Страница 7 из 12
– Шалман всегда был гнездом порока, – праведно поджал губы Тамид, – вот и получил своё. Как раз сегодня на рассвете я читал про город золота Абадден. (Мой друг имел обыкновение зачитывать святые книги до дыр и мог бы, наверное, проповедовать не хуже самого священника.) Богатство отвратило его жителей от Всевышнего, и он послал джиннов очистить город бездымным огнём.
О джиннах мне доводилось слышать и куда менее приличные истории – о том, как они выкрадывали у отцов и мужей девушек и женщин, совращали их и уносили в свои тайные башни. Мало ли что расскажут про старые добрые времена! Джиннов никто не видел уже десятилетия, и палить гнёзда порока приходится переодетым девушкам и чужакам с помощью местных выпивох.
– Вот видишь, – продолжал Тамид уже своим обычным шутливым тоном, – не зря я тебя предостерегал насчёт того стрельбища. Небось теперь рада, что послушалась… – Он поморщился, заметив, как я смущённо потупилась. – Что, серьёзно?
– Да тихо ты! – прошипела я, косясь на Хайфу, которая как-то слишком внимательно разглядывала его костыль. – Хочешь, чтобы меня повесили?
Тамид разочарованно вздохнул:
– Так вот почему ты сегодня вся какая-то выжатая…
– Можно подумать, ты у нас прямо кровь с молоком! – фыркнула я, потирая щёки, словно надеялась избавиться от следов бурной ночи. – Между прочим, могла взять приз, – добавила я шёпотом, придвинувшись вплотную, – если бы там играли хоть чуточку честнее.
– А кто сказал, что не могла? – буркнул он с кислым видом. – Я же говорил: не надо было вообще…
Этот наш спор начался уже давно, ещё когда моя мать рассказывала про Изман. После её гибели я больше не говорила приятелю о своих мечтах, пока не подслушала слов дяди о замужестве. А тогда сразу бросилась к Тамиду.
К нему в окно я лазала с детских лет, с тех пор как стала дотягиваться до подоконника, и он неизменно радовался мне. Журил, но больше в шутку. Узнав, что я собралась бежать, шутить перестал.
Тамид никогда не понимал моего желания покинуть Пыль-Тропу, хотя, казалось бы, сам мог выбраться легче всего – изо всех обитателей нашей затхлой дыры. В ту ночь он сказал мне то же самое, что и прежде. Какая разница, где жить, если мы с ним навсегда останемся теми же – калекой и нищей девчонкой? Если никому не нужны здесь, то с какой стати окажемся нужны там?
В ответ я пересказывала письма тёти Сафии – о лучшей жизни, о том, что выше прозябания на задворках пустыни, – но Тамид был слишком недоверчив для ревностного прихожанина. В конце концов я притворилась, что передумала копить деньги и бежать, на самом же деле продолжала верить – а что мне оставалось? Иначе нет смысла жить вообще.
Хайфа многозначительно кашлянула:
– Это, конечно, не моё дело, господин, но вы опаздываете к молитве.
Мы с Тамидом переглянулись, подавляя смешки. Как будто снова в школе.
– Опаздывать грешно, – произнёс он с деланой серьёзностью.
В школу мы всё время опаздывали и обычно ссылались на его хромоту, а учитель вот так же точно говорил про грех. Мы бы, может, и испугались, но его послушать – так всё на свете грех, а Тамид прочёл Писание от корки до корки уже трижды, и опоздания, как и болтовня или сон на уроках, там даже не упоминались.
Он всё же забрал у Хайфы свой костыль и позволил утянуть себя в молельню, бросив на прощание:
– Мы ещё поговорим.
Помахав ему рукой, я развернулась в другую сторону и поспешила по обжигающему ноги песку к дядиной лавке. Добежав, откинула железные решётки и пинком распахнула дверь, чтобы впустить впереди себя солнечный свет, а войдя, осторожно заглянула за мешки с солью и полки с запаянными жестяными банками, в которых никогда не портилась еда. Двери и ставни в лавке были обиты железом, как и везде в Захолустье, но заползти среди ночи всё равно что-нибудь могло.
