Страница 3 из 16
Понимание обрушилось на меня с такой мощью и скоростью, что я едва устоял на ногах. Череп и был тем ответом, который я искал столько лет. Не конкретно этот череп, а любой человеческий. Лишенная плоти мертвая голова, которая уже столько раз попадалась мне на глаза. Вот он, смысл смерти – выпустить наружу череп, эту сокровенную жемчужину, совершенное произведение человечества.
Хорошо смеется тот, кто смеется последним. А последним всегда смеется череп. И улыбки шире, чем у черепа, не бывает.
Удивительно, что раньше я этого не замечал – лицо какой угодно красоты проигрывает черепу в изящности и выразительности. У черепа не может быть надменного, печального, заискивающего, презрительного, глупого или мудрствующего вида. Его не может испортить некрасивый нос, заячья губа, косоглазие, прыщавая кожа или безвкусная прическа. Череп не нуждается в украшениях и макияже, потому что и так прекрасен. И только смерть способна явить эту красоту миру.
Здесь же открывается разница между смертью человека и любого другого живого существа. Мышиная смерть открывает взору невзрачную мелкую косточку, больше похожую на дырявую яичную скорлупку. Череп собаки или лошади не лучше высушенного кабачка, череп тигра или льва не несет и малой доли величия этих животных, а слоновий напоминает треснувшую вазу далеко не самой изысканной формы. Обезьяньи черепа, взять хоть шимпанзе, хоть гориллу, вульгарны, как неумелый юмористический шарж.
Недаром смерть изображается с человеческим черепом на плечах, а не с головой какого-нибудь хищного зверя, рогатого черта или клыкастого монстра. Название картина Василия Верещагина «Апофеоз войны» с горой человеческих черепов выбрано очень верно, потому как любая война это крестовый поход за новыми черепами.
5
Охваченный эйфорией прозрения, я сам не заметил, как дошел до своего дома. Точнее, до того места где ему полагалось находиться. Вместо облезлой пятиэтажки я обнаружил огромный котлован, на дне которого вокруг бульдозеров и экскаваторов копошились люди в желтых строительных касках. Подумав, что забрел не туда, я огляделся. Детская площадка со скрипучими качелями и покосившимся грибком песочницы была на месте. Соседние дома и зеленый забор поликлиники тоже оказались там, где им и полагалось. Никуда не делась и ржавая «Волга» со спущенными колесами, стоявшая во дворе, сколько я себя помню. Ошибки быть не могло, если, конечно, я каким-то образом не очутился в параллельной вселенной, отличающейся отсутствием в ней одной хрущевки.
«Спокойно, без паники» – сказал я себе.
Где-то совсем рядом заиграла бодрая электронная мелодия. После непродолжительных поисков ее источник я обнаружил в своем кармане. Им оказался мобильный телефон – похожие аппараты, только намного крупнее, я видел в иностранных фильмах. На мерцающем зеленом экранчике высвечивалось «Мама_моб». Я нажал на кнопку с изображением зеленой телефонной трубки и поднес аппарат к уху.
– Степа, я после работы на рынок заеду, домой вернусь к ужину. Купи себе что-нибудь на обед, не сиди голодным. Хорошо? – маминым голосом сказал телефон.
– Мама, нашего дома нет, – ответил я.
– Что? Как нет? Где нет? Что случилось? Степа, ты где?
– Я возле дома… то есть, возле стройки.
– Какая стройка? Ничего не понимаю. Степа, с тобой все в порядке?
– Не знаю, мама, – признался я. – Все остальное на месте, даже соседская «Волга», а дома нет.
– Какая Волга?
– Машина соседская, напротив нашего подъезда стоит. В смысле, стояла. Подъезда-то больше нет…
– А, эта «Волга»… – мама секунду молчала. – Так ты что, на Народного Ополчения что ли?
– Да.
– Так тот наш дом уже полгода как снесли. Степа, ты что, пьяный?
– Не пьяный я, мам. Что значит «тот наш дом»? У нас что, какой-то другой есть?
– Мы же в двухтысячном на проспект Мира переехали. Ты что, не помнишь? Степа, ты себя хорошо чувствуешь?
– Не помню. Нормально, – первый мой ответ был чистой правдой, но на счет нормальности я соврал. Если под «двухтысячным» мама имела в виду год, то по моим подсчетам до него оставалось еще два года с хвостиком. И ни о каких квартирах на проспекте Мира, как и о том, откуда у меня в кармане мобильный телефон, я понятия не имел.
