Муравьи

– Ну так что же?

Джонатан совсем не умел вести беседу. Он считал, что разговоры похожи на сообщающиеся сосуды. С одной стороны, имеется собеседник, который что-то знает, – полный сосуд, – а с другой, есть тот, кто этого не знает, – пустой сосуд, к каковым, в общем-то, он относил себя. Тот, кто не знает, развешивает уши и время от времени подстегивает собеседника выражениями вроде «ну и что же?» или «а ну-ка, что дальше!» и при этом кивает.

О других же способах общения он не имел ни малейшего представления. Впрочем, наблюдая за знакомыми, он обратил внимание, что те пускаются главным образом в монологи, притом что каждый старается использовать собеседника в качестве бесплатного психоаналитика. В таких условиях он предпочитал собственную тактику. Он прикидывался эдаким незнайкой, которому, однако, охота все знать. Ведь не случайно китайская пословица гласит: тот, кто спрашивает, выставляет себя дураком на пять минут, а тот, кто не спрашивает, остается им на всю жизнь.

– Что же? Мы отправились туда, черт возьми! И это было что-то, уж поверьте. Мы надеялись откопать чертову матку. Пресловутую жирную муравьиху, которая откладывает пятьсот тысяч яиц в день. Нам хотелось всего-то посмотреть на нее и сфотографировать. Мы стали искать высокие резиновые сапоги. Не повезло: у Эдмонда был 43-й размер ноги, а у нас осталась только одна пара 40-го размера. И ему пришлось отправиться в башмаках… Я помню все, как будто это было вчера. Днем, в половине первого, мы очертили вероятное место бивачного гнезда в земле и взялись копать по периметру траншею метровой глубины. В половине второго мы докопались до наружных камер. И тут потекла какая-то черная трескучая жидкость. Это тысячи разъяренных солдат клацали челюстями, а они у этого вида острые как бритва. Они впивались ими в наши сапоги и башмаки, а мы продолжали врубаться в землю лопатами и кирками, продираясь к брачным покоям. Наконец мы обнаружили сокровище. Матку. Насекомое, раз в десять крупнее наших европейских муравьиных маток. Мы принялись фотографировать ее со всех сторон, в то время как она наверняка распевала «Боже, храни королеву!» на своем обонятельном языке… Последствия не заставили себя долго ждать. Муравьи-воины сошлись отовсюду и комьями облепили наши ноги. Некоторые стали взбираться вверх по телам своих собратьев, уже впившихся челюстями в резиновую обувь. Затем они забрались нам под брюки и рубашки. Мы, все как один, превратились в Гулливеров, а наши лилипуты думали лишь об одном: как бы превратить нас в съедобные ошметки! Главное – следовало глядеть в оба, чтобы они не проникли в наши естественные отверстия: нос, рот, задний проход, уши. Иначе конец, они сожрали бы нас изнутри!

Джонатан, потрясенный до глубины души, потерял дар речи. А профессор, казалось, заново переживал ту сцену, подкрепляя рассказ мимикой и жестами, свойственными скорее юноше, которым он давно не был.

– Мы хлопали себя по всем местам. А они все наседали, реагируя на наше дыхание. Мы стали проделывать упражнения йоги, стараясь медленнее дышать и контролировать страх. Мы пытались не думать – забыть про эти скопища воинов, которые хотели нас растерзать. Нам удалось отснять две фотопленки, причем некоторые кадры сделать со вспышкой. А когда мы покончили с этим делом, выбрались из траншеи, все. Кроме Эдмонда. Муравьи облепили его с ног до головы и уже готовы были сожрать! Но мы живо вытащили его, ухватив за руки, раздели и с помощью мачете соскребли всех кочевых муравьев, впившихся челюстями в его тело. Мы пострадали все до единого, но не до такой степени, как он, ведь у него не было сапог. К тому же он ударился в панику и стал выделять феромоны страха.

– Какой ужас!

– Да нет, он еще хорошо отделался – остался жив. Надо сказать, это не вызвало у него никакого отвращения к муравьям. Напротив, он принялся изучать их с еще большим интересом.

– А что потом?

