Единственный ребенок

Девушка кивнула – наконец-то до нее дошло.

Сонгён оглядела студентов – нет ли еще вопросов, но большинство уже собирали тетради и застегивали сумки. Похоже, теперь все только ждали, когда им разрешат разойтись.

– Ну что ж, на данный семестр это всё. Все молодцы. Удачи на экзаменах и хороших каникул!

Как только Сонгён закончила свою речь, студенты дружно поднялись и направились к выходу. Когда, убрав проектор, она обернулась, ряды сидений уже были пусты.

Оглядывая опустевшую аудиторию, Сонгён с облегчением вздохнула – первый ее семестр в роли преподавателя вроде прошел успешно. Было немного грустно, ощущалась усталость – но усталость хорошая. Только тут она осознала, насколько ей нравится преподавать. Довольная собой, Сонгён тоже двинулась к выходу, когда ее сумка вдруг завибрировала. Мобильник.

Она быстро вытащила телефон, глянула на высветившийся номер и ответила.

– Алло, это Ли Сонгён, слушаю.

Звонил Хан Дончхоль, директор ассоциации криминальной психологии.

Сонгён удивленно склонила голову набок. Она уже пару раз встречалась с ним на семинарах, но больше их ничего не связывало. «Интересно, – подумала она, – он хоть помнит, как я выгляжу?»

4

Я вам вроде уже говорил про комнату? Комнату с десятками замков на двери?

Я-то думал, что и впрямь накрепко ее закрыл, но в один прекрасный день все замки вдруг разом открылись. И знаете, почему это вышло?

Из-за песенки.

Если б я не услышал это песенку опять, воспоминания о моей мамаше остались бы где-нибудь в пяти тысячах метров под землей и никогда не вылезли наружу.

Когда мне было одиннадцать или двенадцать, я сбежал от матери, задавшись целью оказаться как можно дальше от дома. Беспомощно брел по автостраде, прорезающей насквозь всю страну, то и дело тайком забираясь в кузов какого-нибудь грузовика, чтобы уехать еще дальше. Но особо продвинуться не удалось, поскольку я попал в аварию.

Копаясь в мусорных баках на рынке, я заметил в самом углу стоянки небольшой фургон. На номерном знаке было написано «Канвон», и я задумался, где же этот Канвон[8] может быть. Водитель тем временем вылез из кабины. Дверцу за собой не запер. Наверное, собирался сразу вернуться. Подумалось, что самый момент заглянуть в этот фургон – может, удастся раздобыть что-нибудь поесть или даже немного деньжат, если повезет.

Я быстро метнулся к кабине и открыл дверь. Внутри увидел куртку водителя. Залез во внутренний карман и нашел толстый бумажник. Решив, что теперь наемся от пуза, вытащил его и сунул себе в карман, когда вдруг услышал чьи-то шаги. Заозирался по сторонам, но спрятаться было негде, так что я нырнул в грузовой отсек и притаился там.

Должно быть, вернулся водитель, поскольку сразу же заскрежетал стартер и мотор завелся. Я ждал момента выпрыгнуть, как только фургон хотя бы слегка замедлит ход, но вскоре мы оказались на федеральной автостраде и продолжали неуклонно мчаться вперед, в темноту. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, пока фургон куда-нибудь заедет и остановится. От мерного покачивания машины меня здорово разморило, и я и сам не заметил, как уснул.

Проснулся я только через неделю.

Пока я спал, фургон врезался в легковушку, которая выскочила на встречку, и несколько раз перевернулся через крышу. Водитель погиб на месте. Меня, должно быть, выбросило из кузова, поскольку нашли меня немного в стороне, с окровавленной головой.

Когда через неделю я очнулся, все стало по-другому.

Я лежал под теплым, чистым больничным одеялом, и ко мне регулярно заглядывала медсестра, которая ласково спрашивала, не болит ли у меня что. Приносила воды, когда мне хотелось пить, и лекарства, когда я морщился от головной боли.

Я не мог ни шевелиться, ни говорить, но мне было на удивление хорошо. Иногда казалось, что я уже умер и попал на небо. Но если б я даже и умер, жалеть мне все равно было не о чем, так что я был рад просто лежать там, крепко зажмурившись.