6
Узнав у мамы адрес нашего текущего проживания, через час я оказался перед черной железной дверью, решительно мне незнакомой. Тем не менее, один из ключей со связки, обнаружившейся в моем кармане, подошел, и дверь открылась. Попав внутрь квартиры, я немного успокоился. В незнакомой прихожей висело знакомое зеркало, стояла знакомая галошница и гардероб. Лицо в зеркале тоже было знакомым и определенно принадлежало мне.
Обследование квартиры не заняло много времени. Вся мебель, картины и другой бытовой хлам, который я помнил, – все переехало сюда. Комната с письменным столом, заваленным учебниками и рулонами ватмана, очевидно, принадлежала мне. Порывшись в ящиках стола, я обнаружил брошюру с надписью «зачетная книжка» на обложке. Из книжки я узнал, что меня по-прежнему зовут Степан Черепанов, и что в 1999 году я был зачислен на первый курс Московского Авиационного института, а в настоящий момент, успешно сдав шесть сессий, являюсь студентом четвертого курса.
Идея перемещений во времени никогда не казалась мне привлекательной. Меня одинаково мало интересовало и прошлое, и будущее. Но выходило так, будто бы я помимо своей воли попал во временную дыру и из 1997 года перенесся в 2003. Что полагается делать путешественникам во времени, я не представлял. Стоит ли пытаться вернуться обратно и возможно ли это в принципе? Встречу ли я здесь самого себя, живущего в этом времени, и не приведет ли это к какому-нибудь разрушительному парадоксу? Никакой ясности.
Убрав зачетную книжку обратно в ящик, я перешел в следующую комнату. Там на диване лежал мой папа.
– Привет, – сказала я. Папа бросил на меня мутный взгляд и фыркнул.
– Ты чего не на работе? – спросил я.
– А ты чего не в открытом космосе под куполом цирка без страховки? – папа скрипнул зубами. До меня донесся запах алкогольного перегара.
Я вернулся в «свою» комнату и, не раздеваясь, лег на кровать. Надо было хорошенько обдумать мое положение, но вместо этого мысли постоянно убегали в далекий зимний вечер. Я, шмыгая носом, плетусь из музыкальной школы. С трудом переставляю ноги из-за снега, занесшего тротуар выше щиколоток. Щеки пощипывает мороз, но внутри, под пуховой курткой, двумя свитерами, рубашкой и майкой адское пекло, влажные тропические джунгли и душное малярийное болото. Шею безжалостно грызет шерстяной шарф, а лоб кусает связанная бабушкой шапка. Эта шапка как будто знает, как сильно я ее ненавижу, и всячески демонстрирует взаимность. В руке болтается пакет с нотной тетрадью, которой на хоровых занятиях я никогда не пользуюсь, однако почему-то всякий раз таскаю с собой. Но сегодня я не обращаю внимания ни на пропитавшуюся потом майку, ни на шапку с шарфом, ни на бестолковый пакет. Я смотрю на дорогу. Вот-вот из-за поворота появится огромная фура. Когда она будет проезжать под фонарем, в медовом конусе света, заполненном вьющейся снежной трухой, на ее крыше я увижу…
Бодрая электронная мелодия, вспоровшая тишину, заставила меня вздрогнуть. Я достал из кармана мобильник и снова вздрогнул, увидев высветившееся на дисплее имя звонившего – «Вика». Поколебавшись несколько секунд, я принял вызов.
– Привееет! Ты сейчас где? Не очень занят? – спросил звонкий девичий голос.
– Э… дома. Нет, не очень.
– Может, прогуляемся? Соскучилась по тебе.
– Давай прогуляемся, – согласился я. Голос Вики был совершенно нестрашным и очень даже живым.
– Тогда через полчаса на Новокузнецкой в центре зала?
– Ага.
7
До нужной станции метро я доехал ровно за полчаса. Похоже, мы с Викой встречались там уже не впервые, раз ей было известно точное время в пути. Встав посреди зала, я огляделся – людей, как и я ожидающих здесь свидания, было множество. С мраморной скамейки вспорхнула девушка с вьющимися каштановыми волосами, подбежала ко мне и, подпрыгнув, по-детски повисла на моей шее.