Желтеющая книга

Томлюсь, безобразнейше гасну,

в железной карете трясясь.

В пыли и обносках безумцы,

познавшие старость – сопят,

старухи всё крошат на блюдце

последнюю мелочь, как град.

Зря липнет осенняя влага

на окна и купола плешь.

Пеньки – позабытые плахи.

Тут в каждом какая-то брешь.

Недавно свиданье покинув,

несусь средь знакомых рутин,

глазами плебеев окинув,

я делаю вывод один,

что все они скопом широким

не стоят тебя лишь одной,

и что я живу одиноко,

и жизнью пустой, проходной;

что каждый портрет удручающ,

в любом утомленье и лень;

что только лишь ты освещаешь

накормленный тучами день!

Просвириной Маше

Пойманный морозом

Кусает мороз за ладони и щёки

стальными клыками, сырым хрусталём

и пьёт тишину, и сжимает все соки,

и носится призраком ночью и днём;

как зверь многомордый, кривится оскалом,

который лишь пойманным виден в борьбе

(тишайшей, смиренной, бескровной, безалой)

средь поля, в лесной иль кирпичной толпе.

Иных загонял он в кусты, подворотни

и в бедных постелях хибар заставал,

в окопах жевал он несчётные сотни,

а мой дух, похмельный на лавке достал.

Как только от носа, ноги и предплечий,

ползя, доберётся до сердца, души,

доест, не согревшись нутром человечьим,

сбежит и отсюда, из верной глуши.

Минув все капканы сосулек, сугробов,

освоившись в новом краю, там кружит,

в мечтах о прокорме холодной утробы

на новую жертву невидно глядит…

Красная кнопка пульта

Будто бы внуки торговок, шаманок,

дети иль пасынки шлюх и убийц,

с сальными рылами, корками масок,

гримом иль даже подобьями лиц

смотрят с картин небольших и шумящих,

ум обнажая, зады, декольте,

голосом пошлым, тупым и курящим

шумно вещают о моде, Христе,

жёнах истерзанных, хвореньких детях,

битвах соседей и скрепах владык,

рыбке, попавшей в вождистские сети…

Слюни до масла взбивает кадык.

Речью флиртуя с утра до рассвета,

даже врагами пытаясь грозить,

учат и учат с экрана поэта,

как ему глупому, тленному жить.

Всё же дома двадцать первого века -

это не крепость. Тут звери вестей

лезут под скальпы и в дыры, под веки

пиксельным роем различных червей.

Вход открываем, впуская сторонних

(лестных и алчных, придурочных, злых)

в щели цветные и чёрно-оконье,

в рай своих будней и снов, выходных.

Эх, вперемешку хлеб, похоть и розги!

Страшно жить в этом информо-цеху.

Ключ ко спасению нервов и мозга -

правая, яркая кнопка вверху…

Россыпи

Вкусно-кофейные родинки-капли

манят голодного до нежно-ласк.

Тайные, тёмные, кожные вкрапы

тело окинули, профиль и фас.

Редкие точки украсили плечи,

спину и бёдра, и грудь, и живот.

От упоенья теряю дар речи,

видя шедевр девичьих красот.

Будто волшебные брызги от кисти.

Милая россыпь, икринки. Как прииск!

Вижу такое впервые я в жизни!

Властной природою выданный приз.

Скромная, сытая, славная фея

взор опустила, принизив тем рост,

ждёт, материнством, желанностью вея,

с чёрными струнами мягких волос.

Добрая девушка, с пухлой улыбкой,

кажется скромною, гибкой, как нить.

Было бы самой дурною ошибкой -

шанс обнажённый сейчас упустить…

И потому неспеша приближаюсь,

чтоб не спугнуть озорством распашным,

и поэтичной душой прикасаюсь,

чтобы притронуться всем остальным…

Черепки – 20

Вот все говорят, Сталин – крепкий, великий,

отчизне, народам могучий отец.

Но я обнаружил другие улики,