Страница 12 из 66
— А тут ничего так, — прокомментировал я.
— Ага, — кивнула Катя, — неожиданно такое увидеть всего в паре километров от МКАДа.
— Я слышал про это место, ребята говорили, — сказал я, — но все руки не доходили прокатиться. Думал, обычная городская помойка.
— Ну, мусора тут действительно хватало, — пожала плечами Катя, — но в последнее время муниципалитет взялся за чистоту. И стало вполне прилично.
— Значит, ты уже тут бывала, — заметил я.
— Конечно, — кивнула Катя, — пойдем, покажу, ради чего я тебя сюда притащила.
Мы вышли из машины.
— Знаешь, — сказал я, когда мы подходили к довольно приличному, оборудованному пляжу (сейчас, разумеется, пустому), — китайцы считают, что место, где ты умрешь, имеет очень большое значение.
— Да? — растерянно переспросила Катя, продолжая шагать вперед.
— Ага, — кивнул я, — модный фэншуй, про который любят втирать дизайнеры, на самом деле, в большей степени наука о том, где лучше умереть, и быть похороненным.
— Ты к чему это? — до Кати, наконец, дошел смысл моих слов.
— Да так, — ответил я, оглядевшись, — просто место красивое.
— Ты что, решил, что я тебя сдавать собралась? — спросила она, — или вывезла, чтобы прикончить?
— Ну, ты молчишь всю дорогу, — я пожал плечами, — и вообще напряженная какая-то.
— Дурак! — сказала Катя, фыркнула, и пошла дальше. Мне ничего не оставалось делать, кроме как последовать за ней.
— Пришли, — сказала она, — что видишь?
Я огляделся. Место было очень занятным. Пляж остался справа, мы были близко к действующей части карьера, в котором, как я предположил, добывали песок. Прямо перед нами, полукругом, вздымались песчаные стены, метров тридцати, а то и сорока в высоту. На грунте в беспорядке валялись разбитые твердые плиты какой-то породы. Полоса этой породы просматривалась в песчаной стене, на высоте десяти метров. Но не это было самым интересным. Прямо в стене песка, как раз в районе темной полосы этой твердой породы, застряло нечто, напоминающее ажурное яйцо из оплавленного и сильно проржавевшего железа. «Яйцо» было довольно внушительных размеров: метра три в высоту, и около двух метров в широкой части по горизонтали.
— Ты про эту штуковину? — я указал на яйцо.
Катя посмотрела в указанном направлении, и радостно улыбнулась. Потом, вдруг рассмеялась, и кинулась мне на шею.
— Ура-а-а! — кричала она, — Гришка, ты даже не представляешь, какой ты молодец!
Пользуясь случаем, я крепко обнял ее. Вдохнул запах ее волос.
— Да что случилось-то? — спросил я, когда Катя, наконец, разомкнула объятия.
— Случилось то, что у нас с тобой большое будущее! — сказала она, а потом добавила, — у тебя — большое будущее. Насчет меня дальше видно будет.
— Может, объяснишь, наконец?
Катя глубоко вдохнула, задержала дыхание, потом выдохнула.
— Да, пожалуй, — сказала она, — наверно, пора кое-что объяснить. Гриш, насколько хорошо ты знаком с археологией и геологией?
— В целом — в рамках школьного курса, — я пожал плечами, — про военную археологию знаю немного больше. Одно время работал в поисковом отряде, на добровольных началах. Помогал наших бойцов находить и хоронить по-человечески.
— Ясно, — кивнула Катя, — тогда начну издалека. То, что ты видишь перед собой, этот слой песчаника — дельта древней реки. Она текла тут на протяжении всего аптского века, на границе между Юрой и Мелом. А теперь посмотри на эти конкреции, — она указала на плиты, разбросанные по дну карьера.
Я присел на корточки, и внимательно оглядел ближайшую плиту. На первый взгляд — камень как камень. Похож на гранит или базальт. В каких-то рыжеватых отложениях. Поверхность неровная, в пузырях и буграх, как будто когда-то кипела.
— Это что, лава? — спросил я, поднимаясь, — не знал, что в Московской области были вулканы.
— Они и правда были, — ответила Катя, — только не здесь. На границе между Русской и Скифской плитами, где севернее сохранилась Девонская складчатость. Но не здесь.
