Бог войны

Из груди умирающего на полу вырвался надрывный кашель. По его штанам расплылась кровь из раны на животе, пронзившей жизненно важные органы. Смерть его была неминуема. Свищ в пронзенной груди булькал кровавой пеной. Мужчина с седыми висками был достаточно стар, чтобы годиться Блэкстоуну в дедушки. Лысеющую голову облепили пряди слипшихся от пота волос, шапка давно брошена или потеряна. Лук, изрубленный ударами мечей, лежал рядом, а колчан с торчащими оперениями из серых гусиных перьев был наполовину полон. Мужчина произнес что-то на непонятном языке, и тогда Блэкстоун сообразил, что это валлийский лучник – один из бросившихся в атаку вместе с пикейщиками. Умирающий вцепился в него крепкой хваткой, и Блэкстоун уступил. Склонившись, отер с лица старика кровь и пот с глаз.

– Лучник? – прошептал старик по-английски.

Блэкстоун кивнул.

– Лучшие… – проронил старик с улыбкой и запнулся. – Убей… ублюдков, отрок…

И ткнул свой колчан Блэкстоуну в руки. В этот момент его взгляд приковало лицо юного лучника, зардевшееся от страха, до сих пор не покинувшего его.

– Это ничего… умирать… Не бойся. Ты ведь лучник… а?

– Да, – шепнул Блэкстоун.

– Ну, тогда… они больше боятся… тебя.

Окровавленные зубы ветерана были оскалены в улыбке. Вытащив висевший на шее медальончик, он прижал его к губам и вложил Блэкстоуну в ладонь, сжав ее своими пальцами с узловатыми суставами. Потом его хватка ослабла, и из раны на груди вырвался последний пузырь воздуха.

Блэкстоун поглядел на талисман – незатейливую серебряную фигурку женщины в серебряном колесе, сомкнувшую согнутые руки над головой. Скрутив шнурок, сунул медальон в складки куртки, а потом заставил себя вернуться на улицу. Инфантерия и лучники бились бок о бок с пикейщиками, а латники прорубали дорогу через отступающие кучки французских защитников, ни ярда не сдававших без яростного сопротивления. Блэкстоун заметил Ричарда Уэта под защитой покосившихся, будто пьяные, деревянных устоев дома, неустанно стрелявшего в генуэзских арбалетчиков в верхних окнах. Французы забаррикадировались на следующем углу в попытке оттеснить атакующих в тесные коридоры переулков, где горожане швыряли им на головы плитку и камни. Улица была завалена телами; на булыжной мостовой запеклась кровь. Полдюжины лучников, укрывшись, кто где мог, разили обороняющихся, пока пехота и латники вели ожесточенные схватки на усеянных камнями улицах. Давка увлекла Блэкстоуна ближе к людям графа Уорика, врезавшихся в баррикаду, пока еще одна группа пробивалась по боковой улочке. Сражение разыгрывалось за каждый угол.

– Мой брат? – крикнул он, когда Уэт извлек из колчана последнюю стрелу.

– Со Скиннером и Педло. Они последовали за сэром Гилбертом, – указал тот вдоль переулка, тонущего в глубокой тени тесно стоящих строений. В ряды солдат затесались горожане, защищавшие свои дома. Женщина, выкрикивая оскорбления, прикрывалась оконной ставней, как щитом, а ее спутник напал на раненого, лежавшего на окровавленной мостовой. Стрела Уэта пробила самодельный щит, и женщина упала на спину, прижав ладони к ране, с обезумевшим от боли взглядом, свидетельством удара и силы снаряда.

– Мне нужны стрелы, Томас!

Сунув Уэту колчан валлийца, Блэкстоун побежал в переулок, накладывая стрелу на тетиву и придерживая ее большим и указательным пальцами в готовности натянуть лук и пустить снаряд. Узость улочки задерживала продвижение. Он пробирался мимо тел, привалившихся к дверным косякам и распростершихся на земле, свидетельствовавших своими ранами об ожесточенности схватки, прокатившейся тут до него. Переулок стал шире. На следующем перекрестке, затянутом дымом, рыцари из войска принца бились в пешем строю, плечом к плечу с пехотинцами – черная и белая кость, вместе искореняющие врагов короля. Выстрелив в обороняющихся, Блэкстоун двинулся вперед, отыскивая более глубокую тень, чтобы укрыться и стать менее приметной мишенью для арбалетчиков, по-прежнему осыпавших уличную схватку тяжелыми смертоносными стрелами. Стоило арбалету показаться на фоне неба над краем крыши, как Блэкстоун посылал стрелу на три дюйма выше его дуги, и итальянский наемник отлетал прочь. Несколько генуэзцев рухнули на улицу с пронзенными головами или шеями, а он все переходил с места на место, инстинктивно отыскивая укрытие, чтобы не стать для арбалетчиков неподвижной мишенью. Отчаянное стремление отыскать брата гнало его вперед сквозь бой вопреки страху.

