Лабрис

Ущипнула себя со всей силы за руку и даже зашипела от боли, но ничего не произошло. Подошла к стене, двинула по ней кулаком и запрыгала на месте, сжимая ушибленные костяшки кулака в другой руке.

Нет, во сне такой боли не может быть. Я бы уж точно проснулась. Но где я тогда? И как здесь оказалась? Не упала же с самолета в самом деле. Однако в памяти осталось только пробуждение в кресле под гул турбин… и все. Лихорадочно пыталась вспомнить хоть что-нибудь, но создавалось ощущение, что вместо воспоминаний одна черная пустая комната. Я только бессмысленно шарю в пустоте руками. Тут меня прошиб холодный пот, а по коже пробежал электрический разряд страха, от которого подогнулись ноги, и я осела на пол. Потому что я задала себе самый главный вопрос и не нашла на него ответа.

КТО Я?

Не помню.

Вообще ничего не осталось. Ни имени, ни возраста, ни воспоминаний о доме, ни даже лица матери. В памяти черная пустота. Чем больше всматриваешься в нее, тем больше кружится голова, а виски сжимает страх. Там ничего нет, кроме бездны.

На глаза навернулись слезы. Что же мне теперь делать? Я неизвестно где и не помню не только дорогу домой, но и вообще есть ли у меня этот самый дом. Из меня словно вытряхнули меня саму. Оставили скелетик с мышцами, как оболочку, а внутри одна пустота. Как у куклы. Меня нет. Все, что составляет личность, стерли. Лихорадочно пыталась вспомнить хоть что-нибудь, хоть одну маленькую детальку, но ни одного воспоминания, ни одной привычки. Ничего. Пустота. Черная бездна.

Следом за страхом пришло отчаяние.

Нет! Нет! Почему это случилось со мной?! Я не хочу! Это еще хуже, чем умереть. Даже быть «овощем» на больничной койке и то не так больно и страшно. Там ты хоть не осознаешь, что с тобой что-то не так, а я бесполезная, беспомощная оболочка человека, которая чувствует боль, страх и отчаяние, а сделать тоже ничего не может.

Забилась в угол, обняла колени руками, уткнулась в них носом и зарыдала. С каждой секундой я все больше осознавала весь ужас ситуации. Мне же никто не поможет, и это было страшнее всего. Мама не придет на плач и не спросит заботливо, что случилось, как бы мне этого ни хотелось! Я же чувствовала, что где-то она есть. Ласковая, теплая, всесильная. Одни ощущения. Только вот даже лица в памяти не найти.

Мне вообще никто не поможет.

Что будет, если я обращусь к прохожему и скажу, что у меня амнезия? Меня отведут в полицию. Там промучают несколько часов, пытаясь помочь вспомнить хоть что-нибудь, а затем вызовут санитаров, которые отвезут меня в психбольницу. Если я оказалась далеко от дома, то никто не опознает меня по опубликованным пару раз в местных газетах фотографиям. Никто не придет на помощь. Я всю жизнь буду видеть только крашеные стены палаты психушки. Состарюсь и умру, так и не выйдя за ее пределы.

Мерзкий внутренний голос, брезгливо наблюдавший со стороны за моими страданиями, равнодушно подметил, что я же помню все вот это: полицию, больницы, газеты… знаю даже, что на самолетах не летала. То есть память покинула меня не полностью.

Почему же самое главное вылетело из головы, как будто кто-то взял ластик и стер из мира конкретно меня? Все вокруг осталось, а вот конкретно от этого человечка – только пустота.

Не знаю, сколько прошло времени. Мне казалось, что целая вечность, но солнце только перешло из одного окна в другое. Часов у меня не было. Да у меня вообще ничего не осталось. Светлое, цвета выбеленной слоновой кости платье до колен да льняные кеды с белой подошвой и шнурками. Ни украшений на шее, ни браслетиков, ни колечек. Ничего, что могло бы стать хоть какой-нибудь приметой или подтолкнуть воспоминания.

Мне хотелось умереть прямо тут от безысходности и горя, но и это тоже было страшно. В голове только крутилась фраза жуткой женщины в самолете, что больше всего она презирает трусость. Да, я трус. Да, мне себя жалко. Жалко до истерики. И я никогда не выползу из этого угла, потому что, что бы ни было дальше, будет только хуже!

