Страница 8 из 12
Мы вырастаем и начинаем поступать с собою так же, как раньше с нами поступали взрослые – мы начинаем игнорировать свои чувства. Между тем, обиженный Ребенок никуда не делся, он совсем близко, и готов расплакаться, и даже разрыдаться, только бы нашлись уши, умеющие слушать, руки, умеющие обнимать, сердце, умеющее понимать и сочувствовать.
– Скажи, вот сейчас ты это рассказываешь, и тебе на самом деле смешно?
– Нет, не очень…
– А что на самом деле?
– Мне обидно…
– До сих пор?
– Да, да, они не имели права так поступать со мной!
Пусть звучат слова, пусть текут слезы, пусть произойдет выплакивание, без этого невозможно.
Однажды я наблюдала по телевизору, как один психотерапевт, работая с детскими обидами, повел беседу в таком русле:
– А как ты думаешь, почему мама так поступила?
– Ей было неудобно перед людьми, она заботилась, чтобы у меня было много друзей…
– Значит, она хотела тебе добра?
– Да.
– А почему ей было это важно?
– Потому, что я её дочь, и она меня любит.
– Значит, все, что делала мама, она делала от любви к тебе?
– Да.
– Может это повод, чтобы простить её?
– Да…
Это был ужас: тысячи людей смотрели на это и верили, что так надо поступать с нашими душевными ранами! Замазать гнойник зеленкой и успокоиться! В очередной раз, но уже во взрослом возрасте, и уже специалист – душевед ей провозгласил: «Ты не правильно чувствуешь! Надо чувствовать любовь, а ты обижаешься!».
Еще один случай: ко мне на консультацию приходит женщина и буквально с порога заявляет:
– Только не надо расспрашивать меня про моё детство. Я уже все проработала и простила свою маму.
– А что, было чего прощать?
– Ну да, мама у меня женщина жесткая, принципиальная, и случалось всякое…
– И как же ты её простила?
– Я в одной книжке прочитала, что надо шестьдесят раз написать «Мама, я тебя прощаю», и еще на стену повесить аффирмацию на двадцать один день.
– Ну и что, полегчало?
– Да, конечно, поэтому давай не будем трогать эту тему!
Через несколько дней поздним вечером у меня раздался телефонный звонок:
– Ира, мне надо срочно с тобой встретиться, мне очень плохо.
– Что произошло?
– Ко мне в гости приехала мама…
На следующий день у меня в кабинете, давясь слезами, она рассказывала: «Моя мама работала учительницей в нашем классе. И мне надо было называть её по имени – отчеству. И она всегда спрашивала у меня то, что я не успела выучить или не поняла. Дома ничего не объясняла, считала, что я всё должна, как и другие, понимать в классе. Она не менялась, когда приходила домой – тот же тон, те же требования, те же фразы… Я иногда путалась и дома её тоже называла по отчеству…». Так продолжалось три дня – изливание всего, что накопилось в детстве. На четвертой встрече слез уже не было, были только рассуждения:
– Почему моя мама не могла быть просто любящей и ласковой?
– А ты как думаешь?
– Не умела, наверное. Она и сейчас, так старается держаться строго. Хотя годы берут свое. Когда уезжает – плачет. Украдкой, чтобы не видели. Она ведь детдомовка, у неё родителей репрессировали. Рассказывает, что дед был ученым, преподавал в университете. Она в семье всего три года жила. Как подумаю – такой ужас, маленькое дитё и от родной матери в казенный дом!
– Тебе её жалко?
– В эти моменты очень. Когда моей дочери было три года, я вдруг вспомнила эту историю. Если бы у меня забрали ребенка, я бы просто умерла от горя.
Еще было продолжение. И много разговоров, и воспоминаний, и выводов, и вопросов. Только через несколько месяцев она смогла сказать во время консультации фразу: «Мама, я хочу тебя простить». И только через полгода смогла написать в письме матери «Целую. Твоя дочь». И только через год при встрече смогла обнять и поцеловать. Прощение – это очень долгий путь. Простить быстро невозможно. Это процесс, а не результат. В конце этого пути будет освобождение от обид. И очень важно по нему идти.
