невозможно.
Там, во дворе… я не удержалась, выглянула снова… Унар стоял один, уже почти одевшись, застегивал куртку.
Один.
Самое сложное было – не краснеть за завтраком. Мы сидели внизу, в общем зале, и я старалась не поднимать от тарелки глаз. Наверно, со стороны это выглядело странно, потому что Унар пару раз спрашивал – все ли хорошо.
Да, хорошо, конечно. Все хорошо. У меня просто слегка болит голова, но это пройдет.
Сейчас мы поедем.
– Милорд, может быть, мы подождем еще день? Когда вы окончательно поправитесь.
– Нет!
Я не могла остаться.
Унар и та девушка… Он ведь с ней танцевал вчера в круге. И если остаться…
Какое право я имею?
Нет. Я тороплюсь. Я хочу увидеть Эдриана поскорее. Ничего страшного, сегодня я уже вполне пришла в себя… пришел – важно не забывать, и погода наладилась. Мы проедем немного и сделаем привал, не будем торопиться. Но сейчас отсюда уйдем.
В конце концов, он может оставаться, а я отправлюсь дальше одна.
Мы долго ехали молча, не разговаривая. Я усиленно смотрела в сторону. Потому, что когда я смотрела не него, я… терялась.
Глупо.
Унар не лез ко мне с расспросами.
И только когда на привале он начал доставать заботливо упакованные лепешки, сыр, яйца, немного холодного мяса, а потом еще небольшой сверток…
– Так, а это? – он честно удивился, развернул. – Пирожки! – и так радостно заулыбался. – Хотите, милорд, пирожки с ягодами? Страшно вкусные!
Меня вдруг что-то задело в этих пирожках. Завернутые и уложенные в сумку так – явно женской рукой.
– А что, пирожки вы не заказывали? Подарок от хозяина?
– Да. Это Хэнни, наверно, положила. Хотите?
Он взял один, протянул мне. Спокойно так.
Хэнни. Это та?
– Вам положили, вы и ешьте, – буркнула я.
Он моргнул, сразу не понял, потом так усмехнулся, а потом… что-то неуловимо изменилось.
Мне показалось, что я сейчас сквозь землю провалюсь. Это невозможно. Какая я дура! Разве можно так!
Нет, он не смеялся. Он просто смотрел на меня, чуть нахмурившись, чуть закусив губу, и конечно, видел меня насквозь. Все-все видел. Всю мою дурь.
– Нэд… – тихо сказал, наконец, и я все никак не могла понять: «Нэд» он сказал, или «Нете», а в его глазах – осеннее небо, низкое, тяжелое и какое-то безнадежное совсем. – Нете, – сказал он, – если бы все было так просто.
Глава 8
Тихая песня флейты.
Кто бы мог подумать! У него и флейта есть. И грает он просто невероятно. «Осенняя баллада» на флейте – это самое нежное и проникновенное, что я только слышала в жизни. До слез. Или это просто так совпало, когда смятение и грусть в душе, и тут…
Я пыталась вспомнить слова. Там какие-то слова были, но я обычно слышала в исполнении Хальдора, а он не пел, и играл совсем иначе, у Хальдора выходило скорее весело, едва ли не пошло, а тут… И Унар тоже не пел сейчас… Хотелось спросить про слова, но не было сил.
Я сидела там, под деревом, нервно грызла ногти, не зная, куда себя деть, а он сказал: «Хочешь, я сыграю для тебя?» «Тебя», да. Словно забывшись ненадолго. Достал флейту, покрутил в руках. «Лютню сложно брать с собой в поход, – сказал он. – А клавесин еще сложнее. Поэтому пришлось учиться играть на флейте, ее всегда можно сунуть в карман».
Клавесин.
Когда мы с Сигвалем сидели, после моего первого неудачного побега, это ведь Унар играл?
