Страница 12 из 16
А Митяй затянул песню. Какую-то заунывную, блатную, про сиротское детство и отобранную волю.
– Тихо, – сказал Сева.
Мог и не говорить, Митяй продолжал завывать громче прежнего.
– Я сказал, замолчи, нас могут услышать!
– Год в ту пору был голодный, стали падаль собирать и последнюю скотинку за бесценок продавать! – выл Митяй.
Что на Севу нашло? Может то, что копилось все эти дни, искало выхода? Нашло, навалилось темной тучей, швырнуло вперед, в спину Митяя…
В себя он пришел не сразу: не отпускало темное, крепко держало за загривок. В себя он пришел от тихого не то шепота, не то едва различимого воя:
Выл Митяй, выл разбитым в кровь ртом, размазывая по бледному лицу грязь и слезы. Он лежал на спине и смотрел на Севу ярко-зелеными глазами. А у Севы ныл кулак…
– Полегчало? – спросил Митяй и сплюнул кровавую юшку на грязный снег.
Не полегчало, только хуже стало.
– Меня упырь не сломал, блондинчик. Думал, у тебя получится? – Митяй больше не улыбался, Митяй смотрел не на Севу, в рассветное небо, из глаз его катились слезы.
– Зачем ты орал? – Сева схватил его за плечи, помог сесть. Сам сел рядом, помотал головой. – Почем не замолчал сразу? Я ж по-хорошему просил. – Злость ушла, а на ее место пришла усталость. Захотелось лечь, как лежал до этого Митяй, закрыть глаза и представить, что ничего этого нет, что его самого больше нет.
– Характер у меня такой… – Митяй скосил на него взгляд, пожал плечами. – Мамка всегда говорила, что я поперечный. Я даже, когда рождался, как-то неправильно шел из-за этой своей поперечности.
– Поперечный… – Сева взял пригоршню снега, утер лицо. Холод привел в чувство, вернул на землю. – А про здравый смысл слыхал?
– Слыхал. – Митяй скривил разбитые губы. – Только нет тут никого – глухомань! Не услышит никто мои вопли, блондинчик. Мы давно уже в лесу, а не в лощине. Фрицы сюда не суются. Даже местные сюда не суются.
– Почему не сказал? Мог ведь объяснить. По-хорошему.
– Да как-то не подумал. Разучился я по-хорошему.
Разучился. Любой бы на его месте разучился, и это нужно понимать. Сева понимал, но выходки Митяя его бесили.
– Следующий раз ты все-таки подумай, прежде чем выкобениваться, – буркнул он, вставая, и помогая подняться Митяю. – У меня, знаешь ли, тоже характер…
– Это я уже понял, блондичик. Ты красавчик с железным характером и чувствительным сердцем.
– Может тебе еще раз врезать? – спросил Сева беззлобно.
– Ну попробуй. – Митяй раскинул руки в стороны, словно собрался обниматься. – Только имей в виду, я ж и ответить могу. Я тебя по-простому, без всяких там приемчиков загрызу. – Сказал и оскалился по-волчьи. Или по-упыриному…
– Да пошел ты! – Сева глянул на него с жалостью и пошагал вперед.
Около часа шли молча. Тишину нарушали лишь чавкающие звуки их шагов. Местность сделалась топкая, в обувь давно уже набралась болотная вода, и от холода Сева уже не чувствовал ног.
– Долго еще? – спросил он. Думал, Митяй не ответит, но тот неожиданно ответил:
– Пришли!
Не соврал. Из-за корявых елей выглянула по самую крышу вросшая в землю избушка. Крыша тоже поросла мхом, а кое-где и мелким кустарником. Заприметить избушку было тяжело, особенно, если не знать, куда смотреть.
– Ее еще мой прадед сложил. Я его не знал, а батя говорил, что мужик был мировой, первейший на всю округу охотник. – Митяй ускорил шаг, к избушке подошел первым, пошарил под замшелым камнем, вытащил ключ. – В лесу больше времени проводил, чем дома в деревне. Лесная душа, понимаешь? – Он вставил ключ в ржавый замок, оглянулся на Севу.
Сева кивнул. Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее попасть внутрь, разжечь огонь и согреться.
