Страница 100 из 119
Но возня то отдалялась, то приближалась. Твари шлепали по полу, натыкались на двери квартир и лифтов, а я все не решался действовать, при этом ощущая, как все сильнее ноет и распухает поврежденное колено.
Наконец, я услышал, как позади меня нечто щелкнуло и стукнуло. И в этих звуках я узнал щелчок разблокированного замка и открываемой настежь двери, которая стукнулась внешней стороной о стену. А после шум возни отдалился настолько, что я почти перестал его улавливать.
«Неужели они смогли открыть дверь одной из квартир?» – спросил себя я, недоумевая неожиданной сноровке тварей, чей разум, как мне казалось, не превосходил интеллекта дворовой собаки, в отличии, впрочем, от того существа, который умудрился пролезать к нам с дочерью в сознание, вступая с нами в диалог и пытаясь выведать наше местоположение.
Как бы то ни было, подьезд снова окутала спасительная тишина, и препятствий к тому, чтобы продолжить побег более не оставалось. Поэтому я, подождав еще несколько секунд и окончательно убедившись в том, что твари оставили нас, оторвал свою задницу от головы лежащего под ногами мужика и двинулся прочь из укрытия.
Но стоило мне пошевелиться, как я ощутил под собой движение!
А потом нечто холодное коснулось моей лодыжки!!!
Одним стремительным прыжком, игнорируя меры предосторожности и забыв, что держал на шее младшую дочь, я выскочил из закутка, ожидая, что на меня тут же набросится внезапно оживший труп. Я выхватил из‑за ремня биту и встал в боевой стойке, готовясь отразить нападение. Однако нападения не последовало. Из закутка за дверцей торчала лишь пара обутых в резиновые сланцы ног.
Я решился включить налобный фонарь. Отрегулировав его яркость до минимального значения, я направил луч света на лежащее за дверью тело.
В темноте, освещенной лишь светом луны, проникающей сквозь небольшую форточку под потолком, я ранее не смог тщательно разглядеть лежащего. Но теперь, в свете фонаря, для меня открылась полная картина.
Я не ошибся. Это был действительно мужчина. Средних лет. Возможно, одного со мною возраста. В порванных по городской моде джинсах и оранжевой хипстерской худи с веселым орнаментом на груди. И в резиновых сланцах на босую ногу. А за спиной у мужика виднелся полупрозрачный пакет, набитый бытовым мусором, которого я ранее не заметил.
«Божечки мои! Так тебя застал апокалипсис в тот момент, когда ты выбрасывал мусор что‑ли?» – мрачно усмехнулся я про себя, представляя обстоятельства, при которых бедняга оказался за этой дверью и в подобном виде.
Когда я направил луч фонаря на лицо мужика, то заметил, что его кожа была неестественно землисто‑серой, покрытой слоем слизи и словно нитями паутины, а на щеках и лбу резко выделялась сетка лиловых вен. Он не выглядел так, как выглядели остальные «обращенные» существа, напоминающие своим жутким видом увеличенных в десятки раз канализационных крыс, полностью потерявших прежний человеческий вид. Он все еще выглядел человеком. Но процесс необратимой мутации все же был заметен невооруженным глазом. Помимо серого цвета лишенной жировой прослойки кожи и лиловых выступающих вен, его лицо начинало заметно деформироваться. Челюсть принялась выдаваться вперед, по‑звериному вытягивались назад скулы, а пальцы на руках неестественно удлинялись и искривлялись, становясь похожими на суставы звериных лап. Те пальцы, которые, как я был уверен, коснулись моей лодыжки несколько секунд тому назад…
А потом он открыл глаза… Сначала на ширину едва заметной щелочки. А потом шире. Все еще человеческие глаза, лишь слегка подернутые желтоватым свечением.
«Надо обработать задницу на штанах спиртом…» – подумал я, вспоминая, что вплотную контактировал с зараженным, прислонившись задней точкой к его голове и, вероятно, перенеся опасные «бациллы» себе на одежду.
Готовясь отразить атаку, я было занес биту высоко над головой. Но стоило мне заметить, как тот едва поднял правую руку, на несколько сантиметров над полом, и обессиленно опустил ее снова, я осознал, что опасаться мне его не стоит. По крайней мере пока процесс «обращения» не был завершен окончательно.