– Он вернулся в Париж. И больше мы о нем не слышали. Он так ни разу и не позвонил старику Розенфельду, черт возьми. А потом я прочел в газетах, что он умер. Мир праху его.

Профессор отдернул штору и взглянул на старенький термометр, закрепленный на эмалированной жестяной раме.

– Гм… тридцать градусов в середине апреля – немыслимо! С каждым годом становится все теплее. Если так пойдет и дальше, через десять лет во Франции будут тропики.

– Неужели все так плохо?

– Люди ничего не замечают, поскольку изменения происходят постепенно. Но мы, энтомологи, обращаем внимание на мельчайшие признаки: в Парижском бассейне обнаруживаются виды насекомых, характерных для экваториальных областей. Вам не кажется, что бабочки стали более пестрыми?

– Верно, вчера я видел одну такую, черно-красную, она сидела на машине и вся светилась…

– Очевидно, это была глазчатая пестрянка. Эта ядовитая бабочка раньше встречалась только на Мадагаскаре. Если дело и дальше так пойдет… Представляете себе кочевых муравьев в Париже? Здравствуй, паника! Занятно было бы посмотреть…

Почистив усики и съев несколько еще теплых шматков плоти «поверженного» привратника, лишенный запаха самец семенит по деревянным коридорам. Материнская камера где-то поблизости – он ее чувствует. К счастью, температура не ниже 25 градусов и в Запретном городе почти пусто. Прошмыгнуть туда большого труда ему, верно, не составит.

Вдруг он улавливает запах двух воинов, перемещающихся в противоположном направлении. Один – здоровяк, другой – коротышка. У коротышки одни лапы короче…

Они принюхиваются друг к дружке на расстоянии.

Невероятно, это он!

Невероятно, это они!

Номер 327 опрометью пускается наутек в надежде оторваться от них. Он кружит и кружит в трехмерном лабиринте. И наконец выбирается из Запретного города. Привратники его не задерживают: их задача – проверять прибывших снаружи, а не изнутри. Он сворачивает то в одну сторону, то в другую.

Но преследователи передвигаются не менее быстро и не отстают от него. И тут самец натыкается и сбивает с лап рабочего с веткой; он сделал это не нарочно, и хорошо еще, что злодеи с непонятным запахом где-то застряли.

Этой заминкой надо воспользоваться. Муравей быстро проскальзывает в расселину. Хромой уже близко. Номер 327 забирается еще глубже в убежище.

– Куда он подевался?

– Пошел вниз.

– Как это – пошел вниз?

Люси взяла Августу за руку и повела к двери в подвал.

– Он сидит там со вчерашнего вечера.

– И с тех пор не вылезал?

– Нет, я понятия не имею, что там происходит, но он категорически запретил мне звонить в полицию… Он спускался туда уже не раз и всегда возвращался.

Августа опешила.

– Чистое безрассудство! Но ведь дядюшка категорически ему запретил…

– Теперь он таскает туда всякие инструменты, железки и здоровенные бетонные плиты. Но что он мастерит там, внизу?..

Люси обхватила голову руками. Она дошла до крайности и чувствовала, что у нее опять начинается депрессия.

– И что, туда нельзя спуститься и поискать его?

– Нет. Он врезал замок и запирается изнутри.

Августа в недоумении опустилась на стул.

– Ну ладно, ладно. Знай я, что записка Эдмонда станет причиной такого…

СПЕЦИАЛИСТЫ: Распределение обязанностей в больших современных муравьиных городах за миллионы лет привело к генетическим мутациям.

Так, одни муравьи рождаются с огромными челюстями-резаками и становятся солдатами, а у других отрастают челюсти-дробилки, с помощью которых они перетирают злаки в муку, третьи обзаводятся чрезвычайно развитыми слюнными железами, чтобы обмывать и обеззараживать новорожденных личинок.

Это примерно то же самое, как если бы у нас, людей, солдаты рождались с пальцами в форме ножей, крестьяне – с ногами в форме клещей, чтобы более ловко взбираться на деревья и собирать плоды, а кормилицы – с десятком пар грудей.

Но из всех «профессиональных» мутаций самая поразительная связана с любовью.