Монохромность

И все же, меня разбудил телефонный звонок. Видимо, иногда природная усталость куда сильнее всяких стимуляторов.

Звонили на домашний телефон. Удивительная консервативность некоторых людей иногда просто сводила с ума. Уже не первый год существуют мобильные телефоны, и пора бы уже привыкнуть к их повседневности. Телефоны стационарные, домашние, бездумно выставленные на полки или неказисто привинченные к стенам – всего лишь реликт и атавизм. Вы замечали, как глупо и тревожно слышать звонок в тихой квартире? Даже в такой пустынной и забытой, как моя. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что в этой двухкомнатной гробнице на Грем двадцать восемь тревожно и зловещее раздаётся каждый звук. А может быть, это только кажется.

Я постарался не обращать на это внимания. Вы задумывались над тем, как часто вам звонят, чтобы донести важную радостную новость? А как часто набирают номер, чтобы донести что-то информативное? Совсем редко, не так ли?

Зато есть другие типы звонков, которые так хорошо известны во взрослом мире. Завалы на работе, кто-то умер, кто-то слег в больницу, где-то случилась авария, кому-то срочно нужно занять денег, а кое-кому необходимо вылить на тебя ушаты собственных проблем. Телефонная связь – чума нашего времени. Она так прочно въелась в повседневную жизнь, что бежать от нее решительно некуда. Ненавижу, когда мне звонят. Тем более, ночью.

Около полугода назад я писал статью о фобиях. Увлекательное чтиво. Когда я работал над ней, я открыл для себя много нового и познавательного. Вы знакомы с филофобией? Это боязнь влюбляться, а так же параноидальный страх потери близкого человека. Часто наблюдается у религиозных деятелей. Причиной является, скорее всего, пережитая потеря любимого человека по разным причинам, чаще из-за разлуки. Развивается этот страх из-за опасений повторения, особенно когда это часто приводило к потере самооценки, ухудшению общего состояния здоровья человека, потери цели жизни. К чему я веду, спросите вы? И как это соотносится с ночным звонком? Все очень просто.

Этот звонок, наверное, последнее, что я смог запомнить и осознать на следующий день, когда мрачный и неразговорчивый детектив, развалившись в кресле, заполнял один за другим безликие желтые документы. Кажется, после звонка я уже не спал. Наверное, поехал в офис редакции не выпуская из рук мобильного телефона и слушая одну за другой дробь протяжных гудков. Потом был разговор с коллегами – некоторых, как и меня, обзвонили ранним утром, другие узнали об этом уже на месте. Вроде бы я разговаривал с Деннисом – удивительно трезвым на этот раз. А что было потом становится похожим на разбитую в осколки мозаику – не собрать, не склеить. В полицейский участок я прибыл около полудня, а покинул его только ближе к вечеру. В Глекнере сейчас полно работы для комиссара, и исчезновение Штефани – только еще один лист бумаги на доске объявлений, озаглавленный сухо и безразлично: «Пропала без вести».

Штефани не стало еще прошлым вечером. Она пропала тихо и незаметно, внезапно и бесследно, как капля дождя в море. Комиссар полиции утверждает, что она заходила домой – дверь в квартиру была распахнута настежь, на столе стоял ужин, лежал мобильный телефон, ключи от входа висели на крючке в прихожей. Включенный ноутбук с не завершенной статьей терпеливо дожидался свою хозяйку. Вода в электрочайнике не успела остыть, когда в квартиру вошла полиция. Все было точно так, как раньше. Нет ни следов борьбы, ни малейших улик и зацепок – казалось Штефани просто вышла из комнаты на несколько минут и вот-вот вернется.

Но Штефани не пришла ни в этот день, ни в следующий.

