Страница 47 из 53
У Критобула была небольшая черная - насквозь просмоленная бирема, с глазами, нарисованными на бортах: по греческому обычаю. Кичливый корабль Фарнака тоже оказался насквозь просмолен; а вдоль бортов проведены красные линии, точно обнаженные ребра, сочащиеся кровью. Что ж, по крайней мере, его легко узнать! Я увидел голых по пояс матросов в кожаных штанах, которые что-то чинили и наводили порядок на палубе; увидел также воинов в панцирях, остроконечных шишаках, и самого Фарнака, которого не сразу признал без его щегольского алого платья. Мой соперник стоял, одетый так же, как его люди, - в темные кожаные штаны и кожаную безрукавку с шипастыми бронзовыми нашивками. Он угрюмо вглядывался вдаль, сложив руки на груди, как будто перед ним уже расстелилось море, - но глядел он в толпу; и ничего не видел перед собой, поглощенный черными мыслями.
На миг я даже пожалел его… Лишиться своей мечты в одночасье - и какой мечты!
Нет, засаду Фарнак не устраивал, понял я: он знает, что мы не глупее его и надежно спрячем Поликсену, пока он здесь. А мешкать ему нельзя, путь до Азии очень неблизкий!
Сколько у него воинов?.. Я насчитал с десяток; и корабль больше пятидесяти воинов не поднимет… К тому же, суда нагружают так тяжело только перед боем!
Однако в Азии Фарнак будет намного опаснее, и там руки у него окажутся развязаны. Что ж, кто предупрежден - тот вооружен!
Корабль Фарнака ушел только на пятый день. Поликсена и Геланика измучились ожиданием. А когда я пришел и с триумфом сообщил жене эту новость, Поликсена расплакалась.
- Он слишком долго ждал! Теперь может утонуть, ведь ему так далеко плыть! - воскликнула она.
Я молча слушал, стараясь, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным. Поистине, подобного испытания не выпадало еще ни одному спартанцу! А Поликсена продолжала, всхлипывая и утирая слезы своими черными волосами, распущенными, словно в знак траура:
- Ты ничего еще не знаешь, муж мой… Фарнак так любил меня, когда я была девочкой, и всегда за меня заступался!
- Заступался? Тебя кто-то обижал дома? - изумился я.
- Варазе, - мрачно ответила Поликсена. - Он тоже называется моим братом, но мне он по крови совсем чужой, и моей матери тоже. С Фарнаком они братья по отцу, как тебе известно! Они очень любили друг друга и всегда были заодно… но не тогда, когда дело шло обо мне!
Жена глубоко взглянула мне в глаза.
- Варазе - на три четверти перс, сын персидской княжны Артазостры, родственницы Дария: и он всегда был очень спесив… Он насмехался надо мной и изводил, когда я подросла, потому что я была девочкой… и незаконной дочерью… Но Фарнак всегда бросался на мою защиту, хотя признавал Варазе старшим и главным! Однажды мы втроем отправились на прогулку в горы, братья любили охотиться вместе… и там они так подрались из-за меня, что едва не убили друг друга!
- И покинули дом они тоже из-за тебя? - не удержался я. Женщина всегда служит причиной распрей, даже самая лучшая!
Особенно лучшая…
- Нет, не из-за меня… или, во всяком случае, это было не главное: они решили податься на службу к Ксерксу, - ответила Поликсена. - Но это ты и так понял! Они уплыли вдвоем, на одном корабле, когда им было по семнадцать лет!
Я кивнул.
- А что Варазе? Он возвращался домой? Где он теперь?
Поликсена вздохнула.
- Никто не знает, и Фарнак, наверное, тоже… Кажется, наш старший брат тоже выслужил славу и получил сотню под свое начало. Но ведь ты слышал, как много воюет Ксеркс!
Она помолчала, склонив голову.
- Может быть, Варазе погиб. Но он был чужой всем нам, кроме Фарнака: думаю, теперь даже матушка о нем не жалеет.
- Постой-ка, - вдруг я вспомнил кое-что, насторожившее меня. - Фарнак соблазнял тебя ионийским царством… и утверждал, что он один может даровать его тебе! Стало быть, он не знает, что я наследник ионийской царицы? Ты не говорила ему?..
Поликсена подняла черные брови-полумесяцы.
- Я что, совсем глупа? Разумеется, нет! Фарнак знает, что ты Питфей Гефестион, хромой музыкант с Родоса, и больше ничего, - на ее пурпурных губах мелькнула улыбка; но тут же исчезла.