В пустыне с тенями не шутят. Чудищ всяких сколько угодно – от костлявых безликих гулей, пожирающих плоть и принимающих облик жертвы, чтобы добраться до её родных и знакомых, и до чёрных как ночь крылатых нетопырей, что кусают спящих и кормятся их страхом, пока не высосут всю душу. Однако, сколько бы их ни было, против железа упыри бессильны. Солнечного света они тоже не выносят, но вернее всего – пуля в голову или стальной нож в сердце. Железо даже бессмертных делает смертными. Так Разрушительница погубила самых первых древних, и так же точно люди, в свою очередь, расправились с её собственными порождениями.
Теперь чудищ стало меньше, и люди в наших местах не гибнут от них вот уж десяток лет, но всё же время от времени страшные твари находят щель в железе и таятся потом в тёмных углах, пока не получат пулю или удар ножа.
Убедившись, что лавка пуста, как бутылка пьяницы, я подпёрла дверь, чтобы сквозняк разгонял духоту, высыпала на прилавок остаток своих монет и принялась пересчитывать.
Шесть фауза и три лаузи, сколько раз ни пересчитывай. Не хватит и за окраину Пыль-Тропы выехать, не говоря уже об Измане. Даже если сбежать с дядюшкиной кассой и никто не поймает, далеко не уедешь.
Значит, нужно придумать новый гениальный план, и как можно скорее.
Звякнул железный колокольчик над дверью, и я едва успела смахнуть свои жалкие накопления с прилавка. Явились первые покупатели – мамаша Пама аль-Йамин с троицей сыновей.
Весь томительно тянувшийся день в голове крутились мысли о том, как выбраться из Пыль-Тропы. Ближе к вечеру от жары и усталости я стала клевать носом, но встрепенулась, услышав с улицы стук копыт. Мимо лавки проскакали всадники. Я вскочила, во рту пересохло от волнения. Тамид же говорил, они идут к Шалману. Что могло понадобиться солдатам у нас? Неужели кто-то донёс им о Синеглазом Бандите и о единственной девушке в пустыне, способной сыграть его роль?
В лавку стремительно, словно тень, нырнула человеческая фигура и распласталась по стене между входной дверью и окном. Моя рука легла на ружьё, которое тётушка Фарра держала под прилавком. Однако незнакомец не двинулся в мою сторону, он вообще не шевелился, будто и не дышал.
По улице проскакал ещё один всадник, но на лавку не обернулся. Подождав, пока он удалится, я подала голос:
– Хороший день для игры в прятки.
Незнакомец резко развернулся – небрежно повязанная куфия упала с лица, и косой вечерний свет, сочившийся в окно, отчётливо обрисовал его черты. Сердце у меня в груди странно подпрыгнуло. Змей Востока!
Моё лицо, однако, даже не дрогнуло: привычка. Чужак улыбнулся, хотя плечи его остались напряжены.
– Просто хотел отдохнуть от солнца: жарковато сегодня.
Тот же голос, речь гладкая и правильная. Ни единой искры узнавания в странных глазах – я даже была слегка разочарована.
– Посёлок у нас небольшой, – заметила я, – рано или поздно они придут сюда. Скорее рано. – Снова стук копыт, возвратившийся всадник придержал лошадь, развернулся. Окликнул кого-то, подъехали ещё двое. Лицо чужака напряглось. Нож у него на поясе был тот самый, что выронил Дахмад вчера, когда я позорно сбежала… – Здесь не самое надёжное место для укрытия.
Держа руку на рукоятке ножа, он вопросительно взглянул на меня. Я отступила от прилавка, кивнув себе под ноги. Всадник за открытой дверью уже спешивался. В ту секунду, когда он повернулся спиной, чужак рванулся вперёд, перескочил через прилавок и нырнул под него, чуть задев меня плечом.
Я едва успела встать обратно, когда в лавку ввалились трое мужчин. Первый шагнул вперёд, внимательно оглядывая крошечное помещение. Наконец его взгляд остановился на мне.
Молодой, с аккуратно зачёсанными назад волосами и пухлыми щеками, он выглядел зелёным юнцом, но шитый золотом шарф через плечо выдавал офицера.
– Добрый вечер, господин, – поклонилась я со всей почтительностью, остро ощущая, как чужак под прилавком старается дышать тише.
– Для тебя – господин тысячник! – Офицер нервно дёрнул рукой, но сделал вид, будто поправляет манжеты.
– Что будет угодно господину тысячнику? – Льстить армейским я давно уже выучилась.