Революция муравьев

Разведчики недоумевают. Пожив среди диковинных чудищ, 103 683-й и впрямь помешался рассудком. Сотрудничать с Пальцами! Приручить их, как полчища каких-нибудь вшей!

С тем же успехом можно заключить союз и с самыми хищными обитателями леса – к примеру, с огромными ящерицами. Впрочем, муравьи не имеют обыкновения вступать в союзы с кем попало. У них и меж собой иногда не получается договориться. Мир полон вражды. Каста восстает против касты, город – против города, округа – против округи, брат – против брата…

А этот ветхий разведчик с запятнанным лбом и помятым панцирем, побывавший за свою долгую жизнь не в одной переделке, предлагает заключить союз с… Пальцами! С этими громадинами, у которых не видно ни рта, ни глаз!

Надо же такое придумать!

103 683-й упорствует. Он снова и снова повторяет, что там, у себя, Пальцы, во всяком случае некоторые из них, хотят того же самого: договориться о взаимодействии с муравьями. Он уверяет, что нельзя презирать этих животных за то, что они другие и непостижимые.

– Муравьям от этих громил только польза, – уверяет он.

В конце концов Пальцам под силу в один миг свалить целое дерево и разрубить его на бревна. Из них могут получиться самые выгодные военные союзники. Если с ними объединиться, им можно подсказывать, на какие города следует напасть, и они разорят их в два счета.

Война была главной заботой муравьев – вне всякого сомнения. Памятуя об этом, старый рыжий муравей с еще большей настойчивостью продолжает:

– Только представьте себе, какая у нас будет силища, ежели мы бросим в бой легион в сотню ручных Пальцев!

Затаившиеся в расщелине под корнем бука разведчики прекрасно понимают, что настал решительный час в истории муравьев. Если этот старый вояка сумеет уломать их, значит, когда-нибудь он сможет убедить и весь муравейник. И тогда…

Пальцы сплетаются. Кавалеры крепче обхватили дам.

Бал в замке Фонтенбло.

В честь братания Фонтенбло с японским городом Хашинохэ в историческом владении состоялся праздник. С обменом флагами, медалями и дарами. С народными танцами. И выступлением местных хоров. С представлением памятной доски: «ФОНТЕНБЛО – ХАШИНОХЭ: ГОРОДА-ПОБРАТИМЫ», – которая отныне будет вывешена при въезде в оба города.

Наконец перешли к дегустации японского саке и французской сливовой водки.

На главный двор все еще съезжались украшенные флажками обеих стран автомобили, из которых выходили запоздалые пары в парадных нарядах.

В бальный зал вошли Жюли с матерью, все так же облаченные в черное по случаю траура. Сероглазая девушка совсем не привыкла к подобной демонстрации роскоши.

Посреди ярко освещенного зала струнный оркестр играл вальс Штрауса, тут и там кружили пары, мужские черные смокинги перемежались с дамскими вечерними белыми платьями.

Туда-сюда сновали лакеи в ливреях с серебряными подносами, уставленными ровными рядами разноцветных пирожных птифур в бумажных корзиночках.

Музыканты поддали жару – грянул головокружительный финал «Прекрасного голубого Дуная». Пары вмиг превратились в черно-белые волчки, распространявшие кругом тяжелые ароматы.

Мэр выждал, когда наступит перерыв, и произнес речь. Сияя торжеством, он выразил удовлетворение по поводу того, что дорогой его сердцу Фонтенбло стал побратимом такого дружественного Хашинохэ. Воздав хвалы нерушимой японо-французской дружбе, он выразил надежду, что она будет крепнуть и впредь. Затем он перечислил всех присутствующих из числа важных особ: крупных промышленников, выдающихся университетских преподавателей, высокие военные чины и именитых артистов. Зал разразился громоподобными рукоплесканиями.

Мэр японского города произнес короткую ответную речь на тему взаимопонимания двух столь различных культур.

– Между тем нам, жителям Фонтенбло и Хашинохэ, посчастливилось жить в двух мирных городах на лоне природы, которая все хорошеет благодаря человеческим талантам, – заявил он.

После его вдохновенного выступления и очередных аплодисментов снова грянул вальс. На сей раз ради разнообразия танцоры договорились кружить против часовой стрелки.