Он открывал и закрывал глаза, фокусируя взгляд на мне, теряя фокус и находя его снова. И было ясно насколько серьезные усилия ему приходилось прилагать, чтобы совершить даже малейшее движение.
Потом он открыл рот и попытался сказать мне что‑то, шевеля своими высохшими губами.
Я не смог его расслышать. И ощущая как во мне борятся с одной стороны брезгливость и чувство самосохранения, а с другой – сочувствие и любопытство, я придвинулся к лежащему мужику немного ближе, при этом не опуская биту и стараясь не терять бдительности.
– …умммбииеййии…, ‑ снова пробормотал он сухим ртом.
– Он говорит – «убей», ‑ неожиданно послышался голос супруги.
Она стояла позади меня. Я не заметил, как как они со старшей дочерью вышли из укрытия и все это время наблюдали за нами.
– Убей его…, пожалуйста. Так нельзя… Он страдает… Отдай мне лялю. Мы спустимся вниз, а ты убей… И выключи фонарик… Нас заметят, – сказала она тихим и ровным тоном, скорбно подняв брови «домиком»
Она помогла спустить младшую дочь с плеч и потом увела девочек к лестнице ведущей вниз, отворачивая рукой лицо старшей дочери, которая все смотрела, не отрываясь, на лежащее в углу тело, умоляющее закончить его страдания.
У меня в руках была крепкая деревянная бита. Я прикладывал ее к несчастному, выбирая самый, по моему мнению, действенный и бесшумный способ убийства. К изможденному лицу. К впалой груди. К животу. А он все смотрел на меня, следя взглядом за моими глазами и движениями рук. Мне было тошно и противно от его взгляда. И я сокрушался и возмущался о том, что он смотрел на меня вот так!
Что он хотел сказать мне этим своим взглядом?!!
Зачем он делал мою участь еще более сложной, какой она и без этого являлась?
Впрочем, я уже убивал. Того «обращенного» младенца в одной из квартир. Его звали – «Артем». Но то было другое… Тот уже стал тварью. И глаза его были желтыми‑желтыми, будто в них разлился яичный желток. Глаза того младенца были к тому времени уже не человеческими, а звериными… А с этим мужиком получалось совершенно другое…
Будто прочитав мои мысли, бедняга наконец закрыл глаза и затих, ожидая расправы, которая бы избавила его от страданий.
Осознавая, что чем дольше я тяну время, тем больше мучений я приношу и себе и несчастному, я решительно взялся двумя руками за рукоять биты, прицелился обратной стороной к участку шеи, чуть ниже выступающего кадыка, и весом всего тела принялся давить.
Тонкая кожа на его шее на удивление легко прорвалась, выпуская наружу потоки лиловой крови. А бита податливо, без труда преодолевая сопротивление ослабевшей плоти, вонзалась в горло. Все глубже и глубже…
Он было вскинул руками и ногами. И дернулся телом. А потом снова открыл глаза и посмотрел на меня долгим стекленеющим взглядом.
– …спссиппоо…, ‑ захлебываясь в крови прохрипел он, а я поспешил отвернуться от него и присоединиться к родным, которые ждали меня на лестнице.
По пути я решил оставить биту, на добрую половину длины испачканную кровью несчастного.
Оставшийся путь до первого этажа мы преодолели без происшествий. Мы шли молча и быстро, насколько мне позволяло раздувшееся и ноющее колено. А супруга не задала мне ни одного вопроса о случившемся.
Я шел вперед, поглаживая крохотную ножку младшей дочери, болтающуюся возле моего лица. Ощущал а руке теплоту ладони старшей. Слышал дыхание любимой супруги, шедшей за мной. И говорил себе, что только это имело значение. Только мы. Только наши теплые и живые тела. Дыхание наших легких. Биение наших сердец.
А не тот. Мертвый. С серой полупрозрачной кожей. Покрытый вонючей слизью. С пробитым насквозь горлом.
Ведь он – на той стороне, где царит мрак и смерть. Вместе со всеми остальными тварями. А мы – на этой! И пусть так будет всегда! И если мне придется убивать ради этого, я буду это делать. А мои руки будут крошить и кромсать, рвать и метать, стрелять и рубить, только для того, чтобы подобный «статус‑кво» оставался неизменным.