Страница 22 из 27
Практическим эквивалентом интеллектуальной оппозиции капитализму была растущая масса радикальных и социалистических политических организаций, которые связывали зачастую ужасающее положение трудящихся с программами действий по его исправлению. В Великобритании с требованием реформ политической системы выступили чартисты (1837–1854). Значительное число последователей стало приобретать профсоюзное движение. В 1851 году было создано Объединенное общество машиностроителей (ASE), а в 1868 году – Конгресс тред-юнионов. Во времена рецессии 1880-х годов социализм получил еще большее распространение – кульминацией этого процесса было основание в 1900 году Лейбористской партии. В этом отношении Британия включилась в процесс сравнительно поздно: Социалистическая рабочая партия Германии была основана в 1875 году, а четырьмя годами позже появилась Федерация социалистических рабочих Франции (FTSF).
Столкнувшись с этими угрозами сложившемуся положению вещей, власть имущие нуждались в новой теории ценности, которая представляла бы их в более благоприятном свете. Стремление к новому анализу того, как функционирует капитализм, и вызывающего беспокойство вопроса о том, откуда проистекает ценность, стимулировали и другие веяния. Пессимизм Мальтуса в связи с опасностями роста населения был дерзким вызовом характерной для конца XIX века вере в прогресс, и факты, похоже, не подкрепляли его теорию, поскольку дефицит продовольствия, который предсказывал Мальтус, не воплотился на практике. Религиозный нонконформизм давал моральную основу для утверждения, что обнищание масс, которого опасались Маркс и другие экономисты, не является неизбежным или желательным. Развитие естественных наук и математики воодушевляло попытки поместить экономику на аналогичное «научное» основание в противовес начинаниям представителей политической экономии, которые стали рассматриваться как в большей степени «литературные» штудии. Но самое главное, вероятно, заключалось в том, что в том обществе, где долго господствовали землевладельцы-аристократы и провинциальные помещики-джентри, растущее могущество капиталистов требовало некоего нового анализа капитализма для обоснования их положения в социуме.
Закат классической экономической теории
Основы того, что станет главной современной экономической теорией, начали закладывать некоторые мыслители и экономисты, жившие примерно в одно время с Марксом. Шотландец Джеймс Мейтленд граф Лодердейл (1784–1860) отстаивал точку зрения, что землевладельцы являются производительной группой, а английский юрист и экономист Нассау Уильям Сениор (1790–1864) защищал прибыли, видя в них воздержание от потребления. Привязка прибылей к некой идее жертвы давала ценное моральное обоснование масштабному неравенству в доходах между капиталистами и рабочими[99]. Кроме того, поскольку такой дефицитный ресурс, как капитал, можно было или инвестировать, или накапливать, прибыли больше не связывались с теориями эксплуатации, а стали рассматриваться просто как вознаграждение для тех, кто экономил, вместо того чтобы потреблять.
Однако для того чтобы основательно подорвать позиции классиков, требовалось изобрести новую теорию ценности. Двумя главными создателями того, что в дальнейшем стало называться неоклассической экономической теорией, были Леон Вальрас (1834–1910) и Уильям Стэнли Джевонс (1835–1882). С точки зрения Вальраса, профессора политэкономии Лозанского университета (Швейцария), «характер собственно науки состоит в полном бескорыстии, с которым она стремится найти чистую истину независимо от каких-либо полезных или вредных последствий»[100]. Вальрас горел желанием продемонстрировать, что экономика является настоящей наукой, не столь туманной, как социология или философия, то есть имеет своей целью открытие «чистой истины» в познании теоретической экономики, а не акцент на прикладных вопросах. Джевонс, профессор политической экономии в Лондонском университетском колледже, начал свою «Теорию политической экономии» (1871) с утверждения о том, что «если она вообще намерена стать наукой, то она должна быть наукой математической». Джевонс обосновывал это высказывание, утверждая, что экономика имеет дело с количественными показателями – в экономике, продолжал он, существовали «законы», и при наличии достаточной коммерческой статистики экономика могла бы стать похожей на другие «точные» науки. Джевонс называл свою экономическую теорию «механикой полезности и личной выгоды».
Еще одним экономистом, связывавшим ценность с полезностью, был Карл Менгер (1840–1921), один из основателей «австрийской школы» экономической теории. Как мы увидим в дальнейшем, полезность представляет собой широкое понятие, в котором совмещаются представления об эффективности некоего продукта (надежна ли эта машина?) и более туманные идеи об удовлетворенности и даже о счастье (впечатляет ли эта машина окружающих?). Для Менгера ценность, возникающая из полезности, определяет издержки производства, а те, в свою очередь, включая стоимость труда, не определяют ценность. Хотя идеи Менгера были оригинальны, они не вполне удачно совпадали с новым нарративом, согласно которому экономика должна быть гораздо более абстрактной и четко выражаться на языке математических уравнений, основанных на физике Ньютона.
