Страница 8 из 13
Четыре дня в неделю сразу после работы Лида ехала к Тасе. Та ждала ее у двери, чуя, как собака – в подъезд зашла именно Лида. Всегда с непременным ужином, именно с тем, что Лида любит больше всего:
– Лидочка, детка! Скорее раздевайся, вон твои тапки. Бегом мыть руки и сразу за стол.
Стол был накрыт празднично – скатерть, красивые тарелки, льняные салфетки. Тася была эстетом во всем. На столе стояла маленькая синяя вазочка с сезонными цветами – весной с вербой, а позже с букетиком ландышей, зимой с веткой багульника или просто с пушистой елочной веткой, ну а летом был выбор пошире. Осенью в вазочке тлели багряным огнем кленовые листья. Маленькая кухонька, чистая и уютная, была их любимым пристанищем.
Как Тася умела на свои нищенские копейки создавать атмосферу! Занавески в синюю клетку, голубой абажур, маленькое бра с желтым колпачком над столом, клетчатая же скатерть, синие тарелки, даже салфетки с голубыми горохами. На плите вкусно побулькивал фасолевый суп, в сковородке доходила до хрустящей корочки порезанная кружочками жареная картошечка, к чаю – оладьи, фирменные Тасины оладьи с изюмом и яблоками.
Тася была кулинаркой. Тася была чистюлей. Тася умела ухаживать, обожала угождать, доставлять удовольствие. И видя, как радуются близкие, расцветала сама.
Сколько раз Лида думала, какая бы из Таси вышла жена. Да и матерью она точно была бы прекрасной. Если бы да кабы…
Поужинав, начинались разговоры – Тася выспрашивала все, до самой мельчайшей детали, и это было не любопытство, а интерес, горячий, искренний и неподдельный. «Допрос», – смеялась сама Тася. Интересовало все, что касалось Лидиной работы. Знала всех ее учеников и коллег по именам. Лида охотно с ней делилась событиями школьной жизни. Подвижное Тасино лицо менялось в зависимости от Лидиных рассказов – она то сердилась и охала, то хохотала, хлопая ладонями по коленям. Или в ее глазах застывали слезы, и, смущаясь, Тася смахивала их почти незаметным движением. В этом была она вся – возмущаясь от несправедливости и до слез расстраиваясь чужим неприятностям, Тася от всего сердца радовалась чужим успехам.
Лида видела, как сильно сдала Тася после ухода отца: погасли ее светящиеся глаза, а вдоль рта залегли глубокие морщины.
И все-таки Тася старалась держаться: на работу только с маникюром и укладкой, обязательно каблуки, «а ноги, Лидушка, не те – к вечеру болят так, что хочется выть».
Тася любила бусы – тяжелые темно-зеленые малахитовые, прозрачные, как мед, янтарные, серые в крапинку из агата, бордовые в прожилках из яшмы. На столике у кровати стояла огромная шкатулка с Тасиными «игрушками», и Лида с удовольствием перебирала теплые, словно живые, плоские, круглые, квадратные бусины, и это, странное дело, ее успокаивало.
На праздники они обменивались подарками. Особенно старалась Тася: «Лидушка, а о ком мне еще думать, кто, кроме тебя, у меня есть?»
Тася никогда не дарила бесполезную ерунду, считая это оскорбительным пренебрежением к человеку. Ее подарки были продуманы до мелочей – размер, цвет, фасон. Что-то из одежды, модная сумочка, красивый кошелек: «Лидушка! Выкинь свой позор, умоляю!» Лида растерянно вертела в руках свой старый кошелек и соглашалась: «А ведь правда, страшно вынуть из сумочки! И как я этого не замечала?»
Тася замечала все: как-то Лида обмолвилась о понравившемся аромате, и через неделю Тася вручила ей флакончик с французскими духами. Случайно брякнула – потом, конечно, жалела – о кожаной куртке. На тебе кожаную курточку. Да какую – не дешевую Турцию, а тонюсенькую, нежнейшую Италию, да еще зеленого цвета! Лида отбивалась, клялась, что больше никогда, но было поздно.
– Я вообще к тебе больше не приеду, – кричала Лида. – Ты меры не знаешь! Такие сумасшедшие деньги, богачка хренова! Копейки считаешь, а все туда же!
Молитвенно складывая на груди руки, Тася недоуменно, по-детски хлопала глазами и делала «несчастное», виноватое лицо:
– Лидушка, умоляю! Я тебя умоляю! – В ее глазах закипали слезы. – Не сердись, ладно? Я тебя очень прошу!
