Маки

   Мой муж еще до нашей встречи свел знакомство с этим типом. Полагаю, однако, что инициатива в их общении принадлежала Омельеву. Понимает, мой Алексей - человек коммуникабельный, и его очень легко втянуть в разговор, особенно на темы искусства. Скорее всего, Омельев узнал об основной профессии мужа и посчитал, что знакомство с опытным искусствоведом пойдет ему на пользу.

   Так или иначе, с определенного момента визиты мужа к тетушке, нередко имели продолжение в комнате Омельева.

   Как-то раз я тоже зашла с мужем к художнику, и мне активно не понравилось обилие пустых водочных бутылок в комнате. Кстати, муж никогда не выпивал с Олегом. Он, Алексей, вообще не пьет водку, только хорошее вино. Не понравилась мне и творческая манера Омельева: кричащие краски, какая-то небрежность в прописывании деталей, традиционный, уже набивший оскомину передний план. Словом, Омельев, как художник, был мне неинтересен. Я прямо сказала об этом мужу, он согласился со мной, но заметил, что у Олега есть искорка таланта, которую нужно пестовать.

   А еще Алексей рассказал "по секрету", что у Омельева случались периоды запоя, когда он, человек тихий и незлой, начинал вдруг буянить, впадал в агрессивность, а затем устраивал суд над своими картинами, крича так, что его слышала вся огромная коммуналка. Часть картин он приговаривал "к смертной казни" путем сожжения. Затем выносил эти холсты в глухой тупик огромного разветвленного двора и разжигал костер, бросая в огонь одно полотно за другим. Назавтра он рыдал и жаловался, что уничтожил лучшие свои творения, повторить которые уже не сможет. Вот такой был человек, и я не испытывала ни малейшего желания общаться с ним. И знаете, мой Алексей оказался единственным, кто мог хоть в какой-то степени образумить этого чудака. Пару раз мужу удавалось отговорить Омельева от "пожарища", и тот, проспавшись, воздавал спасителю своих картин горячую благодарность.

   Она перевела дух и продолжала:

   - Итак, я вам обрисовала вкратце обстановку, на фоне которой произошли последующие события. Однажды вечером, два года назад, муж вернулся домой после очередного посещения тетушки и принес большой пакет, в котором находилась картина. Ее подарил, точнее, навязал ему Омельев. Дескать, Омельев готовил большой суд над своими картинами и сам боялся того, что может произойти. Поэтому, мол, он хотел спасти хоть что-то, и подарил мужу полотно под названием "Банковский мостик". Ну, тот самый, что рядом с Казанским собором. Грифоны с золотыми крыльями, канаты, уголок экономического университета сбоку и маслянистая поверхность канала Грибоедова. Никакой не шедевр, но написано было все же без свойственной Омельеву небрежности. Что ж, подарок есть подарок, и мы с мужем повесили картину в спальне, рядом с несколькими другими полотнами, собранными Алексеем еще в прежние времена.

   А на следующий день, уже поздним вечером, позвонила Елена Дмитриевна и сообщила, что произошла ужасная трагедия. С наступлением темноты Омельев в очередной раз устроил сожжение своих картин, предварительно приложившись безо всякой меры к бутылке. Затем, будучи, очевидно, в невменяемом состоянии, побежал к Аничкову мосту и бросился в воду. Спрыгнул он так неудачно, что ударился головой о нос большого прогулочного катера, который как раз выплывал из-под моста. Словом, когда этого безумца подняли из воды, он был уже мертв. Этот случай показали даже в телепередаче о городских происшествиях. Вот что еще: выяснилось, что Олег сжег на этот раз не какую-то часть своей коллекции, а все картины, до единой. Если бы не внезапная прихоть живописца, буквально силой навязавшего мужу "Банковский мостик", то погибла бы и эта картина. Чудом уцелев, она так и висела у нас на стене, как память о художнике, который, по мнению мужа, служил искусству в меру своего так и не раскрывшегося таланта. Прошло два года. Мы практически перестали вспоминать об Омельеве. И вот... - Виноградова запнулась.

   - И вот, - повторил Пережёгин.

   - Вчера днем мне на работу позвонил встревоженный муж. Он сообщил, что ему только что звонила тетушка. По ее словам, в коммуналку с утра нагрянули полицейские, большей частью в штатском, и начали расспрашивать жильцов об Омельеве, о том, с кем он общался и кому в последнее время продавал или дарил свои картины. Муж предложил, чтобы мы оба немедленно отпросились с работы и встретились дома для серьезного разговора. Он считал, что имеет смысл добровольно обратиться в полицию и сообщить, что у нас есть одна из последних работ Омельева. Он добавил также, что ему лично абсолютно непонятен этот внезапный интерес правоохранительных органов к творчеству забытого уличного художника, но, видимо, для этого есть какая-то весьма веская причина.

   Алексей приехал домой первым. Когда я поднялась в квартиру, то нашла его в спальне. С отрешенным видом он стоял у кровати и смотрел на пустое пятно на стене. Да и я не сразу поняла, что картины на привычном месте нет. Она исчезла. Придя в себя, я бросилась проверять наши домашние тайнички. Документы, деньги, драгоценности - всё было на месте. Исчез только "Банковский мостик", хотя рядом с ним висели более ценные полотна.

   - Позвольте! - прервал ее Пережёгин. - Не было холста, но рама-то оставалась?

   - В том-то и дело, что не было ничего. Ни холста, ни рамы.

   - Каким же образом рама оказалась у вас?

   - Объясню чуть позже, чтобы не прерывать хронологии событий. Не прошло и четверти часа, как во входную дверь требовательно постучали. Приехала полиция. Стражи закона тотчас принялись расспрашивать мужа о картине. К уверениям, что "Банковский мостик" похитили именно в этот день, может, только что, они отнеслись скептически. Алексею объявили, что он задерживается по подозрению в причастности к хищению ценного произведения искусства. Его увели. А у меня взяли подписку о невыезде. Едва за последним из сыщиков закрылась дверь, как я позвонила владельцу турфирмы, где работал муж, и объяснила ситуацию. Владелец заверил меня, что тотчас подключит к делу своего адвоката.

   Не зная, чем успокоить себя, я решила спуститься во двор. На площадке первого этажа увидела дворника-гастарбайтера, который держал в руках пустую раму от нашей картины и рассматривал ее. Я налетела на него, как коршун, и потребовала объяснений.

   Кое-как, с грехом пополам, мешая русские и узбекские слова, перепуганный дворник сообщил, что нашел эту раму перед дверью в подвал, где он хранил свой инвентарь.

   Очевидно, похитители торопились, подумала я, либо же опасались задерживаться в квартире даже на пять минут. Возможно, они были в курсе того, что мы с мужем должны вот-вот вернуться домой, и предпочли вырезать холст из рамы в подвальной нише, где их никто не мог бы заметить. Затем свернули холст в рулон, засунули тот в тубус и спокойно вышли на улицу.