Весь мир театр

– Жду одного господина, что должен прибыть сюда из крепости.

– Хочешь пенни заработать? Мне нужна твоя помощь.

– Что надо делать?

– Помоги разгрузить лодку, мне одному не справиться, особенно с трупом, – и лодочник указал на сверток. – Это вчера ночью один преставился.

Святой отец, тем временем, кряхтя и стеная с трудом выбрался из лодки. Он оказался глубоким стариком, и Генри понял, почему лодочник не обратился за помощью к своему пассажиру.

Пенни лишним не бывает, да и время можно скоротать, решил молодой Рэй и прыгнул в лодку. Они быстро вдвоем покидали на пристань все мешки, беря их с двух сторон, а затем взялись за мертвеца.

– Эй, ты только не порви дерюгу, – предупредил лодочник. – Мне ее возвращать.

Они подняли тело, которое уже заметно окоченело, и кряхтя водрузили его на дощатую палубу пристани.

– А кто это? – поинтересовался Генри.

– Говорят, из театра, актеришка какой-то…

Генри похолодел. Он забрался на пристань и принялся дрожащими руками развязывать веревочку, что скрепляла ткань там, где находилось лицо покойника.

– Эй, ты что это вытворяешь? – воскликнул, увидав это лодочник.

– Я сам из театра, мне надо посмотреть, кто это… – ответил ему Генри. Дурное предчувствие охватило его, и голос предательски дрогнул.

– А… Ну смотри, смотри. Пенни тогда я оставлю себе.

Дерюга, наконец, поддалась, и в неярком утреннем свете Генри увидел лицо своего деда. Оно было спокойным, если не сказать – безмятежным. Но губы были черны, словно вымазаны соком ягод. Генри хотел отвести веко и посмотреть в глаза, но не решился. Горло его сдавил спазм, и он с трудом сдержал рыдание.

– Ну, ваш это? – спросил лодочник.

– Угу… – смог только сказать Генри, вдруг оставшийся теперь один на всем свете, и шмыгнул носом. – Кто его так? За что?

– Не знаю, спроси у монаха.

Генри не мешкая отправился к монаху, который уселся на потемневшие бревна, что давно лежали в ожидании доставки в крепость.

– Куда тело отвезете, святой отец? – спросил он задремавшего было монаха.

– В часовню у Спиталфилдского монастыря, сын мой. Там, за оградой кладбища, и будут хоронить. Завтра приходи, если хочешь проститься, конечно.

Генри машинально кивнул, но мыслями его завладели слова монаха о том, что деда будут хоронить «за оградой».

– Этот человек – убийца, – категорично заявил старик-монах, выслушав вопросы Генри. – Но больший грех он совершил, убив себя, мучимый пред Господом раскаянием и угрызениями совести.

– Он никого не убивал! – вспылил Генри.

– Все факты говорят об обратном, к тому же доподлинно известно, что он виновен в собственной смерти, – холодно парировал монах. – Участь его лежать в неосвященной земле за забором кладбища, там, где лежат все самоубийцы и еретики.

– Послушайте, святой отец! Мой дед никого не убивал и уж сам добровольно бы ни за что не расстался с жизнью! Дайте мне время, и я докажу вам это!

Но монах был неприступен, как бы Генри его ни уговаривал, пока тот не достал деньги. Глаза святого отца при виде горсти монет оживились. Это была половина того, что собрали артисты. Второй шиллинг Генри предусмотрительно не показал.

– Что ж, сын мой, если ты пожертвуешь на храм, то я, пожалуй, пойду тебе навстречу. Покойный может полежать в нашем подвале, там достаточно прохладно, чтобы он сохранился… дня три. Если же через три дня ты не предоставишь мне доказательства, что он отошел в мир иной не своей волей, то будет так, как я сказал.

Раздраженный спором с монахом, Генри вернулся к лодочнику.

– Святой отец толком мне ничего не сказал, при каких обстоятельствах умер мой… друг.

Лодочник ткнул пальцем в сторону Тауэра.

– Вон, видишь, лодка идет? В ней сидит такой нарядный господин? Это лейтенант дворцовой стражи, Фелтон. Спроси у него, он точно должен знать. Он тебе или ответит, или проткнет шпагой, тут уж как повезет, – ухмыльнулся лодочник. – Так что ты поосторожней.

Забыв про оставленный сверток с одеждой для деда, Генри бросил хмурый взгляд на лодку и побрел с пристани. Он решил затаиться где-нибудь рядом, посмотреть на офицера и уже придумать, как к нему подойти.

Когда тот оказался на берегу, Генри узнал в нем того человека, что приходил с солдатами в театр и увел Роберта Рэя.

Тяжелая дверь, что выходила на пристань у Тауэра, заскрипела, и к ожидающим пассажиров лодкам вышел, слегка прищурившись на свет, лейтенант Фелтон.

– Эй, бездельник, поди сюда, – подозвал он владельца лодки, которая использовалась для перевозки знатных пассажиров. – Доставь-ка меня на тот берег!

Лодочник шляпой поймал брошенную монету и принялся скрипеть уключинами.

Фелтон сел на пассажирское сиденье и принялся любоваться видами Лондона.

Настроение у него было прекрасное. Только что прибывший в Тауэр секретарь лорда-казначея выдал ему жалованье. Кошель был чуть более тяжелым, чем обычно – в сундучке, который забрал Фелтон у покойного актера, были не только бумаги, но и несколько десятков золотых в двойном дне.

Несмотря на досадный провал с этим актеришкой Саттоном, другая рыбка оказалась поистине золотой. Драматург Томас Кид под пытками признался, что найденные при обыске в его квартире бумаги, возводящие хулу на Спасителя и Отца Небесного, принадлежат Марлоу(5).

Секретарь лорда-казначея ознакомился с этими бумагами и приказал Фелтону немедленно отправляться с ними в Хемптон-Корт, а значит, его ждали несколько не лишенных приятности дней в королевском дворце и одна из фрейлин с серьезными намерениями на его счет.

Деревянная пристань южного берега приблизилась, и, не дожидаясь, пока лодочник привяжет лодку, Фелтон ловко запрыгнул на скрипнувшие доски. По обыкновению он сразу зашагал быстрым и широким шагом, хотя торопиться было некуда. Но зато он сразу заприметил, что вслед за ним кто-то быстро двинулся следом.

На такой службе, какой был предан Фелтон, можно было ожидать чего угодно, и поэтому его левая рука незаметно поправила ножны кинжала, переместив их поближе для удобного хвата.

Его преследователь не отставал, но лейтенант осторожно убедился, что тот был один. Фелтон решил, что пора с этим хвостом заканчивать, и специально свернул в тихий и пустой проулок, такой кривой, что не просматривался насквозь. Хорошее место для засады или для драки.

Как и следовало ожидать, преследователь юркнул вслед за ним. Пройдя достаточное количество шагов, лейтенант резко развернулся и демонстративно положил правую руку на эфес шпаги.

– Полагаю, у вас есть добрый повод к преследованию, – холодно сказал он, оглядывая остановившегося перед ним юношу внимательным, цепким взглядом серых, оттенка толедской стали, глаз.

Пред ним стоял молодой человек, одетый как сын или ученик какого-нибудь книжника или зажиточного ремесленника, однако было заметно, что одежда его все же не досталась ему из рук портного.

Опытным глазом лейтенант определил, что у преследователя нет заметного оружия – ни кинжала, ни ножа, а тем более – шпаги. Руки юноша держал на виду, однако рукава его рубашки были достаточно просторны, чтобы скрыть в них что-то вроде стилета.

– Сэр… – стушевался преследователь, – я должен вас кое о чем расспросить.

Брови Фелтона слегка приподнялись – можно даже сказать, что его позабавила некая комичность ситуации. Его – расспросить? Лицо парня показалось ему знакомым… Фелтон чуть не сморщился с досады – неужели память стала подводить? Нет, вспомнил. Это лицо он видел в театре, вчера. Оно принадлежит одному из актеров, что играли спектакль о какой-то Джузи… Джуди… Джульетте! Да, точно. И лицо тогда было все замазано белилами и разрисовано тушью.

Губы лейтенанта поджались, взгляд стал жестким.

– С каких это пор я должен давать объяснения наглым фиглярам?

На самом деле он не гневался, хороший настрой еще не улетучился, просто не следовало давать повод черни вести себя дерзко.