– При чем тут «сердись»? – бурчала Лида. – Просто я тебя в который раз прошу. Я же знаю твои доходы. А ты тут… Ведешь себя как Крез, честное слово. Ну что за барские замашки?
Теперь уже Тася просила прощения, а Лиде становилось стыдно и смешно.
Однажды Тася сказала:
– Ты пойми, Лидушка, у меня никого нет. Был твой отец, и был смысл жизни. Но Бог меня не оставил – дал тебя! Это и держит на свете. И теперь мой смысл жизни, извини, девочка, ты! Хотя знаю – нагрузочка я еще та! Позвонить, приехать, привезти!
– Ты – нагрузка? – охала Лида. – Ну ты даешь!
Нет, это Тася дана ей как награда, как подарок – лучшая подружка, заботливая сестра, внимательная, переживающая и волнующаяся мать.
Как-то Тася обмолвилась, что когда-то, «в доисторические времена», побывала замужем:
– Коротко, Лидушка, совсем коротко. Каких-то пару лет, честно – сама не помню сколько. Развелась, как только встретила Валю. Сразу развелась, через два месяца. А что ждать? Мне сразу было понятно, что Валя – мой человек. Мой мужчина. И мне было наплевать, уйдет он из семьи или нет – какая разница? Главное, что он был. А все остальное меня не очень и волновало.
Однажды Лида спросила:
– А детей ты… иметь не могла?
– Почему? – удивилась Тася. – Было два аборта, прости, без Валиного разрешения.
– Как? – ошарашенно спросила Лида. – Он даже не знал?
Грустно усмехнувшись, Тася качнула головой:
– Это была единственная ложь, которую я себе позволила. Рожать я не собиралась. Вернее, решила не рожать. Тогда зачем ему говорить? Чтобы он страдал и чувствовал себя виноватым? Он и так чувствовал, ты сама это знаешь!
– Почему? – Губы спеклись от волнения. – Почему ты решила не рожать? Ты же так его любила.
– Не знаю. Дура, наверное. Ну, проблем ему не хотела. Сложностей. Знала, что он будет рваться. Метаться между тобой и этим ребенком. Да и если честно, – улыбнулась она, – мне больше никто не был нужен. Никто, кроме Вали! Мне его хватало, Лидуша! Он был мне всем!
Лида молчала, сказать было нечего.
Через полгода мама пришла в себя и стала прежней Ольгой Ивановной – сдержанной, собранной, суровой. Никаких слез и причитаний. Воспоминания? К чему? Воспоминания расслабляют, мешают жить, от них раскисаешь, а раскисать нельзя.
С мамой Лида созванивалась один раз в неделю, обеим было достаточно. В первую очередь – маме.
Спустя время, когда чуть отпустило, вспоминая свой неудавшийся брак, Лида думала: «Как я могла не заметить? Как? Говорят, женщина всегда чувствует – выходит, я не женщина? Ничего не чувствовала. Ни-че-го. Все пропустила. Профукала, проворонила, прошляпила, потому что верила ему безоглядно. Верила, как себе».
Потом, правда, припоминала: а было! Были моменты, способные насторожить. Наивная дура, неискушенная идиотка, бесхитростная тетеха! Вот, например, – его уходы по воскресеньям. Нет, казалось, причины имелись. Как бы имелись. Переезд школьного друга, как тут не помочь? В следующие выходные снова он, школьный друг, кажется Миша, звал разбирать коробки и чувалы после переезда. «Лида! Туда и зайти страшно – уставлена вся квартира. Ну переезд, ты понимаешь». Конечно, она понимала. Только вряд ли был этот самый переезд. Или вот еще. Кажется, это была суббота:
– Лидка, мне срочно надо на дачу к Барсуковым, мама просила кое-что отвезти.
– К Барсуковым? – удивлялась Лида. – Но это же так далеко! Кажется, Калужская область? А сын Барсуковых? Как его – Витя? Почему не он? Вроде у него машина? Или я что-то путаю?
Сережа смущался и злился:
– Не путаешь. Витя, да. И у него есть машина. Но Витя в командировке и приедет не скоро.
– Поняла, – грустно кивала Лида. – Жаль, пропали выходные. А я так мечтала в Измайлово. Сережка, тогда ты там останься на ночь, вечером не возвращайся. Отоспись и утром поедешь. Почти двести километров, тяжело.
Сережа вроде бы нехотя соглашался: