Экспансия

– К государю нашему на приём пойдёшь! – Сказал второй ратник, выглядевший старше и много здоровее первого, он был длинным и широким как дуб. – Дай – ка я тебя обшмонаю, – смысла последнего произнесённого слова суздальчанин не понял, но когда его стали обыскивать и ощупывать со всех сторон, догадался о его смысле.

– Да неужто меня в поруб с мечом бы посадили? – возмутился Глеб на такую бесцеремонность.

– Попридержи язык, боярин! – посоветовал ему вой с медвежьими статями.

Выйдя на улицу, Глеб долго щурил слезившиеся от яркого света глаза.

– Не плачь, боярин, – усмехнулся великан, – государь у нас добрый, на край голову отрубит или повесит, – и бывший под началом этого, наверное, десятника, отряд весело заржал.

Глеб Васильевич на эту шутку не обратил никакого внимания, старательно вычёсывая из свалявшейся бороды солому. Всё – таки ему перед князем надо будет предстать. А Владимир Смоленский был для всех сведущих людей той ещё загадкой. Хоть взошёл он на Смоленский стол без году неделя, но о нём уже не первый год по всей Руси ходит немало разговоров, баек, кривотолков и прочих сплетен.

Боярский двор и хоромы, куда его отвели, был под завязку набит воями всё в тех же единообразных надоспешниках.

– А чего ваш князь не в тереме разместился? – спросил у своих конвоиров боярин, то и дело, озираясь по сторонам.

– Ремонт там делают, кровищи много.

Значение первого слова боярин уловил только из общего контекста фразы. Бывал он в молодости в Смоленске, местный люд, по его воспоминаниям, говорил вроде на языке малоотличимым от речи народа в его родном княжестве, а сейчас о значении чуть ли не каждого третьего слова приходится гадать. Действительно, суздальские купцы не брешут, странные дела творятся в этом самом Смоленске, сделал боярин для себя однозначный вывод.

Они пересекли заполненный ратниками двор, поднялись на крыльцо, но сразу в сени Глеба не повели. Десятник ушёл, оставив его вместе с остальными воями дожидаться у закрывшейся двери. Вскоре он вернулся и уже вдвоём они вошли внутрь.

Войдя в гридницу, Глеб огляделся. Посреди помещения стояли широкие дубовые столы, заполненные яствами. За ними сидело больше десятка воев, даже не воев, а скорее всего воевод. Хоть парусиновые надоспешники с буквицами и непонятными значками на них были те же самые, что и у всей прочих воев, но под ними проглядывала богатая одежда странного покроя.

Со второго этажа хором спустился ещё один вой, неодобрительно, с ног до головы оглядел Глеба, опять прощупал его кафтан и портки, и, не сказав ни слова, поднялся наверх по лестнице. Вскоре он снова появился и, не спускаясь вниз, поманил взмахом руки десятника:

– Подь сюда «замок», вместе со своим эскортом!

Глеб удручённо покачал головой, мало, что понимая в произнесённой фразе.

Князь смоленский Владимир принял Глеба, восседая во главе небольшого стола, по правую и левую руку от него сидели явно начальные люди, на лавках около стен ютилось ещё несколько человек. Боярину указали садиться с противоположного от Владимира края стола. На столе стояла скромная закуска, хмельного не было – только квасы, да взвары в стеклянных бутылках (!!!), рядом валялись какие – то исписанные бумаги со знакомыми буквами, но малопонятными текстами, стояли чернильницы, лежали перья для письма.

Угощаться Глебу никто и не подумал предлагать, хотя он и не ел со вчерашнего вечера. Вместо этого сидящий во главе стола молодой князь пристальным взглядом оглядел боярина, сделав какой – то про себя вывод, тихо хмыкнул, а потом заговорил тоном, не терпящим возражений.

– Сегодня тебя выпустим на вольные хлеба, боярин. Сразу поедешь во Владимир и передашь брату нашему, Юрию Всеволодичу, горячий привет от смоленского государя.

– «Поклон от смоленского князя передашь», – торопливо зашептал на ухо Глебу какой – то отрок, незаметно умостившийся рядом с боярином.

