Экспансия

Даниил всё же сумел вырваться из сечи и ушёл в Галич. Но в его родном городе уже созрел боярский заговор. Подзуженные Михаилом Черниговским галицкие бояре пошли на обман, с целью выдворить из Галича брата Даниила – Василько. Волынский князь стоял в Галиче со своим волынским полком. Бояре прислали ложное донесение о том, что половцы двигаются к столице Василько – Владимиру – Волынскому. Брат Даниила поверил этому донесению и немедленно увёл свой полк. Таким образом, оставив вернувшегося брата, лишившегося большей части своей дружины, один на один с боярской фрондой. А галицкие бояре просто и без лишних затей предложили Даниилу тихо – мирно покинуть Галич. Лишённый военной силы князь предпочёл не искушать судьбу, и отправился искать поддержку к уграм.

В Венгрии, после смерти короля – крестоносца Андрея II, Даниил мог ожидать от нового короля Белы IV смены внешнеполитического курса королевства, поддерживавшего ранее черниговского князя.

А галицкие бояре, не теряя времени даром, сразу позвали к себе на опустевший Галичский стол, все того же черниговского князя Михаила.

Полный разгром у Торческа киевского войска, пленение князя Владимира Рюриковича – всё вместе, эти обстоятельства, позволили Изяславу Мстиславичу практически беспрепятственно, даже не применяя пороха, занять беззащитную древнюю столицу. Киевляне испугались не малочисленной дружины князя, их устрашили его многочисленные половецкие союзники, вкупе с подошедшими войсками Михаила.

Сами половцы преследовали в этом конфликте сугубо меркантильные интересы – это, прежде всего разграбление киевских земель, и получение выкупа за пленённого ими Владимира Рюриковича.

Киевляне недолго держали осаду, вынужденно подчинившись «тройственному союзу». Однако прежде чем открыть ворота, сумели выторговать у Изяслава Мстиславича приемлемые для себя условия сдачи города. А от половцев, к их полному удовлетворению, откупились деньгами.

Резюмируя сказанное, к весне 1235 г. оба князя – союзника, Даниил и Владимир, утратили свои столы – Галич и Киев. К тому же Владимир Рюрикович потерял не только стол, но и лишился свободы. Вместе с женой и малолетними детьми его увезли в степь. Изяслав Мстиславич Смоленский, сын великого князя Мстислава Романовича Старого, сел в Киеве. А Михаил Всеволодич, сохраняя за собой Чернигов, после ухода Даниила, был приглашён горожанами в Галич, где и утвердился, превратившись, таким образом, в самого влиятельного правителя Юга Руси.

В самом конце грамотки Изяслав Мстиславич просил меня сразу, как только вскроется Днепр, прислать ему один из моих пехотных полков. Маловато у него под рукой было сил, для надёжного удержания Киева. А сам князь, оставив в городе мой полк, с большей частью дружиной собирался отбыть в противоположном направлении – в Смоленск, чтобы помочь мне здесь утвердиться.

После не долгих раздумий и споров собственных совести с душившей её «жабой», я сам для себя, с не охотой, но всё же решил выполнить его просьбу. Сил контролировать Смоленск у меня и так останется более чем достаточно, просто войска нового строя в Киеве не хотелось раньше времени «светить». Но тут уж ничего не поделаешь, придётся уважить родителя.

Удалив все лишние уши, я остался наедине со своим бывшим наставником. Внимательно перечитав послание ещё раз, я поинтересовался у Перемоги, от чего так бояре галицкие не любят Даниила, зато с лёгкостью признали над собой, в лице Михаила Всеволодича, по – сути власть Чернигова?

Из долгого и сбивчивого рассказа дядьки, сдобренного массой примеров и дилетантскими рассуждениями, я сумел сделать для себя определённые выводы. Оказывается, что всё дело, как обычно, кроется в деньгах.

