Страница 6 из 7
– Вы выступаете за возврат смертной казни?
– Смертная казнь – это убийство. Я всегда против убийства, соответственно, я против смертной казни.
– Как же вы против убийства, если на ваших руках кровь стольких людей?
– То, о чем вы говорите, не было убийством. Это судьба, провидение.
– То есть вы не раскаиваетесь?
– В моем случае раскаяние не просто лишнее, оно преступное. Я убивал, потому что у меня не было другого выбора. Такая была ситуация, что без убийств ни туда ни сюда.
– Вот вы и сами называете это убийством, потому что другого названия этому нет.
– Это я так говорю, чтобы вам было понятно. Я выбирал максимально удобное для меня средство, в тот момент им было убийство.
– Что вам дала тюрьма?
– Дополнительные знания. Философию познал. Жизнь познал.
– С учетом этого, если бы можно было все вернуть, вы бы не сделали того, что натворили?
– Если исправить мое детство и юность, тогда убийства не пришлось бы совершать за ненадобностью. Дело не в семье. Семья у меня была, в принципе, нормальная, хотя были сложности. Но покалечило меня общество.
– И как же?
– Вам рассказать всю историю с 13 лет, когда я получил первый удар от общества, и вплоть до 27, когда совершил первое убийство? Все 14 лет?
– Не стоит. Просто вы ищете оправдания тому, чему нет оправданий.
– Был сплошной негатив в моей жизни. Я чувствовал себя чужим. А я живой был, я праздника хотел. А меня все отталкивали.
– Вам не снятся кошмары?
– Мне снятся прекрасные сны, в которых все настолько волшебно, что сложно пересказать. Кошмары мне снились только в Москве.
– А жертвы?
– Убитые? Снятся. Во сне удивляюсь, почему они остались живы, веду с ними те же диалоги, что и вел в реальной жизни, а потом убиваю. Нет раскаяния, говорю же вам. Если бы меня сейчас выпустили, первым делом я убил бы пару человек, чтобы стресс снять, изнасиловал бы женщину, выпил водки. А дальше как карта ляжет. Все ваши религии лживы. Миром правит зло. Я смотрю на вещи реально.
– И с такой философией вы хотели жениться?
– Да, я сделал Наташе предложение. Это спонтанно получилось. Но предложение ей сделал я как мужчина. Она сразу согласилась. Она мне нравится. Может, на свободе я и внимание на нее бы не обратил, но здесь она мне подходит именно такая, как есть. Я тут уже с 2008 года, она мне нужна.
– С Наташей вы познакомились по переписке?
– Она написала в тюрьму. Мы стали общаться. И теперь я ее знаю на все 100 %.
– Она приезжала на свидание?
– Нет, нам не дают свидание.
– То есть вы ее ни разу не видели даже, но собрались жениться?
– Говорю же, я ее знаю, чувствую. Сейчас нам не дают даже переписываться. Поначалу давали, теперь нет.
– Может, она просто перестала писать вам?
– Исключено. Ее письма не доходят. И мои ей. Я написал на прошлой неделе еще одно письмо, но его не отослали. Администрация чинит нам препятствия.
– Родители ваш брак одобрят?
– Отца у меня нет, с мамой я переписываюсь, она меня поддержит.
– И все-таки почему вы так уверены, что Наташа вас не бросила?
– Да потому, что я один такой. За эти годы мне писали порядка 80 женщин! Что писали? «Люблю, хочу, целую».
В отделе учета писем колонии проверили – письмо Пичушкина было доставлено адресату. Выходит, «невеста» его просто бросила. Не исключено, что она вообще была подставной фигурой и ее попросили написать маньяку телевизионщики, чтобы снять потом репортаж. Ведь в том «сенсационном» телесюжете Наташа якобы садится на поезд «Москва–Салехард», чтобы приехать к возлюбленному. На Ямале она никогда не появлялась и вряд ли появится.
Глава 3
Бесланский террорист Кулаев
Нурпаши Кулаев – единственный террорист, оставшийся в живых после захвата школы в Беслане 1 сентября 2004 года. В ней погибли 314 заложников, среди которых 186 детей. Свои жизни при штурме отдали 19 силовиков и спасателей. Теперь Кулаев «сожалеет» и «старается не вспоминать» убитых. О его судьбе ничего не было известно с того самого момента, как суд приговорил его к пожизненному лишению свободы. Точнее, пошли слухи о его смерти за решеткой, но ФСИН их опровергла.