Повсюду слышались стоны боли из-за разрубленной плоти, порванных сухожилий и сломанных костей; шок от чудовищных ран повергал раненых в беспамятство, очнуться от которого им было не суждено. Увидел раненого лучника, почти мальчишку, отползающего в безопасное место – лицо знакомое, но имя затерялось где-то в неразберихе конфликта. Французский пехотинец опустил пику, чтобы вогнать ее в ребра раненого отрока. Блэкстоун выкрикнул предостережение; сбитый с толку француз обернулся, и стрела Блэкстоуна вонзилась ему в грудь. Перебежав улицу, Блэкстоун затащил лучника в дверной проем. Когда Томас бережно, как мог, пристроил его у стены, крики боли пошли на убыль.

– Томас! Слава богу! Нога, перевяжи мне ногу, – взмолился юный лучник. Сорвав запятнанную алым рубашку с трупа, Блэкстоун перевязал сломанную ногу, приложив вместо лубков стрелу. Лучник снова завопил, прижимая запястье к лицу, впившись зубами в куртку. Томас почти ничем не мог ему помочь. Лучник со всхлипом втянул воздух. – У тебя есть вода? Господи, как пить хочется! Есть хоть капелька?

Блэкстоун внезапно осознал, как у него пересохло во рту.

– Нет. Ни капли. Ты не видел моего брата? Он со Скиннером и Педло. И сэром Гилбертом.

Покачав головой, лучник прислонился спиной к стене.

– Иисусе благий, как больно! Найди мне вина, Томас, найди хоть что-нибудь, Богом заклинаю!

Блэкстоун оглянулся на площадь. Французы отступали. Вспомнил имя отрока: Алан из Марша. Родом из соседней деревни. Его мать была крепостной лорда Марлдона. Блэкстоун тужился отыскать в памяти ее имя, чтобы хоть чем-то утешить паренька, но оно ускользало.

– Алан, я найду нам что-нибудь, – с этими словами он толкнул плечом полуоткрытую дверь, ведущую в сумрачную комнату. Никто не обчистил ее – бой обошел тесные комнатенки первого этажа городского дома стороной. Пнув в сторону лежанку с грязным соломенным матрасом, он разворошил усеивающий пол камыш в поисках каких-нибудь потайных полостей в досках пола, где могут быть припрятаны запасы. Но нашел лишь морковь и лук, отмокающие в миске с водой, и несколько последних яблок прошлогоднего урожая, еще обрастающих плесенью на полке. Нашел небольшой бочонок с покрасневшей от содержимого затычкой, но свежей воды не было и в помине, а общинный колодец может быть где угодно.

Откупорив бочонок, Блэкстоун съехал на пол по косяку двери, сев рядом с раненым парнишкой. Вино оживит его, а сырой лук на вкус почти ничуть не хуже, чем волглое яблоко. Пару минут ни один из лучников, изнуренных сражением и истерзанных страхом, не обмолвился ни словом. Томас поднялся на ноги, чувствуя, как мышцы молят о пощаде. Он не отдыхал слишком долго. Ему хотелось заползти обратно в полутемную комнату и уснуть на кишащем вшами матрасе, предоставив битве закончиться, когда придет пора.

– Я вернусь за тобой, когда закончим, – пообещал он, коснувшись плеча парнишки. Отцепил ножны и протянул клинок, чтобы тот не остался безоружным. Защититься с помощью лука, опертого о стену, он не сможет. Вино приглушило боль и жажду паренька, хоть Блэкстоун и понимал, что если не удастся сыскать лекаря, шансы того на выживание ничтожны.

– Поведай моим батюшке и матушке, Томас. Когда вернешься. Поведай, что я убил больше других. И дай им какого-нибудь столового серебра, трофеи есть в каждом доме. Пошли им что-нибудь от меня, заклинаю.

Родители мальчика крестьяне – невежественные, суеверные и не заслуживающие доверия – и запросто стащат твои дрова, а за свинью так и убьют. Снедаемые суеверием, они молятся духам лесов и полей, и гибель сына сочтут проклятием, потому что он больше не сможет собирать урожай. Но для раненого лучника это дом. Блэкстоун заколебался. Насколько человек должен пасть духом, чтобы утратить надежду?