Если в словах Перемоги оставить лишь выжимки из сухих фактов, то они свидетельствовали о том, что враждебный Галичу Чернигов или Киев автоматически сильно ухудшали экономическое положение Галицкого княжества, разрывая сложившийся торговый путь между Западом и Востоком. А вся мощь и процветание Галича образовались именно благодаря нахождению города на этом широтном коммерческом «министром», связывающим через Чернигов и Киев богатый Восток с Венгрией, Малой Польшей и другими странами Запада. Поэтому навязываемый князьями Романовичами союз с Волынью себя не окупал. Бедная северная торговля с Мазовию и нищей Литвой просто по определению никак не могла заменить собой богатый широтный путь Восток – Запад.

Поэтому власть волынского князя Галич признавал лишь под давлением военной силы. Да и делалось это лишь при соблюдении обязательного условия – сохранении торговых путей в западном и восточном направлениях. А при противоборстве с Черниговом эти условия были невыполнимы, что в конечном итоге вылилось в недовольство и в бунты среди галичан. Поэтому – то Галич, при первой подвернувшейся возможности, сразу освободился от Романовичей, призвал к себе черниговского князя – единственного человека, который мог бы обеспечить бесперебойную работу широтного коммерческого маршрута. Всё сложное на первый взгляд, оказалось простым на проверку.

Не знаю, откуда именно, но вести о последних событиях в Киеве, со скоростью верхового пожара, уже расползлись по городу, и потому, секретить послание дальше не было никакого смысла. Да я, в общем-то, и не собирался этого делать. Скрыть такие известия просто априори невозможно, ведь Киев находился не на Луне, а стоял, вместе со Смоленском, на берегах одной и той же реки.

На следующий день грамота была зачитана собравшимся по такому случаю боярам, а затем и горожанам на вече. К счастью, моя потаённая тревога, что немедленно поднимут вопрос об избрании нового князя, не оправдалась. Пока, по крайней мере. Но то, что этот вопрос в ближайшие дни, а может и часы возникнет в повестке дня, я, что называется, копчиком чувствовал.

Вечером того же дня в Свирский тереме я распорядился устроить пир по случаю занятия Изяславом Мстиславичем Киевского престола. Ещё засветло на это празднество стали съезжаться не только думцы, но и все остальные мои компаньоны, не входящие в состав Думы, гнёздовские командиры тоже были приглашены на это застолье.

Разодетые в шубы бояре, красуясь друг перед другом, входили в гридницу, преобразившуюся в огромный пиршественный зал. Прежде чем усесться на лавку, они с достоинством кланялись, пристраивались за стол, стараясь при этом, занять место поближе ко мне. Припёршегося епископа, много о себе мнящего, пришлось приветствовать отдельно, традиционном способом – целованием руки, чувствуя себя при этом начинающим мужеложцем. Ну, никакой святости в этом человеке не было ни на грамм! Все эти ритуальные пляски вокруг него вызывали у меня лишь отвращение и ещё больше усиливали мою неприязнь!

Слуги в серебряной посуде стали подавать, с пылу – жару, мясные и рыбные блюда, расставляя их на огромном П – образном столе. Среди жаркого возвышались зеленоватые стеклянные бутылки выделки Заройского стеклодельно – зеркального предприятия с водкой, стоялым мёдом, вином и квасом.

Пили из стеклянных бокалов. Первый тост, как и положено, подняли за нового князя Киевского. Второй – выпили за смоленского князя – наместника. Третий – за дорогих гостей. А потом понеслось – поехало. Гости наливали себе из бутылок и пили кто, что и когда хотел со здравницами и без оных. Ели мясо с рыбой, кидая под стол кости и объедки, а лоснящиеся от жира руки и бороды вытирали о скатерти.

Многие из присутствующих налегали на водку, а потому быстро начались весёлые хмельные разговоры. Перебивая друг друга, бояре заверяли меня в своей вечной любви. Все как один были настроены решительно поддержать кандидатуру молодого наместника при избрании нового Смоленского князя.

– При тебе князь, словно врата Рая раскрылись! – говорил заплетающимся языком боярин Есиф Симеонович, – милости неисчислимые на нас грешных просыпались!

– Да! Да! – поддержали выступающего сразу несколько глоток.

– Щедр наш князь и милостив до нас без меры, – снизошёл до комплимента в мой адрес крупнейший смоленский землевладелец Жирослав Олексич. – Вот мне недавно даровал угодья по реке Сож.