— Что же это тогда?
— Это — след древнего термоядерного взрыва, — сказала Катя, вздохнув.
— Вот как… — признаться, я немного растерялся, и рефлекторно отдернул руку, которой ощупывал «пузыри» на «лаве».
— Не волнуйся — радиационной опасности давно нет, — улыбнулась Катя.
— Уверена? — я подозрительно нахмурился.
— Совершенно, — ответила она, — самые опасные изотопы давно распались.
— Кстати, почему ты уверена, что взрыв был именно термоядерный? Если изотопы распались?
— Мы строили модель распределения энергии, основываясь на мощности расплавленных слоев. Да и анализ оставшихся элементов может многое дать, — она махнула рукой, — в общем, не будем в детали. Просто знаем, и все. Практически, со стопроцентной вероятностью.
— А это что за штука? — я указал на «яйцо» вплавленное в слой «лавы».
— А вот теперь, Гриша, — Катя сделала паузу, и многозначительно на меня посмотрела, — мне придется тебе рассказать кое-что, после чего твоя жизнь окончательно и бесповоротно изменится.
— Так она вроде как уже, — я пожал плечами, поднимаясь.
— И то верно, — улыбнулась она, — в общем, были такие писатели, братья Стругацкие. И однажды они написали отличнейшую повесть, которая называется «Пикник на обочине».
— Слушай, — перебил я, — может, я и качок. Но не тупой. Я знаю, кто такие Стругацкие. У меня мама учитель литературы, между прочим.
— Извини, — стушевалась Катя, — я уже говорила, что с детьми долго работала? Очень сложно избавиться от этого проклятого менторского тона.
— Проехали, — кивнул я, — так что ты там говорила про сталкеров?
— Про сталкеров — ничего, — осторожно ответила Катя, — я говорила про «Пикник на обочине». Помнишь, в чем там дело было?
— Прилетели инопланетяне. Наследили. Появилась зона, полная странных штуковин, за которыми охотятся сталкеры, — ответил я.
— Верно! — улыбнулась Катя, — вот только в реальности таких «пикников» за несколько миллиардов лет истории нашего мира было довольно много. Нашу Землю посещали много раз. Пытались даже колонизировать, неоднократно! Да что там — колонизировать — по последним данным как минимум две цивилизации в конце палеозоя вели настоящую войну с применением орбитального оружия за контроль над нашей планетой.
— Мндам, — кивнул я после короткой паузы, — в школе о таком не говорят. Но постой. Если все так, как ты говоришь — это никак невозможно было бы утаить. Если подобных следов много, рано или поздно правда вышла бы наружу. Да и какой смысл утаивать подобное?
— Смысл есть, — ответила Катя, — самое ценное в подобных находках — это артефакты, по которым можно хотя бы частично воспроизвести технологии. Не говоря уж о тех артефактах, которые находятся в рабочем состоянии, вроде твоего тюрвинга. Но дело даже не в этом.
— В чем же тогда? — спросил я — типо, глобальный заговор ученых? Настоящей историей занимаются посвященные?
— И это тоже, разумеется, — кивнула Катя, — но не это главное. А главное в том, что информацию об инопланетных следах добывать очень и очень тяжело. Артефакты совсем не просто увидеть. Например, вот это, — она указала на «яйцо», — ты только что проявил. Потому, что ты видящий. Понимаешь, у меня были некоторые сомнения. Это могло быть уникальное стечение обстоятельств: твой тюрвинг проявил кто-то из неизвестных нам видящих, непосредственно перед тем, как его обнаружил ты. Но теперь мы знаем точно. Видящий — это ты сам.
— Стоп, — я сложил ладони буквой «Т», — тайм-аут. Давай-ка еще раз. Что я сделал с этой штуковиной?
— Понимаешь, — сказала Катя, — все земные организмы имеют одну очень необычную особенность. Первые исследователи, которые ее обнаружили, думали, что она касается только людей, и пытались приучить обнаруживать артефакты животных — собак, свиней, даже куриц. Но тщетно, конечно. Теперь мы совершенно точно знаем, что все живые существа, обладающие мало-мальски развитой системой обработки информации… заметь, речь идет не о нервной системе, потому что простейших это тоже касается! Так вот, все живые существа на земле каким-то образом настроены игнорировать любые объекты искусственного неземного происхождения.