В самой строгой зоне страны под названием «Полярная сова» Кулаева сторонятся даже маньяки и жестокие убийцы. Так и говорят: «Больше, чем он, никто из нас не убил». Сам Кулаев больше печалится не о погибших бесланских детях, а о своих собственных, которых не видел много лет и вряд ли увидит когда-нибудь вообще.
35-летний Нурпаши передвигается только в наручниках. Это общее правило для всех арестантов «Полярной совы». Между им и мной – два уровня решеток. Кулаев даже пытается выдавить из себя жалкое подобие улыбки. Я зачитываю ему вопросы, которые хотела бы задать многим осужденным «Полярной совы» в рамках своего рода социологического исследования. Он выслушивает и говорит, что готов ответить на все и даже больше.
– Вы давно здесь?
– С 2007 года, то есть в общей сложности уже девять лет.
– Что вас больше всего потрясло в этой тюрьме?
– Отношение администрации. Я столько разного слышал про эту колонию, что думал: «Вот он, настоящий ад». Оказалось, нет. Здесь можно жить. Тем более что иного выхода нет и ко всему можно привыкнуть.
– И к баланде? Как вам здешняя еда?
– Знаете, я ведь в первый раз кашу и макароны попробовал только в «Полярной сове». У нас не принято есть такие блюда, вот мне и не приходилось до этого. Дома я ел шашлык, зелень. А тут кашу и макароны. Ну ничего, это полезно. Питаюсь я только тюремной пищей, запретил родным пересылать мне деньги и передачи.
– Почему?
– Не нужно это. И запретил приезжать на краткосрочные свидания.
– Бережете их?
– Да.
– И чем же для вас стала тюрьма?
– Она для меня – учебный центр. И большое испытание одновременно. Я многое переосмыслил.
– Раскаяние к вам пришло?
– Я сожалею, что принес столько горя и слез матерям. Я сожалею, что оказался в Беслане. Я выбрал не ту дорогу, это точно. И я виноват в этом. Но ко мне пришла война, и я думал, что действую как на войне. Я поспешил с выводами. Тогда, в школе, я ставил себя на место родителей. Но куда мне было деваться с «подводной лодки»? Было уже поздно. Если честно, я стараюсь не вспоминать детей. Вот вы сейчас разворошили. Родители погибших детей не забывают о них никогда. Я понимаю. Детей не вернуть, что бы я ни говорил. И я ничего не могу сделать для родителей.
– А выплатить им иски?
– Нет никаких исков. Но я и без исков просто очень хочу работать, зарабатывать. Могу шить (тут сейчас обучают этому). Но мне нужна нагрузка физическая. Я сильный, а силу девать некуда.
– Спортом занимаетесь здесь?
– Да, разработал комплекс упражнений с собственным весом. За эти девять лет я стал уже мастером в этом.
– Вам пишут письма?
– Родные пишут, но нечасто. Многие письма из Чечни мне не доходят. Но я знаю, что жена меня ждет, дети ждут, у меня их двое. Самое невыносимое здесь – отсутствие возможности общаться с близкими. Запрещены даже звонки по телефону.
– Но от краткосрочных свиданий вы сами отказались.
– Да-да. Не нужно им сюда приезжать. Я мечтаю освободиться, конечно, и поехать домой. Только тут понимаешь всю ценность дома, семьи. Я за минуту рядом с близкими многое бы отдал.
– Вы не жалеете, что в России отменили смертную казнь?
– Нет! Если бы меня сейчас стали расстреливать, я бы на колени упал и умолял: «Не убивайте!» Это же жизнь! Вот вы все думаете, что раз человек здесь, то он жить не хочет, то ему проще было бы, если бы его застрелили. Это не так. Если меня кто-то ждет, я готов тысячу лет быть здесь. Я за отмену смертной казни. Вот, казалось бы, в «Полярной сове» есть такие маньяки, которые ничего, кроме смерти, не заслуживают. Но надо посмотреть, где вырос человек, что он пережил. Я верующий человек, и мне страшна сама мысль, что я мог бы быть неверующим.