Внутри было так же холодно, как и снаружи, но возле печки-буржуйки лежали сухие дрова, на деревянном столе нашлись спички. Это означало, что идти за хворостом, а потом мучиться с розжигом им не придется, кто-то позаботился о том, чтобы у тех, кто выберет избушку в качестве прибежища, был хотя бы минимальный комфорт.
Митяй, не снимая одежды, упал на застеленный волчьей шкурой топчан, застолбил место. Других спальных мест в избушке не наблюдалось, но звериных шкур хватало. Если придется, можно поспать и на полу возле буржуйки.
Сева забросил в черное нутро печки дров и невольно вздрогнул от воспоминаний о точно таком же черном нутре отопительного котла в водонапорной башне. Чтобы не думать, следовало заняться делом. Для начала он разжег огонь. Пламя занялось сразу, не пришлось мучиться. Как только от стенок буржуйки волнами пошло тепло, Сева скинул верхнюю одежду, глянул на Митяя.
Митяй лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Выглядел он плохо, краше в гроб кладут. Поколебавшись секунду, Сева стянул с него насквозь промокшие ботинки и носки, до самого подбородка укрыл пыльным одеялом из шкур. Митяй не проснулся, лишь проворчал что-то зло. Но это был самый обыкновенный сон обыкновенного очень уставшего человека. Обувь и носки Митяя Сева пристроил возле печки и тут же заприметил стоящие в углу валенки. Валенки были огромные, зато сухие и теплые. Собственную обувь Сева пристроил рядом с Митяевой и принялся осматривать охотничий домик.
Кто бы ни пользовался им в последний раз, о будущих гостях этот добрый человек позаботился. В сколоченном из сосновых досок сундуке Сева нашел мешок с крупой, кисет с махоркой, пук какой-то неизвестной травы, вязанку сухих грибов, жестянку с чайной заваркой, кусок рафинада и завернутые в чистую тряпицу сухари. Сколько было лет сухарям, Сева решил не думать, при виде съестных запасов голод дал о себе знать, в животе заурчало.
Закопченный, почерневший от времени котелок он нашел на щербатом, испещренном следами от ножа столе, осталось добыть воду. Логика и здравый смысл подсказывали, что источник воды должен быть где-то поблизости, нужно только поискать. Вот только выходить из избушки совсем не хотелось. Пришлось себя заставлять.
Снаружи уже занимался рассвет, и окружающий избушку лес кутался в густой туман. От земли шел пар. Где-то поблизости чирикала какая-то птаха. А еще Сева услышал тихое журчание.
Криница, уже вскрывшаяся ото льда, была совсем близко, в нескольких метрах. Не придется растапливать и кипятить старый снег. Сева зачерпнул в котелок воды, вернулся в избушку. Внутри уже было тепло, весело потрескивали дрова, вкусно пахло дымком. Он вскипятил воду, заварил в большой алюминиевой кружке крепкого чаю, отколол от рафинада небольшой кусок, подумал немного и отколол еще один, чуть побольше. Сунул в рот каменный, но все равно сохранивший вкус хлеба сухарь. Стало хорошо. Хотя бы телу. Стало хорошо и захотелось спать. Он ведь провел без сна почти сутки. Да и что еще делать в этом медвежьем углу? Дядя Гриша велел ждать до следующего рассвета. И он будет ждать ровно до рассвета, а потом уйдет. Плевать, пойдет ли с ним Митяй, плевать, что скажет дядя Гриша! Ему нужно отыскать и спасти Таню. Потому что по всему выходило, что их с Митяем она спасла ценой собственной свободы. А он не хочет, чтобы она платила такую цену! И вообще…
На этом «вообще» он и заснул на ворохе старых звериных шкур. Ему ничего не снилось, он просто спал сном смертельно уставшего человека. Как Митяй. А когда проснулся, было темно. Еще темно или уже темно? Как долго он спал? Судя по тому, что дрова в буржуйке давно сгорели и превратились в угли, уже темно. Они с Митяем проспали утро и день. Это значило, что продержаться им осталось лишь ночь, а на рассвете Сева уйдет.
– Ну что, спящая красавица, проснулась? – Голос Митяя был сиплый, но бодрый.
– Давно ты встал? – Сева сел, потянулся до хруста в позвоночнике.
– Недавно. – Митяй сидел, свесив босые ноги с топчана. – Где мои боты?