Страница 3 из 8
Было, и вот – пропажа.
Жизнь поменяла опять антураж
И не спросила даже.
В душной клети корабельных кают
Воздух густой, как клейстер.
Вот и оставлен домашний уют.
Что с тобой будет Эстер?
5
В конце тридцатых и начале сороковых годов,
Когда Румыния была союзницей Германии
И не осталось места в Румынии для жидов,
Встал окончательно вопрос о выживании.
Надо было уезжать, и они уезжали,
Уплывали, куда кто мог.
Евреи бежали, бежали, бежали
На юг, на восток, на юго-восток.
За время войны берегов Палестины
Пятьдесят одно судно сумело достичь –
Это были не юные бригантины,
А старые клячи, впадавшие в паралич.
Таковой оказалась "Струма", 75-летнее судно,
Спущенное на воду в 1867 году.
700 пассажирских мест, но билеты достать было трудно,
И брали за них чудовищную мзду.
Хочешь уплыть отсюда? Плыви отсюда!
Всё, что ты нажил, отдай и к чертям плыви!
"Струма" – дряхлое судно, разбитое судно,
Однако другого не будет. "Струму" благослови.
* * *
Молится богу старик на корме,
Лица людей угрюмы.
Черноволосая Эстер во тьме
Плачет в каюте "Струмы"
И обнимает округлый живот:
Может быть в нем Мессия?
На Палестину идет пароход.
Ночь, и шалит стихия.
Только не сбудется, не суждено,
Чайки накличут горе,
Струму затянет холодное дно
И похоронит море.
Дети, и женщины, и старики –
Нет никому пощады,
Будто бы с чьей-то нелегкой руки,
С чей-то дурной бравады.
Небо закуталось в черный атлас,
Хищник идет по следу.
Кто-то подпишет неверный приказ,
Кто-то пошлет торпеду.
Спали спокойно Каир и Стамбул
Ночью седой, угрюмой.
Может, Мессия в ту ночь утонул
Вместе с несчастной "Струмой"?
6
12 декабря. Москву проклинают германцы,
Аэростаты – в небо, а ополченцы – в снег.
Струма выходит из румынской Констанцы.
Двигатели ни к чёрту. Калека везёт калек.
Через несколько дней судно достигло Стамбула.
Тайные переговоры: "Лондону они не нужны!"
Двигатель не работает. "О, лучше б она потонула,
Старая кляча! Цель не оправдывает цены!"
"Корабль переполнен. Не хватает продовольствия!.."
"Подлинно эпидемия, отсутствуют рационы!.."
"Без паники, господа, сохраняйте спокойствие!.."
"А может быть, там провокаторы и шпионы?!.."
"Время военное, непозволительно рисковать!
Отбуксовать это судно в открытое море!"
"Ну что же, придётся его-таки отбуксовать,
Надо поставить точку в этом сыр-боре".
Долго ли виться ещё клубочку?
Долго ли жить сиротке?
В их одиссее поставит точку
Ракета с советской подлодки.
Приняло их, пеной бурля,
Чёрное море, а не земля
24-го февраля.
* * *
Волны холодного небытия
В белой уходят пене.
Эстер, скажи, где могила твоя?
Где преклонить колени?
Умер Мессия во чреве твоем –
Ждали напрасно люди, –
В черной воде похоронен живьем
И воскресать не будет.
Кто под прикрытием громких тирад,
С честью и долгом в ссоре,
Перерубил корабельный канат,
Узников бросил в море?
Их, переживших погромы и страх,
К смерти вела дорога.
В чьих они были всесильных руках:
Зла, Провиденья, Бога?
Дети, и женщины, и старики –
Нет никому спасенья.
Все они лягут в морские пески
И обретут забвенье…
Эстер последний встречала восход
На корабле у трюма.
На Палестину спешил пароход,
Старое судно "Струма".
23 март – 4 апреля 2012 года
Завершу повествование о семье Мейтис рассказом о моей маме. Ее звали Геня, но в эвакуации ростовские казачки переименовали в Анну. Папа называл ее ласково Куцалы, от Аникуца (так по-румынски звучало ее имя). Точная дата рождения Анны Мейтис не известна. Хотя в паспорте у нее обозначен 1906 год, она помнила эпизоды, связанные с погромом 1903 года, а значит, возможно, была ровесницей века.
Анна Мейтис, 1970, поселок Шолоховский
Семьи Мейтисов и Вайсманов жили напротив друг друга. Поженившись, мои родители переехали в дом свекрови, бабушки Цейтл, которая к тому времени была вдовой. Там в 1928 году родился я, старший сын Льва Вайсмана, Юлий, названный так в честь дедушки Йоэла. Когда мне было 3 года, папа отделился от Мейтисов и снял во дворе некоего господина Каца двухкомнатную квартиру на улице Прункуловская. Там родился мой брат Фима (Хаим) в 1934 году.
Дом на улице Прункуловская (фотография Steinchik)
После рождения брата мы переехали в четырехкомнатную квартиру на втором этаже в том же дворе. В четыре года Фима выпал из окна второго этажа. Очевидно, потерял равновесие в тот момент, когда я отвернулся. Я успел схватить его за ножку, но в моей руке остался только ботинок. Мой брат спланировал прямо в соседский вазон с цветком. Цветок, вероятно, смягчил удар. В результате Фима даже не потерял сознание, отделавшись только раной на затылке. Я выскочил на улицу и принес его домой. На помощь пришел дядя Копель, который как раз проходил мимо нашего дома. Он вызвал семейного врача по фамилии Урбанович, и тот оказал Фиме первую помощь. Кроме шрама, падение не привело ни к каким последствиям, что значительно сгладило мое чувство вины перед Фимой во время этого несчастного случая.
Получив возможность переехать в более престижный район, мой отец выбрал центр на улице Гоголя напротив парка со знаменитым кафедральным собором и триумфальной аркой, установленной в честь победы русского оружия над турками. Это была квартира буржуазного типа, с четырьмя комнатами, одну из которых занимал мамин рояль. Переезд означал, что папа достиг определенных высот в своей коммерческой деятельности. У мамы была прислуга, а у меня – гувернантка Настя, которая ходила со мной гулять в Пушкинский парк и заодно встречалась там с молодым священником. Я носил модную в те времена «матроску». Жили мы благополучно и счастливо до 1940 года, то есть до прихода Советской власти в Бессарабию.