Я сдалась укору моего мудрого и циничного второго голоса, который в конце концов заявил, что, сидя в четырех стенах, как в гробу, я ничего не узнаю о себе и уж точно ни на шаг не приближусь к тому, чтобы вспомнить дорогу домой. И уж если я не готова помереть прямо здесь и сейчас, то надо взять себя в руки, оторвать задницу от пола и выползти наружу.

Скрипучая деревянная дверь открылась, я сделала два шага по песку и ахнула.

Море!

Высокие горы окружали просторный залив, и его можно было бы принять за озеро, если бы не казавшаяся отсюда совсем небольшой брешь в скалах, через которую проглядывала синяя бесконечная гладь. Вроде бы такие бухты назывались фьордами – слово неожиданно всплыло в памяти, – только вот от этого названия веяло холодом, снегом и туманами, а здесь плескалось теплое, ласковое море. Ветра не было, и волны высотой с ладошку тихо, ласково шлепали по камешкам на берегу.

Огромная, бесконечная стихия дышала со мной в унисон. Каждый маленький набегающий на берег гребешок как вздох. Шуршит у самых ног, гладя и без того обточенные до блеска камешки. Я подбежала к воде и поздоровалась с морем, протянув пальцы набегавшей волне. Почувствовала нежное, теплое прикосновение, как завороженная, сняла кеды и вошла в воду по щиколотку.

Море шептало: «Успокойся».

Море гладило мои ноги: «Ничего не бойся».

Волны щекотали кожу: «Поиграй с нами».

Никогда не думала, что оно… такое. Бесконечное и вместе с тем родное. Как руки матери, обнимающие младенца.

Я обернулась. На пляже никого не было. Небольшой поселок виднелся чуть выше по склону холма. Странный дом или, скорее, сарай, в котором я очнулась, стоял на берегу один-одинешенек.

Стащила платье, бросила его на большой камень у воды и зашла глубже.

Мне все равно некуда спешить. Что бы там ни ждало меня в городе – оно может потерпеть еще часик, а море – нет.

Оказалось, что плаваю я достаточно плохо, и все же у меня не было страха перед глубиной. Совсем никакого. Ощущение, что я в руках матери, никуда не пропало. Мне здесь ничего не грозит. Я плыла навстречу солнцу, не думая ни о чем. Мне здесь было хорошо. Я не знала, когда захочу повернуть назад, да и захочу ли. Там, на берегу, – проблемы. Здесь – спокойствие и умиротворение. Как будто вернулась в родную стихию. Только откуда такое ощущение, если твердо знаю, что увидела море в первый раз, да и восхищение, которое испытала при виде бесконечной синей дали, тоже было впервые?

Такой восторг просто не мог возникнуть, вырасти я где-нибудь здесь, на берегу, а значит, я далеко от настоящего дома. Как будто самолет не был сном и меня реально сбросили с большой высоты в неизвестные края.

Темное большое тело промелькнуло рядом в глубине. Потом еще одно. Я остановилась и зависла на одном месте. Что это может быть? Вода здесь прозрачная – видно очень далеко. Темный силуэт промчался метрах в пяти, и из воды неожиданно выпрыгнул дельфин, подняв тучу брызг.

Ощущение гармонии тут же пропало. Мое одиночество грубо нарушили эти фыркающие хулиганы. Любопытно им, видите ли. Кружат вокруг, присматриваются. Наглое и беспардонное влезание с ногами, то есть с ластами, в чужое личное пространство.

Немного расстроенная, развернулась и погребла к берегу. Все-таки сколько ни откладывай волнующее и вызывающее страх путешествие в ближайший поселок, но мне придется это сделать. Может, найду хоть какую-то подсказку: если не кто я, то хотя бы где оказалась.

Пока сохла на солнышке и натягивала платье, мой рациональный внутренний голос смилостивился над такой плаксой и тряпкой, как я, проснулся и подсказал, что, возможно, все не так уж и плохо. Куча людей мечтает начать жить с чистого листа, а мне, похоже, предоставили такой шанс в реальности. Кто его знает, какова была та жизнь, о которой я забыла? Может, я предпочла ее забыть? Может, и не надо никуда возвращаться? С другой стороны, альтернатива-то какая? Если не вспомнить и не найти дорогу домой, то что? Жить как бомж в завешенном пленками сарае или сменить его на больничную палату и пожизненное заточение? Нет уж, спасибо. Внутренний голос мудро замолчал. Иди, дескать, девочка, дерзай. Чуть позже поговорим.