Страница 26 из 27
Но несмотря на всю критику, теория предельной полезности сегодня доминирует и является очень влиятельной. Узкое представление о равновесии, согласно которому все мы получим выгоду от совершенной конкуренции, влияло и продолжает влиять на политику государств и таких надгосударственных структур, как Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк: по умолчанию предполагается, что если при условии совершенной конкуренции индивиды максимизируют свои преференции, а компании – свои прибыли, то всем нам это пойдет на благо. Исходя из гипотез, лежащих в основе современной экономической теории, мы больше не можем уверенно судить о том, кто создает ценность и кто изымает ее, а следовательно, и о том, каким образом должно происходить рациональное распределение результатов производства – доходов. В следующей главе мы также рассмотрим, каким образом этот субъективный подход к ценности значительно повлиял и на способы измерения национального богатства и дохода с помощью понятия ВВП.
Исчезновение категории ренты – почему это имеет значение?
Когда студенты изучают микроэкономику на занятиях (например, как определяются цены, включая заработную плату), им не рассказывают, что это лишь один из множества подходов к осмыслению категории ценности. Но именно этот подход, насколько они могут судить, является единственным, следовательно, нет нужды и в упоминании самого слова «ценность». Этот термин фактически исчезает из дискурса – перед нами просто вводный курс микроэкономики.
В завершение нашей истории экономической мысли следует задаться вопросом: вся эта история представляет собой лишь академическое упражнение – или же она имеет реальное значение? Почему она действительно важна – и есть предмет этой книги: это принципиально для нашего понимания того, как происходит изъятие ценности, а значит, и того, как можно ограничить этот процесс.
Понятие «ренты» (рентного дохода) в экономической мысли на протяжении столетий претерпело изменение, поскольку рента – это главный способ, с помощью которого изымается ценность. Экономисты XVIII века рассматривали ренту как незаработанный доход, который, полагали они, проистекает из простого перемещения существующих ресурсов из одних рук в другие. Как мы видели, их неодобрительное отношение к незаработанному доходу отчасти исходило из средневековых ограничений на ростовщичество – взимание ссудного процента. В то же время в этом был и практический момент. Адам Смит был уверен, что подлинно свободный рынок – это рынок, свободный от рентных доходов, так что политики должны делать все возможное, чтобы их устранить. Последователь Смита Давид Рикардо считал экономическими паразитами землевладельцев, которые собирали ренту, не делая вклада в производительность земли; Рикардо страстно отрицал, что в доходе или ренте, полученных от владения землей, присутствует какая-либо ценность. Ренты представляли собой незаработанный доход и полностью выпадали за пределы границы сферы производства. И Смит, и Рикардо осознавали, что освобождение экономики от ренты с целью предотвращения изъятия ценности требовало решительного вмешательства, на практике – со стороны государства. Неоклассические экономисты тоже осознают этот момент: они рассматривают ренту как препятствие для «свободной конкуренции» (свободный вход и выход на рынок и из него различных типов производителей и потребителей). Как только эти препятствия устранены, конкуренция пойдет на пользу каждому.
В рамках субъективного маржиналистского подхода всё – заработная плата, прибыль и рента – проистекает из «максимизации»: индивиды максимизируют полезность, а компании – прибыль. Таким образом, труд, капитал и земля являются используемыми в производстве факторами, имеющими одну и ту же основу. Различие между социальными классами по критерию «кто чем владеет» уничтожается, поскольку то, ссужает кто-либо капитал или работает за зарплату, зависит от остающейся без объяснения исходной обеспеченности теми или иными ресурсами[112].
Заработная плата у маржиналистов определяется тем, что рабочий находит равновесие между (убывающей) предельной полезностью денег, получаемых за свою работы, и «бесполезностью» работы, например, меньшим временем для досуга. В случае преобладающего уровня заработной платы количество времени, затраченного на работу, определяет доход. Это подразумевает, что масштаб безработицы может гибко корректироваться. Если это не так, то предельная полезность от выхода на работу может оказаться меньше, чем полезность от эквивалентного времени досуга – и кто-то предпочтет не работать. Как мы видели, это означает, что безработица имеет добровольный характер.