Лежал я возле окна, через которое струилось солнце, и пусть даже из-за хирургических швов не мог открыть глаза, кто-то приходил и раздергивал занавески. Мое сердце впервые за все время оттаяло. Вот, значит, каково это – когда тебя любят! Как это чудесно, думал я.

Когда я стал понемногу поправляться и начал говорить, ко мне пришел врач и стал разговаривать со мной, но мне не хотелось много болтать языком. Увидев, что ко мне вернулась речь, он мог спросить, кто я такой, выяснить, где я живу, и позвонить моей матери. Было жутко даже просто подумать об этом. Так что я старался держать рот на замке и делал вид, будто обдумываю его вопросы, крепко зажмурившись, – типа, так жутко болит голова. Наконец, врач перестал забрасывать меня вопросами и после нескольких томограмм мозга оставил в покое.

На следующий день врач сказал, что я ничего не помню из-за той аварии. Странное дело: стоило мне услышать эти слова, как кружащиеся в голове воспоминания и впрямь стали довольно туманными. Первый замок на той двери защелкнулся, когда я увидел улыбающееся лицо медсестры, треплющей меня по голове, другой – когда остальные пациенты в палате зааплодировали, поскольку мне наконец удалось пошевелить руками и сжать пальцы в кулак.

Так они и закрывались, один за другим, эти замки, запирающие комнату моих страшных воспоминаний, и, как и предположил врач, я почти потерял память. Забыл, кто я, как меня зовут, – все забыл.

Представители власти, наверное, решили, что я сын водителя, поскольку его бумажник обнаружился среди моей одежды. Дорожная полиция, занимавшаяся аварией, и страховая компания связались с родственниками водителя, и те приехали в больницу. Полицейские, естественно, считали, что я из этой семьи, но жена и дети водителя, увидев меня, ничего не сказали.

Жена вроде как спросила у меня, что связывало меня с ее супругом, но когда ей сообщили, что из-за шока я ничего не помню, она не стала продолжать расспросы. Увидела, как я ем, пользуясь левой рукой, и лишь сказала, что муж ее был тоже левша. Не знаю почему, но после похорон ее супруга она стала заглядывать ко мне время от времени, как к своему собственному больному сыну.

А потом, когда я достаточно оправился, чтобы выписаться из больницы, взяла меня к себе домой.

Я отправился с ней, поскольку мне все равно было некуда больше пойти, но про себя решил: если мне там не понравится, можно будет в любой момент сбежать. Но только представьте: все меня ждут, ждут с распростертыми объятиями! Там были три девчонки: одна классе в седьмом, другая в старших классах, и еще одна даже младше меня.

И еще там был яблоневый сад с сотней яблонь.

Девчонки ждали меня в тени дерева прямо у ворот, и когда мы подъехали на такси, все вскочили и бросились открывать перед нами калитку.

Та, что постарше, помогла мне выбраться из машины, поскольку я до сих пор был на костылях, а средняя взяла мою сумку. Самая маленькая бросилась матери в объятия и посмотрела на меня. Глаза ее не были холодными – наоборот, полны тепла и любопытства.

Даже теперь, когда я мысленно возвращаюсь к тому дню, мне кажется, что это было больше похоже на сон.

Женщина сказала, что я могу оставаться у них, пока ко мне не вернется память. Заглянув за ворота, я и впрямь почувствовал себя как дома. Казалось, что я долго шатался по каким-то темным местам и наконец-то нашел дорогу домой.

Знаете, как красив яблоневый сад в июне?

Приятно было просто смотреть на зеленые яблочки, еще совсем маленькие, гроздьями свисающие с веток. Когда я показал на них, женщина улыбнулась и произнесла: «Просто немножко подожди, пока они созреют, – тогда ешь, сколько влезет».

И в этот момент темная комната в моем сердце провалилась куда-то в самые глубины подвала моего подсознания.

Да, я могу жить здесь! Да, я могу обрести новую жизнь! Больше не надо никуда бежать, не надо постоянно озираться по сторонам, трепеща от страха!

8

Канвон – провинция Республики Корея, расположенная примерно на той же широте, что и Сеул.