Страница 20 из 24
– Бедняжка, – говорила тетушка. – Не осмеливается подойти, потому что я рядом, но в один прекрасный день он все-таки попытается, если его намерения серьезны, и вручит тебе письмо.
Предвидя трудности, которые ожидали племянницу, тетушка поведала ей, что в таких случаях, при запретной любви, обычно пишут письма. Эти почти детские уловки, о которых Фермина Даса раньше не подозревала, поначалу вызвали у нее обыкновенное любопытство, но еще несколько месяцев ей и в голову не приходило, что это может перерасти во что-то иное. И она не заметила, в какой момент простая забава перешла в сердечное волнение, так что порою кровь в ней закипала – до того хотелось немедленно увидеть его, и как-то ночью она проснулась в ужасе от того, что его увидела: он глядел на нее из темноты, стоя в изножье постели. Тогда она всей душой пожелала, чтобы сбылись пророчества тетушки, и в молитвах своих стала просить Бога, чтобы он внушил ему храбрость передать письмо, – лишь бы узнать, что там написано.
Но ее молитвы не были услышаны. Наоборот. Как раз в это время Флорентино Ариса признался матери, и та отговорила его вручать девочке лирические излияния на семидесяти страницах мелким почерком, так что Фермине Дасе пришлось ждать до конца года. Ее сердечные волнения становились все отчаяннее, по мере того как близились декабрьские каникулы: терзала мысль, как устроить, чтобы видеть его и чтобы он мог ее видеть те три месяца, когда она не будет ходить в школу. Сомнения не разрешились до самой Рождественской ночи, когда в церкви, во время всенощной, сердце в ее груди захолонуло вдруг от вещего чувства, что он сейчас из толпы смотрит на нее. Она не осмелилась повернуть головы, потому что сидела между отцом и тетушкой, и не могла позволить, чтобы они заметили ее смятение. На выходе из церкви, в сумятице, она так явно почувствовала его, так ясно ощутила его присутствие, что в дверях центрального нефа, словно повинуясь неодолимой силе, поглядела через плечо и увидела в двух пядях от своих глаз другие глаза, будто заледеневшие, мертвенно-бледное лицо и губы, окаменевшие от любовного ужаса. Помертвев от собственной смелости, она вцепилась в руку тетушки Эсколастики, чтобы не упасть, и та через кружевные митенки почувствовала ледяной пот ее руки и подбодрила еле уловимым движением, означавшим безоговорочную поддержку. До самого рассвета, не помня себя, бродил Флорентино Ариса по улицам, мимо подъездов, украшенных разноцветными фонариками, под треск фейерверка и рокот местных барабанов в гомонящей толпе, жаждавшей успокоиться, он смотрел на кипящий вокруг праздник сквозь слезы, оглушенный неотступной мыслью: это он, а не Господь родился нынешней ночью.
Наваждение стало еще мучительнее через день, когда он в час сиесты, ни на что не надеясь, проходил мимо дома Фермины Дасы и увидел ее и тетушку, сидящих у дверей под миндалевым деревом; это была точная копия той картины, только на этот раз под открытым небом, которую он увидел через окно комнаты для шитья: девочка обучала чтению тетушку. Фермина Даса переменилась: вместо школьной формы на ней было свободное льняное платье наподобие хитона, складками ниспадавшее с плеч, а на голове – венок из живых гардений, в котором она походила на коронованную богиню. Флорентино Ариса сел в парке на скамейку так, что они наверняка его видели; на этот раз он не стал притворяться, будто читает, а сидел, не сводя глаз с недостижимого видения, однако та не сжалилась и ни разу не поглядела в его сторону.
Сначала он подумал, что они случайно перенесли урок под миндалевое дерево – в доме постоянно шел ремонт, – но в последующие дни понял, что Фермина Даса, по-видимому, собиралась находиться здесь, где он смог бы видеть ее каждый день, в тот же час, все три месяца каникул, и эта мысль придала ему новые силы. У него не было ощущения, что они видят его, он не уловил никаких признаков интереса или недовольства, но в ее безразличии было теперь какое-то новое сияние, и оно воодушевило его настойчивость. В один прекрасный день, в конце января, тетушка неожиданно положила шитье на стул и вышла, оставив племянницу одну у дверей под ливнем осыпавшихся с миндаля желтых листьев. Воодушевленный предположением, что ему, возможно, специально предоставляют случай, Флорентино Ариса перешел через улицу и остановился перед Ферминой Дасой так близко, что услышал хрипотцу ее дыхания и шедший от нее цветочный дух, по которым он будет узнавать ее потом до конца дней. Стоя с высоко поднятой головой, он заговорил отважно, как сумеет заговорить только еще один раз, полвека спустя, и точно по такому же поводу. – Прошу одного: примите мое письмо, – сказал он. Фермина Даса не думала, что у него такой голос: ясный и твердый, он никак не вязался с его томными манерами. Не поднимая глаз от вышивания, она ответила: «Я не могу его принять без отцовского позволения». Флорентино Арису с ног до головы обдало жаром ее голоса, и его приглушенного звона он не забудет уже до самой смерти. Однако он остался тверд и тотчас же возразил:
– Примите его. – И смягчил твердость своего тона просьбой: – Речь идет о жизни и смерти.
Фермина Даса не взглянула на него, не оторвалась от вышивания, но решение ее приоткрыло дверь, за которой был целый мир.
– Приходите сюда каждый день, – сказала она, – и ждите, когда я сяду на другой стул.
Флорентино Ариса не понял, что означали ее слова, но в понедельник на следующей неделе увидел со своей скамейки в парке ту же самую картину с одной разницей: когда тетушка Эсколастика вошла в дом, Фермина Даса поднялась и пересела на другой стул. Флорентино Ариса, с белой камелией в петлице сюртука, перешел через улицу и предстал перед ней. И проговорил: «Это самый великий момент в моей жизни». Фермина Даса не подняла на него глаз, но кинула взгляд окрест и увидела пустынные улицы в послеполуденной жаре и ворох мертвых листьев, кружащийся под ветром. – Давайте его сюда, – сказала она. Флорентино Ариса думал принести ей все семьдесят страниц, которые знал наизусть – столько раз он их перечитывал, – но потом решил ограничиться запиской на половинке листа, сдержанной и ясной, в которой просто предлагал ей главное: неколебимую верность и вечную любовь. Он вытащил записку из внутреннего кармана сюртука и поднес ее к глазам озабоченной вышивальщицы, которая все еще не решалась взглянуть на него. Она увидела голубой конверт в окаменевшей от страха руке и протянула пяльцы, чтобы он положил на них письмо, она не хотела, чтобы он тоже заметил, как дрожат у нее руки. И тут произошло такое: птичка вспорхнула в ветвях миндалевого дерева и капнула прямо на вышивание. Фермина Даса быстро спрятала пяльцы за стул, чтобы Флорентино Ариса не заметил, что произошло, и первый раз подняла на него свое пылающее лицо. Флорентино Ариса, по-прежнему держа письмо в руке, невозмутимо сказал: «Это доброе предзнаменование». И она поблагодарила его, улыбнувшись ему первый раз, взяла конверт, сложила вдвое и спрятала за лиф. Тогда он вынул из петлицы камелию и протянул ей. Она не приняла цветка: «Это – цветок помолвки». И, понимая, что время истекает, снова напустила на себя обычную строгость.