Вдруг жена как-то по-особенному взглянула на меня.
- Или ты тоже метишь на престол, мой господин?
Я мотнул головой; и принужденно рассмеялся. Хотя от взгляда Поликсены и ее невинного вопроса ощутил неприятный холод внутри.
Однако слова у нее кончились - и слезы тоже, слава богам. Я был рад, что больше нам не придется говорить о ее братьях и не придется опасаться их до весны.
Между нами возникло отчуждение, которое было трудно преодолеть. Мне казалось теперь, что моя жена принадлежит к миру, которого мне никогда не постичь, - и персидская нравственность включала в себя многое, чего я никак не мог бы одобрить!
Но она была моя единственная, моя несравненная, - и теперь стала еще дороже. Мне следовало отправиться зарабатывать деньги, и я с великим трудом заставил себя покинуть жену. Похитители и насильники, угрожающие моему счастью, мерещились мне за каждым углом.
Я пересилил себя и опять отправился в Фест, где выступал две недели. Потом навестил жену - писать ей я не решился. Поликсена рассказала мне, что Эриду подвизался в качестве корабельного плотника: он помогал Критобулу в починке кораблей, это была тяжелая и зачастую опасная работа. Критобул больше не выходил в море, но стал кораблестроителем, и постоянно получал подряды.
Сама Поликсена похвасталась новым ковром, изображавшим зеленый лик Посейдона в обрамлении рыбьих чешуек, с длинными волосами-волнами. Работа была прекрасная, и я отдал ей должное: но меня теперь с души воротило от вида жениного ткацкого станка, и Поликсена предусмотрительно распорядилась вынести его в свободную комнату.
А я спел Поликсене песню, сочиненную в ее честь, - сравнивал ее с золоторогой ланью, называл солнцем и луной моей жизни: а заканчивалась песня тем, что красота моей возлюбленной неуловима для смертного. Стоит попытаться облечь ее в слова, как она примет новую форму, еще более совершенную!
Поликсена слушала в упоении, со слезами восторга.
- А ты пел эту песню еще кому-нибудь? - спросила она, когда я умолк.
Я отложил кифару и покачал головой.
- Нет. Это только для тебя. Так же, как твоя краса - только для меня, - я улыбнулся ей.
Той ночью Поликсена была сама нежность и страсть: мы несколько раз предавались любви, и ее желание казалось сильнее и острее моего. Я даже думал, что мы зачали дитя, несмотря на сильфий; но средство матери действовало безотказно. Я был почти разочарован…
Потом я поехал в Ликт, где когда-то купил Эриду на невольничьем рынке. Там меня еще не знали - но быстро нашлись люди, видевшие и слышавшие меня в других концах острова. Просто чудо, что о супруге моей критяне не слыхали, - или, может быть, не говорили мне этого в лицо? Верх неприличия - обсуждать жену при ее муже, что у персов, что у эллинов!
Я снова вернулся домой в Кносс, когда солнце повернуло на весну. И там Эриду встретил меня новостью.
- Я построил тебе корабль, господин, - сказал он.
Я был ошеломлен.
- Ты - мне? Сам?..
Вавилонянин рассмеялся: я редко слышал его смех.
- Не тебе, и не сам, - признал он. - Но ты поплывешь на этом корабле в Азию, господин. Он тебе понравится.
За эти месяцы мой могучий вольноотпущенник обрел особую стать, и его спокойные веские слова действовали лучше всякого убеждения. Мне вдруг пришла в голову странная мысль - что Эриду не был бы так внушителен, останься он мужчиной, подверженным страстям. Я слышал, что в Азии евнухи порою добивались очень высоких постов…
Но Эриду, кажется, слишком много себе позволял!
- Так ты уже знаешь, куда мы поплывем? - спросил я, прищурившись. - Мы этого даже не обсуждали!
Эриду поклонился.
- С тобой не обсуждали, господин, но с госпожой мы неоднократно говорили об этом, - ответил он. - Она хотела сделать тебе приятное.
И, не давая мне опомниться, мой добровольный помощник растолковал мне суть дела. Этот корабль был построен для нужд купеческого каравана, который по весне отправляется в Ионию, затем в Лидию, а оттуда - в Вавилон. Если мы сядем на это судно, денег с нас не возьмут, - Эриду сполна отработал нашу долю… Присоединиться к большому каравану - лучшая возможность безопасно добраться куда нужно!