От объективного к субъективному: новая теория ценности, основанная на преференциях
Вальрас, Джевонс и Менгер представили практический и «научный» взгляд на воспроизводство, обмен и распределение доходов. Они использовали одну конструкцию, которая позже получит название «предельной полезности» (marginal utility), а продвижение ими нового взгляда на теорию ценности теперь известно как «маржинальная революция»[101] – впрочем, проходила она медленно.
Теория ценности, основанная на понятии предельной полезности, утверждает, что все доходы являются вознаграждением за те или иные производительные начинания. Учитывая крупные инвестиции, сделанные в фабрики и здания в период промышленной революции, она соответствовала меняющимся реалиям второй половины XIX века. Однако эта теория не явилась из ниоткуда – в действительности у нее была долгая история. В Средние века мыслители утверждали, что «справедливыми ценами» были те, которые отражали полезность того или иного объекта. Философ и теолог XIII века Фома Аквинский в своей «Сумме теологии» рассматривал понятие справедливой цены в том разделе своей книги, который назывался «О совершаемых при купле продаже грехах [и в первую очередь] об имеющем место при купле продаже мошенничестве». Справедливая цена была нормативной идеей, противопоставленной тому, что считалось ценой несправедливой, проистекавшей из морального порока алчности. В Средние века церковь яростно обличала грех жадности и алчности, в широком смысле означавшие незаконное обогащение, которое получали перекупщики и ростовщики. В Дантовом аду лихоимцы помещены в самую жаркую часть преисподней (седьмой круг), поскольку они зарабатывали деньги не с помощью производительных источников, каковыми для Данте были Природа или Искусство, а за счет спекулятивных обменных операций с процентными ставками. Данте в самом деле питал такое отвращение к ростовщичеству, что помещал тех, кто им занимался, в тот же пояс ада, где обитали содомиты.
Подобное нормативное и моральное рассмотрение понятия цены, взаимосвязанное с мошенничеством или преступным поведением, стало терять актуальность после XVII века – эпохи Петти и Кинга, но не исчезло полностью, пока не было уверенно вытеснено идеей индивидуальной полезности, которая постулировалась как имеющая отношение не к добру и злу, а к тому, каким образом можно достигать общие цели, если каждый индивид попытается максимизировать выгоду для себя самого. В 1776 году – в тому же году, когда Адам Смит издал «Богатство народов», – англичанин Иеремия Бентам утверждал, что «наибольшей суммой счастья наибольшего числа людей» должна быть «мера хорошего и плохого»[102]. Иными словами, то или иное действие следует оценивать в соответствии с его последствиями в конкретном контексте: убийство может быть оправданным, если оно предотвращает другие убийства. Эта «утилитарная» теория этики распространялась и на представления по поводу производства. Во Франции Жан-Батист Сэй (1767–1832), современник Смита и враждебно настроенный критик Кенэ, утверждал в своей книге «Трактат о политической экономии, или Простое изложение того, как образуется богатство» (1803), что ценность того или иного товара заключается в его полезности для покупателя, а следовательно, производительный труд – это труд, который производит полезность. С точки зрения Сэя, труд в сфере услуг (который, как полагали классические экономисты, однозначно попадал в «непроизводительную» категорию, поскольку услуги неспособны производить «вещи») в действительности можно было переквалифицировать как производительный, поскольку эти услуги продавались за определенную цену, а за сам этот труд выплачивалась заработная плата[103].
99
Roncaglia A. The Wealth of Ideas: A History of Economic Thought. Cambridge: University Press, 2005. Ch. 4; Ронкалья А. Богатство идей. История экономической мысли. М.: Изд. дом ВШЭ, 2018. Гл. 4.
100
Walras L. Elements of Theoretical Economics / transl. and ed. by D.A. Walker, J. van Daal. Cambridge: University Press, 2014. P. 5; Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. М.: Изограф, 2000. С. 4.
101
Ронкалья, цитируя Хоуи, утверждает, что первыми термин «маржинальный» употребили Филипп Уикстид и Фридрих фон Визер в 1884 году, а само понятие «маржинализм» было не в ходу до 1914 года. См.: Roncaglia A. The Wealth of Ideas… P. 278.
102
Bentham J. A Fragment on Government. L., 1776. P. ii. Аналогичные соображения высказывал Никколо Макиавелли в своем блестящем произведении «Государь» (1513).
103
Say J.-B. Traité d’économie politique. Paris, 1803; Сэй Ж.-Б. Трактат по политической экономии / Бастиа Ф. Экономические софизмы; Экономические гармонии. М.: Изд. дом «Дело» РАНХиГС, 2000; Roncaglia A. The Wealth of Ideas… P. 165; Ронкалья А. Богатство идей…