История одной жизни

В городе было полно диверсантов. Возле старого базара находилась высокая колокольня. Однажды днем, возвращаясь от дедушки домой, мы были свидетелями настоящего боя между засевшим на колокольне диверсантом и милицией.

Теперь я начну рассказывать о чудесах, которые на всем пути эвакуации выручали нас, давали нам повод верить в то, что мы остались целы и невредимы благодаря какой-то сверхъестественной силе.

Мы ночевали 16 июля в погребе дяди Давида вместе с его семьей. В городе гремели взрывы. Город горел. Уходя, советские войска подрывали все, что можно было подорвать. Мы проснулись рано утром от стука в погреб, и я услышал бабушку Хейвет, которая кричала безумным голосом: «Что вы тут спите! Город горит, все бегут, на вокзале стоит последний пассажирский поезд. Вы должны немедленно уехать. Бегите на вокзал!»

Заранее были приготовлены маленькие чемоданчики и сумки со всем необходимым – все то, что можно было увезти. Мы понимали, что нам придется либо уехать, либо остаться в неизвестности. Особую ценность для меня представлял пиджачок, карманы которого были наполнены марками из моей коллекции.

На перроне под парами стоял эшелон, переполненный людьми. Схватив кое-что из приготовленного багажа, мама, я, брат и бабушка Цейтл (мать моей мамы) побежали на вокзал, который находился в двух шагах от дедушкиного дома, и остановились у последнего вагона. Там стоял боец с ружьем и никого не пропускал. Мама взмолилась: «У меня дети!» – но солдат был непреклонен. В дверях вагона появился военный в чине лейтенанта с двумя кубиками на петлицах. Я узнал в нем директора школы Георгия Захаровича, который спросил: «Вайсман, что ты тут делаешь?» За меня ответила мама: «У нас есть справка об эвакуации, и мы бы хотели уехать, но солдат нас не пускает». И тут мы услышали команду: «Пропустить». Солдат отступил, и мы, тяжело нагруженные, сначала подняли бабушку, потом Фиму. Я забрался сам. Последней была мама.

Нас провожали дедушка Мендель и бабушка Хейвет. Мама предложила им ехать, но они отказались. Как и многие другие пожилые люди, они верили, что после прихода немцев с ними ничего не случится.

Помню, что в поезде оказались мои двоюродные сестры, еще какие-то родственники, и этот последний поезд, отошедший от вокзала Вестерничены, был нашим спасением – вскоре в город вошли немецкие и румынские части. Все, кто не успели бежать, попали в гетто. Большинство из них было уничтожено.

Как потом рассказала бабушка Хейвет, которая впоследствии присоединилась к нам в эвакуации, в городе невозможно было оставаться: город горел, и люди начали уходить на восток. Дедушка и бабушка тоже, в конце концов, решили уйти, хотя надеялись, что война скоро кончится, и они вернутся. Дедушка, будучи религиозным человеком, выйдя из дома, забыл талес. Он сказал бабушке, чтобы она шла, а сам вернулся, намереваясь догнать бабушку по дороге. Больше они никогда не виделись. Уже будучи в Волгоградской области, я узнал со слов родственников, что дедушку видели просящим милостыню в Одессе, после чего он пропал без вести. Его искали, но нигде не нашли. Позволю себе привести стихотворение моей дочери, Эллы Ромм, которое называется «Старик» и основано на упомянутых выше событиях.

Старушка с пыльным чемоданом,

Сутулый набожный старик.

Забыт Талмуд на фортепьяно

Среди бумаг и прочих книг.

Вой самолетов, крики, скрежет,

Последний эшелон, вокзал.

– Ты поезжай одна, а мне же

Сам Бог вернуться указал.

И он ушел. Был воздух вязкий

От гари пепельно-багров,

Солдатские мелькали каски,

Стонал горящий Кишинев…

Просить он милостыню станет,

Потерян, голоден и сед.

Она замерзнет в Казахстане,

Отдавши внуку теплый плед.