Кажется, первой тревогу забила соседка по лестничной клетке, но роли теперь это не играет никакой. Вроде бы, полиция даже подняла записи с камер видеонаблюдения в вестибюле дома, где было видно, как Штефани входила внутрь, но уверенности в этой информации у меня не было и нет. Волна исчезновений в Глекнере медленно и неумолимо продолжала катиться вперед, пожирая всякого, кого встречала на своем пути. Журналистка, пытавшаяся разобраться в самой темной тайне этого года, сама стала жертвой загадочного похищения. Впрочем, ничего нового или удивительного, скорее ожидаемое и закономерное – идейные люди всегда гибнут в погоне за мечтой. Нет, ее исчезновение не прогремело на весь город, а просто кануло среди остальных таких же дел. Комиссар полиции только развел руками.

Фотография Штефани появилась на досках объявлений, возникла на первой полосе «Правды Германии», была напечатана в волонтерских листовках – кажется, Деннис успел связаться с их руководителем еще прошлым утром. Выбранная фотография была яркой и живой, насыщенной и запоминающейся. Два года назад я запечатлел Штефани во время прогулки в центральном парке. В то давнее время я продолжал увлекаться фотографией, даже не подозревая, какая судьба будет ожидать этот снимок. С фотографиями всегда так – останавливать время, впечатывая его в картонный квадрат, сложная работа.

Тем страшным утром город безмолвствовал, а вот редакция газеты гудела.

Пустующее кресло Штефани казалось холодным и тоскливым, как надгробная плита. В сухом, выжженном кондиционером спертом воздухе отчетливо витала тревога, а из углов комнат и офисов скалилась беда. Одно дело слышать, что в твоем городе творится что-то неладное, но совсем другое, когда это что-то неладное касается твоих знакомых, а тем более близких и родных. А пустое кресло напротив моего рабочего места – только напоминание, что от темноты Глекнера нельзя спрятаться, нельзя уйти, ее нельзя переждать или рассеять.

Мое состояние было слишком близким к обморочному и Деннис без лишних вопросов отпустил меня домой. Наверное, хватило одного взгляда на мертвенно бледное лицо и горящие лихорадкой глаза – мне самому было не по себе, когда я увидел себя в зеркале.

Спустя несколько часов, немного приведя себя в чувство, я с тупым упорством отвечал на вопросы герра комиссара, старательно и вдумчиво, как прилежный школьник. Комиссар интересовался всеми контактами пропавшей, а мое имя было первым в списке вызовов. Встреча с полицией в моем ритме жизни – слишком опасное удовольствие, но если это могло помочь отыскать Штефани, я готов был рискнуть и большим. Впрочем, комиссар оказался довольно скуп на вопросы, мои слова слушал с вежливым вниманием и, казалось, вовсе не обращал внимания на ответы. Исчезновения в Глекнере – своего рода камень преткновения. Кажется, на этот феномен сваливают все нерешенные дела. Уже давно никто не ждет, что полиция возьмется за дело – отыщет пропавших, накажет виновных и разгонит митинги сумасшедших и сектантов в центре города. Есть только смутная вера в чудо. Если имя человека оказывается на доске объявлений, то на нем ставится негласный крест. Это своеобразный договор между нами и полицией.

Я механически подписывал бумаги, рассказывал о наших со Штефани отношениях, повествовал о проведенном вместе с ней времени, делился мыслями и идеями на тему ее исчезновения, а безразличный ко всему на свете комиссар только кивал головой. К исходу часа я чувствовал себя не просто уставшим, а безмерно вымотанным и бессильным. Слова уже больше не могли выстраиваться в ровные логические цепочки. Все, о чем я мог мечтать – это вернуться в свой маленький склеп на Грэм двадцать восемь. Открыть полученный от Клауса конверт и просто вычеркнуть один день за другим.

Если долго не спать, изводить свой организм химией и мыслями на тему прошлого, все вокруг преображается и теряет реалистичность. И единственный способ не сойти с ума до конца – это просто повернуть ручку безумия до упора.

Кажется, комиссар хотел избавиться от меня ничуть не меньше, чем я от него. В конце концов он попросил меня засвидетельствовать правильность записанных за мною показаний, поставил тугую печать и бросил лист бумаги в картонную папку с надписью «Разыскивается». Сухо и лаконично, как эпитафия на безымянном надгробии.