Страница 12 из 19
Герой, который ни на что не способен
При всей внешней оригинальности слов и поступков, в жизни у нашего героя ничего не получается: Иван не способен поступить в институт и на работе не справляется даже с элементарными обязанностями курьера, по полдня заставляя себя ждать. Он проявляет отсутствие всяческой дисциплины и ответственности.
Ему самому, по существу, ничего не нужно. В пединститут Иван подает документы, чтобы не огорчать мать, но даже не готовится к поступлению. И в институтской комиссии ему говорят, что «нам нужны мальчики, но не до такой степени». Работу ищет «недалеко от дома». Основную часть времени шатается без всякого дела.
Герою неизменно скучно – и в компаниях, и одному. У него нет никакого увлечения, а то, чем он занимается, делается без души и без всяких переживаний. Он вялый, или, как говаривали когда-то, «теплый», т. е. не холодный и не горячий (в советское время таких называли «ни рыба ни мясо»). Он ни во что не вкладывается, ко всему остается безразличным, в отличие, скажем, от матери, которая, наоборот, склонна к излишним переживаниям и даже некоторой пафосности, характерной для несостоявшейся актрисы.
У нашего героя нет никакого жизненного плана, ни дальнего, ни ближнего, он не способен на серьезные усилия, не может ничего придумать или организовать, сделать самостоятельно какой-нибудь немудреный шаг. И даже когда судьба преподносит ему неплохой шанс – войти в обеспеченную семью со связями, обрести любовь красивой девушки и устроить одним махом собственное будущее, он не способен этим шансом воспользоваться. Не то чтобы он этого не хотел из каких-то принципиальных соображений. Он просто не знает, что с ним делать, не в состоянии взять даже нечто готовое.
Для русского фольклора всегда были характерны образы всяких ленивцев, но их комплексы в итоге как-то преодолевались. Илья Муромец все-таки однажды встал с печи, где он тридцать три года якобы «копил свою силушку». А Емеля хотя с печи не слезал, в итоге все же куда-то на той же печи поехал. С нашим героем всего этого уже не происходит. Если он и способен на поступок, то лишь обхамить и послать в дальние моря золотую рыбку, предлагающую исполнение желаний. Ибо никаких желаний у него попросту нет (и нет генератора желаний в виде какой-нибудь старухи).
На любой же деятельный поступок Иван явно не способен. Например, не готов переспать с девушкой, которая ему нравится. Не может взять ответственность даже за себя, не говоря уже о ком-то другом. Он не готов ни к любви, ни к какому-то иному серьезному чувству. Если вы назовете это инфантилизмом, то со всей очевидностью будете правы. В итоге он пойдет в армию, и не потому, что хочет туда идти, а просто потому, что привычно плывет по течению. Перед нами органичное сочетание фатализма и апатии.
Вскоре окружающие расшифровывают нашего героя, и выясняется, что за внешним эпатажем не скрывается ничего, кроме пустоты. Ерничанье оказывается проявлением не полугероического протеста, а обыкновенного равнодушия – просто у этого парня «нет ничего святого». А странность нашего героя через какое-то время начинает людям надоедать, и он вновь оказывается никому не нужен.
Герой ритуализма и ретретизма
Если пытаться интерпретировать поведение главного героя в терминах классической социологии, то речь пойдет не об обычном конформизме, тем более что о следовании нормам и правилам здесь речь явно не идет. Скорее, придется обратиться к чему-то более глубокому, что может быть охарактеризовано как аномия по Эмилю Дюркгейму и Роберту Мертону, связанная с отстранением от принятой в обществе системы ценностей, ослаблением связей с обществом и возникновением девиантного (отклоняющегося, асоциального) поведения.
Мертон выделял пять способов приспособления человека к условиям данного общества. Во-первых, может возникать подчинение человека сложившемуся социальному порядку, если он принимает и определяемые культурой цели, и институционализированные средства их достижения. Во-вторых, человек может быть склонен к инновациям (обновлению), если пытается достичь общепринятых целей альтернативными средствами. В-третьих, человек может быть склонен к ритуализму, привычным образом используя принятые в данном обществе средства, не разделяя его культурных целей. Или, в-четвертых, прибегнуть к ретретизму (уходу от жизни), не принимая ни того ни другого. Наконец, пятым способом является мятеж, бунтарство с намерением разрушить и заместить принятые в данном обществе цели и средства[19].