Пропавший без вести в итоге

В Одессе (по словам молвы),

Умрет он с мыслями о Боге,

Который их не спас, увы…

Наш эшелон медленно выезжал из горящего Кишинева. Солдаты взрывали телеграфные столбы и железнодорожные пути за нами. Медленно продвигаясь, поезд пересек бывшую границу на реке Днестр, проехал Бендеры, Тирасполь и благополучно прибыл в Одессу. Нас не покидала мысль о том, что случилось с дедушкой и бабушкой, с семьей Давида и Копеля, сумели ли они эвакуироваться, ведь справка об эвакуации была только у нас. По прибытии в Одессу нам велели освободить поезд и дальше добираться на восток своим путем, так как в Одессе царил хаос и неразбериха. Мама знала только одно: надо ехать на восток. Мы оседлали товарняк. На открытых вагонах его располагался груз, накрытый тентами. Нас было несколько семей, и мы устроились возле этих грузов, охраняемых солдатами. К нашему удивлению, поезд ушел очень быстро. Авиация противника кружила в небе, советских самолетов не было видно. Мы уже считали себя спасенными, но солдат, охранявший груз, оповестил нас о том, что товарняк перевозит бомбы, и если самолет обнаружит нас и выстрелит, то мы взлетим на воздух. Особого страха, должен я заметить, тогда еще не было, так как мы пока не представляли себе, что такое смерть на войне. На этом опасном товарняке мы, хранимые судьбой, добрались до станции Вознесенск, откуда эшелон уходил на фронт. У мамы были деньги, мы купили билеты на пассажирский поезд и, проехав весь юг Украины, Кривой Рог, Запорожье, прибыли в Батайск Ростовской области, где нас впервые официально сняли с поезда как беженцев и накормили в столовой. Справка, которую мама с большим трудом раздобыла в Кишиневе перед отъездом, нам очень помогла. Я помню внимание украинского населения. Люди выносили к поезду еду, фрукты, яблоки, и мне тогда казалось, что война продлится несколько недель, как говорили газеты, что в Германии будет революция, как нам внушали, и что мы вернемся целыми и невредимыми в Кишинев. Я был начитан, довольно грамотен для своих лет, поэтому доставал газеты, где мог, и, зная географию, говорил маме, что немцы продвигаются на Восток и что нам надо бежать, так как уже взяты Кишинев, Одесса, Львов и Минск. Думаю, это также сыграло роль в нашем спасении, так как многие эвакуированные оседали в тех или иных местах, не желая больше никуда ехать, потому что верили в быстрое окончание войны.

Из Батайска нас организованно увезли в город Сальск. Оттуда – в Пролетарск, южный район Ростовской области, где мы временно поселились в колхозе имени Буденного. Рядом протекала река Маныч. Там жили донские казаки, которые приняли нас дружелюбно. Мама пошла работать в колхоз. Фиму отдали в детский сад. Туда же, исключительно для пропитания, отправили и меня, хотя я не подходил по возрасту. С нами была тетя Хана, жена одного из дедушкиных братьев, и еще несколько семей. По соседству каким-то образом оказались мои двоюродные сестры, а с ними бабушка Хейвет, которая, так и не встретив деда, влилась в группу эвакуированных.

В колхозе Буденного нам жилось довольно хорошо: мы были сыты, стояло теплое лето. Но однажды ночью, когда ситуация на фронте ухудшилась, о чем я знал из газет, в дверь постучали. Грозный голос приказал указать на местонахождение председателя колхоза и секретаря парторганизации, добавив: «Если не скажете, то буду стрелять». Нам сразу показалось, что это диверсанты, стало страшно, и тетя Хана скомандовала: «Ложитесь на пол!» Она крикнула, что мы ничего не знаем. Нас не тронули, но мы еще долго лежали на полу и никак не могли прийти в себя.

После пережитого страха женщины решили, что надо эвакуироваться из этих мест, несмотря на кажущееся благополучие. Перед нами встал вопрос: куда ехать, ибо власти уже не интересовались нашей дальнейшей судьбой. Единственная железнодорожная ветвь из Пролетарска шла на северо-восток, к Сталинграду. Мама решительно обменяла очередной костюм папы на мешок со свежим белым хлебом. К этому хлебу мы захватили мешок лука, так как ничего из продуктов больше в доме не было. Затем мама наняла человека, отдав ему очередную вещь из гардероба, поскольку деньги к тому времени кончились, и он отвез нас на станцию Пролетарская, где мы и другие эвакуированные незаметно ночью погрузились со своими семьями на железнодорожные платформы с углем. Бабушек мы устроили в тамбурах, чумазые мальчишки сидели прямо на угле. Так, с Божьей помощью, считая себя в очередной раз спасенными, мы двинулись на Сталинград. Поезд ехал с долгими остановками, мы брали уголь, разводили костры, женщины варили похлебку. На станции Котельниково мы сошли с поезда, потому что дальше он не шел, и пришлось ночевать прямо на скамейках в парке. Мы были предоставлены самим себе. К этому времени у нас кончились запасы хлеба и лука.