Не стоит забывать, что обида – это вид злости. Иногда говорят «молчаливая злость». Но, в отличии от гнева, обида может длиться годами и быть незаметной для окружающих. Если детское воспоминание вызывает не жалость к себе, а возмущение, значит, пришло время его проявить. Не ради того, чтобы выяснить отношения с обидчиком – его вообще не должно быть рядом, а ради избавления от душевного напряжения.
В детстве Костя жил в военном гарнизоне вместе с матерью и младшей сестрой. Отец бросил семью и уехал, мама тянула двоих детей на зарплату почтальона. Между тем, в городке было много детей офицеров, и отношения выстраивались в зависимости от звания отца: дети старших офицеров не общались со сверстниками «не своего круга», дети прапорщиков – с детьми гражданских. Костя по своему социальному положению относился к самым низам. Но в школе у него неожиданно прорезался музыкальный талант – мальчика взяли в музыкальную школу на льготных основаниях, он стал ездить по конкурсам и смотрам. Сверстники не могли простить «выскочку», которого ставили в пример учителя и которому хлопали на гарнизонных концертах их родители.
Дальнейший ход событий можно предугадать: из школьного ансамбля пропала гитара, кто-то сказал, что видел её у Кости на веранде. Пионервожатая с руководителем ансамбля, действительно, нашли инструмент у Кости дома… Оправдаться он не смог, свидетелями выступали дети местного начальства, и, если у взрослых и были сомнения, то высказать их, а тем более заступиться за мальчика, они не посмели. Его выгнали из музыкальной школы, и до окончания школы за ним закрепилась репутация вора.
Рассказывая эту историю на тренинге, молодой человек сжимал кулаки.
– А ты знал, кто тебя подставил?
– Конечно, знал, но у этой гниды отец политруком был. В случае чего мать могла работы лишиться, военный городок – это государство со своими законами.
– А чем все закончилось?
– Я ушел после 8 класса, поступил в техникум и вскоре переехал в общежитие. А через несколько лет наша семья уехала на родину матери.
– А что сейчас ты чувствуешь по поводу всего, что случилось?
– Знаешь, я до сих пор в голове план мести строю. Эти мысли помогли мне тогда справиться: вот вырасту, я тебя достану! Одно время даже убить его хотел. Потом прошло, поумнел, но обида не отпускает.
– Это не обида, это злость. Тебе она мешает?
– Да.
– Хочешь, прямо сейчас с ней разберемся?
– Боюсь, не получится…
– А чего ты боишься?
– Я боюсь, что не смогу её сдержать.
– Так и не надо.
Дальше проделывается психотерапевтическое упражнение с криком. Когда источник гнева – реальный человек, я предпочитаю не брать другого на эту роль, как принято у терапевтов: считаю, что это не безопасно для заместителя. Кричать можно в пустоту- в стену, открытое окно, стоящий стул. Чтобы спровоцировать злость и снять защиты, желательно организовать сопротивление:
– Сейчас ты встанешь напротив стула. Представь себе, что на нем сидит тот самый пацан. Он сидит, и самодовольно улыбается: он испортил тебе жизнь, и ему все сошло с рук. Ты можешь кричать, даже орать, можешь выкрикивать любые слова – не стесняйся в выражениях! Ты можешь рваться к стулу, но дотронуться до воображаемого обидчика тебе не удастся – ребята будут тебя удерживать.
Упражнение обычно длится 4—5 минут, дольше кричать невозможно: заканчиваются силы. Наступает опустошенность, а вместе с нею приходит и облегчение.
Через полгода Костя позвонил мне:
– Знаешь, а я ездил в свою школу на встречу с одноклассниками. Они собираются каждые пять лет, а я поехал впервые.
– Ну и как впечатления?
– Разные. Я хотел рассказать по поводу наших «царьков»: серенькие, неприметные, ничего не добившиеся, разговоры только вокруг квартир и машин. Сын политрука стал толстым и лысым, как его папаша, дослужился до какого-то звания, считает годы до пенсии. Тоскливый такой, мне его было даже жалко… Сколько раз я в уме рисовал эту встречу, готовил для неё слова, а на деле оказалось, что они мне уже все безразличны.