Пески. Потомки джиннов

Случайная пуля оцарапала мне руку, мигом лишив власти над песком, и во тьме блеснул кинжал, направленный Жиню в спину. Ещё мгновение, и он был бы мёртв. Выхватив из-за пояса свой револьвер, я шагнула из укрытия и спустила курок, почти не целясь. Солдат с кинжалом осел на землю, но черноволосый мираджиец, стоявший за ним, тут же развернул ружьё, и пуля пронзила моё тело так же легко, как обычную плоть, не рождённую огнём джиннов и песками пустыни.

Обо всём, что случилось потом, я узнала уже с чужих слов, когда очнулась долгое время спустя. Жинь пробился ко мне, свалив с ног ещё троих, подхватил на руки и понёс, истекавшую кровью. Шазад шла впереди, орудуя двумя мечами. Выбравшись из гущи схватки, меня взвалили на спину Изза, который прилетел за нами в обличье гигантского рухха, но даже он не успел бы домчать до лагеря вовремя. Пришлось искать молельный дом в ближайшем городке на той стороне, во владениях султана. Обратившись снова человеком, Изз заставил святого отца поклясться, что вылечит меня и не причинит вреда, а затем повторил его слова сам, чтобы убедиться в их истинности. Из уст демджи не может выйти ложь. Тем не менее Шазад пришлось силой оттаскивать Жиня, который навёл на целителя револьвер и собирался лично присматривать за лечением.

Святой отец отнёсся к своим обязанностям добросовестно, но жизнь во мне еле теплилась. С большим трудом остановив кровотечение, он предупредил, что перевозить меня пока нельзя. Пуля прошла так неудачно, что хватило бы не на одну смерть. Однако полёт Изза не укрылся от вражеских глаз, и пришлось рискнуть. Меня доставили в лагерь и передали в надёжные руки нашего собственного святого отца.

Не будь я демджи, всё закончилось бы плохо, но огонь джиннов выжигает заразу лучше любых снадобий. Целителю было достаточно не дать мне истечь кровью, но и это оказалось непросто, так что в себя я пришла только неделю спустя в шатре у святого отца, с трудом продравшись сквозь болезненную пелену перед глазами.

Шазад спала рядом со мной, и тогда я поняла, что выжила лишь чудом. Место, где когда-то хозяйничал Бахи, подруга после его гибели обходила стороной, и даже когда вражеский меч единственный раз на моей памяти задел ей руку, я зашивала порез сама.

Она проснулась, стоило мне пошевелиться. Тревожно распахнула глаза, потянулась за оружием… и в изумлении уставилась на меня.

– Ну наконец-то! Поздравляю с воскрешением из мёртвых!

Теперь, после тяжкого объяснения с принцем, Шазад нашла меня сидящей по плечи в прозрачной воде неглубокого пруда, который ограждали от нескромных взглядов тёмные покрывала, развешанные на прибрежных кустах. Шевеля пальцами ног чёрно-белую гальку, устилавшую дно, я расчёсывала жёсткие волнистые пряди непросохших волос и бережно оттирала чистым песком кровавую корку с раны, полученной в Сарамотае. «Ерунда, заживёт само, у целителя и без того полно забот с беженками – особенно с той, что назвала меня именем моей матери. Если та уже очнулась, туда тем более пока лучше не соваться».

Шазад тоже успела стряхнуть с себя песок и переоделась в нарядный белый с жёлтым халат, цветом напомнивший мне мундиры мираджийских солдат. Блестящая смуглая кожа подруги, обожжённая солнцем пустыни, ярко выделялась на фоне светлой шелковистой ткани. Под мышкой Шазад держала какой-то свёрток.

– Наш Жинь – крепкий орешек, но лёгок на подъём, – сочувственно сказала она. – Ахмеда он тоже поначалу бросил в Измане одного.

Ту историю я знала. Когда принц решил остаться на родине предков, Жинь предпочёл отправиться дальше с кораблём, на котором братья прибыли в Мирадж. Вернулся он только месяцы спустя вместе с Далилой после смерти своей матери в Сичани.

– Во время султимских состязаний было то же самое, – продолжала Шазад, скидывая туфли на берегу. – Исчез накануне вечером и явился потом с подбитым глазом и сломанным ребром – даже не рассказал никому, что случилось.

– Подрался с каким-то солдатом в трактире из-за девчонки, – объяснила я.