Как с этой точки зрения выглядит поведение нашего героя? Сначала он воспринимается окружающими как бунтарь, мятежник или, по крайней мере, как оригинал, не желающий оставаться в общей протоптанной колее. Этим пытаются объяснить его неуважение к иерархии и несоблюдение всяческой дисциплины и порядка. Но вскоре становится ясно, что никакого подлинного бунтарства в нем нет, как нет и никакого новаторства, ибо у него отсутствует стремление что-либо изменить. Здесь не обнаруживается устойчивого противостояния существующему порядку ни в области целей, ни в области средств. Нет никакого желания «разрушить до основания» этот мир. Грядущая перестроечная революция с выяснением отношений между демократами и коммунистами в итоге станет делом более старшего поколения шестидесятников. Молодых людей она коснется в меньшей степени. Молодые не будут ее главными застрельщиками, скорее, их будут использовать в этой борьбе как таранную силу.
Поведение нашего героя в сильной степени напоминает ретретизм, связанный с уходом от этой жизни, с неприятием ее целей и ценностей. Хотя он вовсе не аутист и не страдает психическими отклонениями. И, по сути, он никуда не уходит, ибо у него нет никакого параллельного мира, нет идеи другой жизни или какой-то осязаемой альтернативы. Не несет он в себе и никакой субкультуры, которая противостояла бы официозной культуре. Все, что он может придумать, это пригласить девушку Катю в песчаный карьер, где ничего нет, кроме выдуманных следов якобы сбежавшего леопарда. Карьер пуст, как и душа нашего героя, и, возможно, этим ему созвучен. Если это и в самом деле уход, то уход в никуда.
В большей степени из пяти мертоновских категорий его поведение походит на ритуализм. При таком поведении принятые условности (средства) в целом соблюдаются человеком, за исключением отдельных эпатажных всплесков. Так и наш герой проявляет навыки социализации, способен коммуницировать и даже нравиться другим людям. Но цель и смысл всех этих действий для него полностью утеряны. Ни поблекшие социалистические идеалы, ни припудренные идеалы новых советских буржуа его уже не прельщают. Он чужой на этом празднике жизни, да и праздник, похоже, давно закончился. Содержание повседневных практик тихо, но неумолимо выхолащивается. Не делается никаких личных инвестиций, нет никакой личной включенности. И смысла во всем этом тоже никакого нет.
Заметим, что главным киногероем предшествующего десятилетия, 1970-х годов, и своеобразным предтечей нашего Курьера, несомненно, был штандартенфюрер Штирлиц (Вячеслав Тихонов) из «Семнадцати мгновений весны» – интеллектуальный бездельник, чисто ритуально выполняющий чужие правила и к тому же постоянно живущий двойной жизнью. Но Штирлиц хотя бы как-то изображал работу ума и служение великой цели. У Курьера 1980-х годов никаких следов умственной работы или скрытого служения уже не осталось.
Между сверстниками и старшими
В фильме пунктирно прочерчивается линия назревших социальных конфликтов между поколениями и внутри молодого поколения. Правда, конфликты подаются в плоской, почти карикатурной форме. В одном эпизоде мы видим молодые лица в дешевом кафе-мороженом, в другом – более благообразные молодые лица на чьем-то дне рождения в просторной квартире с видеомагнитофоном (роскошь тех времен) и дефицитными французскими журналами. Перед нами скетчи, изображающие два контрастных мира – рабочей и золотой молодежи. Эти миры физически разделены, их обитатели почти никогда не пересекаются. И те и другие двигаются по разным колеям. Наш герой случайно оказывается на грани этих миров, но такое маргинальное положение ему не по силам, и он не может долго балансировать на этой грани.
19
Мертон Р. Социальная структура и аномия // Социология преступности. Современные буржуазные теории: сб. ст. / пер. с англ. под ред. Б.С. Никифорова. М.: Издательство «Прогресс», 1966. С. 299–313.