Прибыль и рентный доход определяются аналогичным образом: владельцы капитала (денег) будут ссужать их до тех пор, пока предельная полезность этого будет меньше, чем предельная полезность от проедания этого капитала. Землевладельцы поступают точно так же со своей землей. Например, владелец дома может сдать его в аренду, а затем разрешить своей дочери жить там бесплатно, фактически проедая капитал, поскольку он отказывается от рентных доходов. Таким образом, обоснование любых доходов относится к актам индивидуального выбора (основанного на психологии) и к психологическому допущению, что люди получают меньше пользы от будущего потребления (обесценивания). Поэтому доход на капитал и землю рассматривается в качестве компенсации за будущую предельную полезность на определенном уровне, которым можно было бы насладиться сегодня, если этот капитал потребить, а не ссудить.
Именно поэтому в классической экономической теории рента оказывается частью «нормального» процесса воспроизводства. В неоклассической же теории рента является равновесием ниже теоретически возможного уровня «аномальных» прибылей. Основным сходством между двумя теориями является то, что рента в них рассматривается как некая разновидность монопольного дохода. Однако в каждом из двух подходов рента обладает совершенно разным статусом. Почему? Прежде всего из-за расхождения двух теорий ценности: классические экономисты вполне четко определяют ренту как доход от непроизведенных редких активов. В их число входят, к примеру, патенты на новые технологии, которые, будучи однажды произведенными, больше не нуждаются в воспроизводстве; право на эмиссию кредитных средств, ограниченное кругом организаций с банковской лицензией, а также право представлять клиентов в суде, ограниченное кругом членов коллегий адвокатов[113]. В сущности, это притязание на то, что Маркс называл резервом общественной прибавочной ценности, объем которого огромен в сравнении с любым отдельно взятым капиталистом в сфере производства или обращения, землевладельцем, держателем патента и т. д.
Напротив, в неоклассической экономической теории в рамках общего равновесия доходы по определению должны отражать производительность. В таком случае не остается места для рентных доходов в том смысле, что люди получают нечто за ничто. Показательно, что Вальрас писал так: предприниматель не добавляет что-либо к произведенной ценности и не извлекает что-либо из нее[114]. Общее равновесие статично – в нем не допускается ни рент, ни инноваций. Сравнительно недавнее уточнение – более гибкая теория частичного равновесия – позволяет пренебрегать взаимодействиями с другими секторами и вводить понятие квазирент; начиная с 1970-х годов это привело к идее «рентоориентированного поведения» путем создания искусственных монополий, например, торговых тарифов. Но проблема заключается в том, что здесь нет уверенного и непосредственного критерия для оценки того, создает ли предприниматель «хорошие» новые вещи или же возводит искусственные барьеры, чтобы получить ренту.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
112
Veblen T. The Limitations of marginal utility // Journal of Political Economy. 1909. Vol. 17. No. 9. P. 620–636; Веблен Т. Ограниченность теории предельной полезности // Вопросы экономики. 2007. № 7. С. 86–98.
113
Дальнейшие примеры см. в: Foley D.K. Rethinking financial capitalism and the “information” economy Review of Radical Political Economics. 2013. Vol. 45. No. 3. P. 257–268. URL: http://doi.org/10.1177/0486613413487154 (дата обращения 27.10.2020).
114
«Entrepreneur ne faisant ni bénéfice ni perte»; высказывание Вальраса см.: Schumpeter J.A. History of Economic Analysis. N.Y.: Oxford University Press, 1954. P. 860; Шумпетер Й.А. История экономического анализа. Т. 3. СПб.: Экономическая школа, 2004. С. 1178.