– Хм… – Подруга закатала шаровары и присела на берегу, опустив ноги в прохладную воду. Лёгкий ветерок доносил птичьи трели вперемешку с обрывками голосов из лагеря. – Ладно, времени мало, давай разберёмся по-быстрому. Ты сейчас спросишь, знала ли я, что Жинь попросился уехать, а я отвечу, что не знала, – и ты мне поверишь, потому что я никогда прежде тебе не врала. Это одна из двух причин, по которым ты меня любишь.

«Что ж, трудно поспорить».

– А другая причина, о самая хитрая из подруг? – усмехнулась я.

Шазад весело рассмеялась:

– Та, что без меня тебе пришлось бы ходить голой!

Она развернула свёрток, который оказался халатом неописуемой красоты. Я как-то уже видела его на самом дне сундука с одеждой – тёмно-синий, как небо пустыни перед самым наступлением ночи, и усыпанный крошечными звёздочками. По их звяканью в руках у подруги я поняла, что это не вышивка, а блёстки из чистого золота.

К мятежникам я попала в чём была, без необходимого запаса одежды, но у Шазад её нашлось на двоих, хоть и не совсем подходящего размера. Таких прекрасных вещей я в жизни не видывала, а этот халат был, пожалуй, лучше всего, что хранилось в сундуке.

– Это по какому случаю? – поинтересовалась я, ложась в воду у самого берега и приподнимая голову.

Шазад снова усмехнулась:

– Навид каким-то образом сумел уговорить Имин выйти за него замуж.

От удивления я вдохнула так резко, что набрала в рот воды и поперхнулась. Шазад с улыбкой похлопала меня по спине.

Навид влюбился в Имин, едва попав в лагерь. Узнавал её в любом обличье безошибочно и с любого расстояния, а на празднике равноденствия несколько месяцев назад выпил для храбрости и признался в любви перед всем лагерем. Помню, как я тогда взволнованно сжала руку Шазад, ожидая, что Имин с насмешкой откажет парню, однако, как ни странно, ничего подобного не произошло, хотя прежде она держалась со всеми, исключая разве что сестру Халу, насторожённо и отстранённо. Слишком много обид причинил демджи старый мир, против которого воевали мы все.

Грозно окинув лица зевак своими золотистыми глазами, Имин посоветовала найти другой предмет для любопытства, а затем взяла под руку Навида и в изумлённой тишине удалилась с ним от общего костра.

– Ты не можешь пропустить свадьбу, – продолжала Шазад, пока я откашливалась, – и должна одеться поприличнее. Имин уже выпросила у меня три халата – её собственные, мол, стали не по фигуре.

Я с удивлением подняла брови:

– Свою фигуру она может сделать какой угодно – разве нет?

– Можно подумать, я не говорила, – сердито фыркнула Шазад, – да что толку! Теперь у меня на три халата меньше.

– Если так пойдёт, скоро совсем не останется.

– Тогда возьмём в осаду её шатёр и захватим добычу… Зато удалось отбить этот… – Она показала на свой белый с золотом. – …И твой – его хотя бы легче забрать назад, потому что мы спим рядом.

Подняв из воды руку, мгновенно высохшую на палящем солнце, я бережно провела пальцами по роскошному тёмно-синему шёлку, вспоминая историю, рассказанную подругой. Бывало, в душной тьме шатра не спалось, и мы часто беседовали, насколько хватало ночи и слов. Когда Шазад призналась родителям, что решила примкнуть к делу принца Ахмеда, отец вручил ей два меча, а мать – этот синий халат с золотыми звёздами.

– Ты хотела войти в нём в Изман, – вздохнула я, – когда мы победим.

«Если победим».

– До Измана ещё далеко. – Шазад словно услышала моё мысленное «если». – А пока нечего ему пылиться на дне сундука. Поноси вечерок, только обещай, что не вывозишь в крови.

– С меня опасно брать обещания…

Конечно, они сбудутся, демджи не может солгать, но результат может оказаться совсем не таким, какого ожидаешь.

Подруга подала мне руку, помогая выбраться на берег.

– Это всё же не поход, Амани, – даже тебе едва ли удастся попасть в неприятности.

У нас в Захолустье со свадьбой долго не тянули. Невеста быстренько напяливала свой лучший халат, доставшийся от матери и старших сестёр и порядком изношенный, и заматывала лицо куфией, чтобы в опасный промежуток времени между обручением и обрядом в молельном доме какой-нибудь гуль или джинн не забрал себе девушку, что уже не принадлежала отцу, но ещё не стала собственностью супруга.