Сей отрок до конца разговора переводил Глебу так и сыплющиеся из смоленского князя, словно из рога изобилия, непонятные слова или вполне понятные, но имевшие в устах князя особое, сразу непонятное, потаённое значение.

– … зла я на него не держу, – тем временем продолжал говорить смоленский князь. – Думаю, Юрий Всеволодич догадывается, на что я мог бы на него озлиться. Но его брата, Ярослава Всеволодича, если на своём пути встречу, укорочу наголову! Сам искать войны с ним не буду, но и дружить с ним мне западло. Поедешь во Владимир не один, а с тремя другими купцами. Тебе и им всё ваше добро вернут. Завтра с утра, не задерживаясь и выезжайте!

– Все передам, как велишь, князь, – Глеб встал и сдержанно поклонился.

Долго потом, после короткого разговора с Владимиром Смоленским, Глеба не покидало странное ощущение, что говорил он не с молодым князем, а с каким – то неведомым существом, поселившимся внутри князя. Слишком не соответствовал возраст князя, по большому счёту ещё отроческий, его словам, поведению и делам, что он вокруг себя уже изрядно наворотил. И ещё так и веявшая от князя невидимая и неосязаемая, сила – не сила, но, явно чувствовалась так и исходящая от него инаковость, какая – то чуждость этому миру. Эти наблюдения порождали в боярине страх, но и одновременно будоражили его любопытство, к сожалению, удовлетворить которое ему было совершенно невозможно.

Сразу после воскресной заутрени, проведённой мной вместе с воеводами в главном городском храме, к причалам Ржева пришвартовалась купеческая ладья, привезшая всем нам неожиданные новости из Смоленска.

По сумбурному рассказу присланных Перемогой гонцов вырисовывалась следующая картина. Мой родной дядька Святослав Мстиславич Полоцкий, лишь только прослышав о том, что в Смоленске случилась новая замятня, а юный князь Смоленский вместе с пешим войском и дружиной отправился покорять Дорогобуж, тут же начал собираться в новый поход, усилив свою дружину тремя сотнями литовских наёмников. По его прикидкам, Смоленск, лишившись полков и дружины, потерявший в Смуте половину своих бояр теперь пребывал в практически беззащитном состоянии.

Но до Смоленска судовая рать полоцкого князя так и не дошла. Преградил ей путь, сыграв роковую роль в судьбе самого князя город Каспля – главный судостроительный центр княжества. Рядом с верфями моего главного корабела Гавши Стояновича, на которых и строился весь галерный флот, была установлена батарея 12–фунтовых чугунных единорогов, а русло Каспли с мая этого года можно было перетянуть цепями. На сей раз, разведка сработала, вовремя предупредив об отплытии из Полоцка вражеской судовой рати. Извещённый голубиной почтой наместник выдвинулся к Каспле, прихватив с собой гарнизонный батальон, городские полки и боярскую конницу. Перед моим отбытием мы с Перемогой обсуждали возможность появления в наших краях Святослава, и план действий на такой случай был заранее разработан, наместнику оставалось лишь чётко ему следовать.

В итоге судовую рать полочан, уткнувшуюся носами лодий в цепи, единороги приветили брандкугелями, зажигательными гранатами, выкосили частыми картечными залпами. Но трудились не только пушкари, стрелецкая рота часто палила из ружей, вооружённые луками горожане, боярские дружинники и стрелки двух рот засыпали врага стрелами и болтами. Взять в плен в полубезумном состоянии удалось лишь каждого третьего ратника. Оставшиеся 2/3 войска либо в панике утонуло, либо было нашпиговано картечью, как фаршированные перцы мясной начинкой, либо сгорело, либо было изрублено на берегу боярскими дружинами при помощи городских полков. Святослав Мстиславич утоп, по всей видимости, не сумел вовремя освободиться от тяжёлого доспеха. Да и немногие умели плавать, такие и в лужи могут утонуть.

Теперь планы следовало срочно менять, по полной использовать выпавший случай и захватывать оставшейся обезглавленным Полоцк. Успев не одиножды наглядно убедиться в боеспособности своих войск нового строя, я решился продолжить эту военную кампанию, нанеся удар на западном направлении.