«Когда отец умер, – сказал он, – меня даже звали помощником органиста в Лирнское аббатство. Чтобы потом играть самому. Но какой мальчишка предпочтет музыку войне? Мне хотелось драться. Хотелось доказать всем, чего я стою… и я…» Он облизал губы, вздохнул, и больше ничего не говорил, только играл. Потом еще, и что-то другое, разное.
У него тонкие длинные пальцы музыканта, а на ладонях – грубые мозоли от оружия.
И еще – я ведь видела его во дворце. «Венке, идем, будешь свидетелем. И отпусти уже принцессу Агнес». Только сейчас поняла, что это был он. Только не в дорожном плаще и чисто выбритый, и вообще тогда все казалось иначе… Унар Венке, младший сын старого герцога Биргира, незаконный сын, решивший доказать, что он сам может получить все, чего не получил по праву рождения. Уже сейчас рыцарь и барон. Да, жестокие поля брани для этого подходят действительно лучше, чем возвышенный строй хоров и покой алтаря… Честолюбие? Он же тоже помнит меня? Даже если наша встреча вышла случайно, то я легко могла упустить из виду одного многих из рыцарей брата. Но принцессу запомнить проще. Даже в таком виде.
– Ну, вот так…
Он доиграл. Отложил флейту, потом убрал ее в чехол… Не глядя на меня. Вздохнув, с какой-то долей опустошенности, словно выговорился. Словно сказал все, что хотел сказать.
– Вы поешьте, милорд, и поедем, – сказал еще. – Ехать далеко, а ночевать лучше под крышей.
Не глядя. Только куда-то в сторону, на лошадей.
«Вы» и «милорд», – да, так…
– А можно вас спросить, Унар, – решилась я, все равно это не даст мне покоя. – Вот то, что вы играли в самом начале? «Осенняя баллада», ведь правда?
Он вздрогнул, напрягся даже.
– Да, – сказал чуть хрипло, сглотнул.
В этом было что-то. Точно было.
– Ведь это песня? – отчаянно попыталась я. – Там ведь были слова, да? А… Простите… я просто не помню. Я все пытаюсь вспомнить и не могу… О чем?
– Вы не знаете слова?
Он усмехнулся, выдохнул, и в этом разом были облегчение и боль, и легкое недоверие, и чего больше – невозможно сказать. Иронии, наверно, насмешки над собой.
Что-то важное.
Я покачала головой. Было стыдно. Но лучше сказать сейчас.
– Простите… Я слышала… слышал, – я запнулась, не зная, стоит ли продолжать маскарад, – но тоже только музыку. Это что-то старинное?
Он улыбнулся, почти обреченно.
– Я спою. Но не сейчас, хорошо? Давайте, вечером… Только я напьюсь немного… и спою. Честно говоря, на трезвую голову пока не готов петь такие песни.
Мы поели кое-как. Потом поехали.
Я чувствовала на себе его взгляд. Ехала чуть впереди, чтобы уж точно не смотреть на него, зато сама чувствовала его взгляд спиной.
Вечером, уже начинало темнеть и до места оставалось немного, – мы увидели покойников на дереве, немного в стороне от дороги, заметно не сразу. Двоих. Но листья уже начали облетать, лес видно насквозь, солнце светило покойникам в спину и ветер покачивал… Почти проехали мимо, чего только не увидишь… Преступники? Только что-то Унара зацепило. Он обернулся.
– Сейчас, милорд, я только гляну… простите.
Вернулся. Съехал с дороги в лес.
Остановился под деревом.
Я подъехала тоже. Честно говоря, разглядывать это не было сил, покойники висели давно, почернели, да и запах… мне становилось нехорошо. Заметила только, что у обоих отрублены кисти рук, и привязаны к шее. И глаза… пустые глазницы… вороны выклевали уже?
Унар хмуро смотрел на них. Потом на меня, словно собираясь что-то сказать, но сомневаясь.
– За что их так? – тихо спросила я, голос слегка дрогнул.
Предчувствие нехорошее.
Унар отчетливо скрипнул зубами.
– Не знаю, – сказал он. – Сложно сказать. Но… готов поспорить, что вешали их по приказу Тифрида.