Слышать друг друга в таком шуме практически невозможно. Жюли с матерью и Ахиллом примостились в углу стола, к ним подошел префект и приветствовал их. Он был в компании крупноватого светловолосого мужчины с огромными, чуть ли не во все лицо, голубыми глазами.

– Это окружной полицейский комиссар Максимилиан Линар, я вам про него рассказывал, – уточнил префект. – Он расследует дело о смерти вашего мужа. Вы можете целиком на него положиться. Он профессионал каких поискать. Преподает в полицейской школе Фонтенбло. Он живо установит, отчего умер Гастон.

Мужчина протянул руку. Обмен влажными рукопожатиями.

– Очень рад.

– Очень рада.

– Я тоже.

Не имея больше ничего прибавить, префект с комиссаром ретировались. Жюли с матерью издали любовались праздником, который был в полном разгаре.

– Вы танцуете, мадемуазель?

Молодой и довольно чопорный японец поклонился Жюли.

– Нет, благодарю, – ответила она.

Обескураженный столь лаконичным отказом, японец на мгновение замер в нерешительности, гадая, как следует поступать сообразно с французским этикетом в случае, если кавалеру отказывают во время официального мероприятия. Ему на выручку пришла мать девушки:

– Простите мою дочь. Мы в трауре. Во Франции черный цвет означает траур.

Испытав облегчение оттого, что лично он здесь ни при чем, и вместе с тем смутившись оттого, что допустил досадную промашку, молодой человек согнулся перед столом в три погибели.

– Простите за беспокойство. А у нас, в Японии, напротив, цвет траура – белый.

Префект решил придать вечеру пикантности и рассказал собравшейся вокруг него небольшой компании гостей анекдот:

– Пробивает эскимос лунку во льду. И опускает в нее леску с наживкой на крючке. Сидит и ждет, как вдруг откуда-то раздается громовой голос: «НЕТ ЗДЕСЬ НИКАКОЙ РЫБЫ!» Испугавшись, эскимос отходит чуть дальше и пробивает другую лунку. Опускает в нее леску с крючком на конце и опять ждет. И вновь раздается страшный, громовой голос: «И ЗДЕСЬ НЕТ НИКАКОЙ РЫБЫ!» Эскимос отходит еще дальше и пробивает третью лунку. И вновь раздается голос: «ГОВОРЮ ЖЕ, НЕТ ЗДЕСЬ НИКАКОЙ РЫБЫ!» Эскимос озирается по сторонам, но никого не замечает и, перепугавшись не на шутку, поднимает глаза к небу: «Кто со мной разговаривает? Это ты, Бог?» И тут могучий голос отвечает: «НЕТ, ЭТО ДИРЕКТОР КАТКА…»

Жиденький смех. Возгласы одобрения. Затем смех раскатывается волной – теперь уже смеются те, до кого смысл анекдота дошел с опозданием.

Японский посол рассказывает свой анекдот:

– Сидит за столом человек, открывает он ящик, достает зеркало и долго смотрится, думая, что видит в нем отражение своего отца. Жена, видя, что он крутит какую-то штуку в рамке и так и эдак, думает, что он любуется фотографией своей любовницы. И вот как-то раз, после обеда, воспользовавшись тем, что мужа нет дома, она решает выяснить, что к чему. И поглядеть, что за странную фотографию муж все время прячет от нее. Едва муж возвращается домой, она, сгорая от ревности, спрашивает: «Что это за отвратительная старуха изображена на фотографии, которую ты прячешь у себя в ящике?»

Снова взрыв веселья и учтивые смешки. И очередная волна смеха – смеются те, до кого и в этот раз смысл анекдота дошел с опозданием. Потом третья волна – смеются уже те, кому все подробно растолковали.

Префект Дюпейрон и японский посол, довольные произведенным впечатлением, начали перебирать в уме другие анекдоты. Но тут им стало ясно, что нелегко выбрать из них те, которые рассмешили бы и французов, и японцев: ведь анекдоты полны ссылок на культурные традиции, понятные только их носителям.

– Как, по-вашему, существует ли такой универсальный юмор, который способен рассмешить всех людей в мире? – спросил префект.

Тишина восстановилась лишь в ту минуту, когда метрдотель, позвонив в колокольчик, возвестил, что кушать подано и гости могут занимать места за столом. Официантки разложили перед каждым блюдом круглые хлебцы.