Страница 4 из 204
- От кого я это слышу? – не остался в долгу профессор Николас ван Бидлоо. – От человека, на руках которого только за последние пять лет умерли Петр Великий, императрица Екатерина и царевна Наталья. Теперь вами загублен последний Рюрик. Не слишком ли много для одного поганого Блюментроста?!
- Говорят же, что глас народа – глас Божий, - вздохнул Лаврентий Лаврентьевич. – А знаете, как произносят вашу фамилию в том самом народе? «Быдло»! Так оно и есть - господи, прости меня грешного. Позор – не знать не только азов медицины, но даже истории страны, живя в ней более четверти века. Его величество – Романов, а не Рюрик! Быдло вы необразованное, милостивый государь, и ничего более.
Впрочем, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что ученые мужи обличали друг друга без особого энтузиазма. Потому что каждый из них в глубине души был доволен тем, что последний вздох императора примет не он. У постели больного уже почти сутки священнодействовал некий астральный целитель, потомственный кудесник Шенда Кристодемус, спешно вызванный Остерманом из Риги. На него и ляжет ответственность за смерть молодого императора, которую медики, несмотря на различие в диагнозах, единодушно ожидали в ближайшие сутки.
Обер-камергер Иван Долгоруков в начале болезни неотлучно находился у постели царя, но, услышав от Блюментроста, что надежды больше нет, еще днем шестнадцатого января ускакал в свое имение Горенки, и чем он там сейчас занимался, не знал почти никто. А те немногие, кто знали – помалкивали, потому как Иван, умевший подделывать почерк молодого императора, старательно писал поддельное завещание, согласно которому престол переходил невесте Петра, сестре обер-камергера Екатерине Долгоруковой.
Последние двое суток рядом с царем пребывал его учитель, вице-канцлер Андрей Иванович Остерман. Но вечером восемнадцатого января он, почувствовав упадок сил после двухсуточного бдения, удалился в свои покои, наказав протопопу Василию Пряхину немедля будить его в случае любого изменения в самочувствии больного. Этот протопоп остался около Петра – читать псалмы и присматривать, чтобы еретический Кристодемус не совершил над больным чего-либо богопротивного.
Остерману удалось поспать всего четыре часа, когда к нему, преодолев сопротивление камердинера, ворвался протопоп. Был он с перекошенной мордой и явно в расстроенных чувствах, связно не говорил, а только сумбурно восклицал:
- Там!.. Господи Иисусе Христе, помилуй раба твоего грешного! Ваше сиятельство, скорее!
И при этом непрерывно крестился.
Наскоро одевшись, Остерман пошел или, точнее, почти побежал за попом, по дороге вслушиваясь в его не очень членораздельные выкрики. В общем, понять удалось немного, да и то оно вызывало серьезные сомнения. Якобы над больным сверкнула ярчайшая вспышка, а потом сверху образовался ангел небесный, возложивший длань на чело Петра. Видя такое, Пряхин попытался перекреститься, но вместо этого лишился сознания, а придя в себя, обнаружил, что лежит рядом с богомерзким кудесником Шендой, тоже пребывающим в бесчувствии. Протопоп встал, наконец-то осенил себя крестным знамением и, натыкаясь на стены, бросился сообщать о сногсшибательной новости вице-канцлеру.
- Что с государем? – пропыхтел Андрей Иванович.
Но в ответ было еще раз повторено про ангела, и все.
Первое, что увидел Остерман в покоях императора - неподвижное тело Кристодемуса, развалившееся у самого ложа больного. Перешагнув через него, вице-канцлер схватил лежащую поверх одеяла руку Петра, страшась ощутить могильный холод. Но рука была теплая. И вдруг она слегка сжала пальцы, а потом – о чудо! – Петр открыл глаза.
- Что, Андрей Иванович, испугался? – спросил император еле слышным шепотом. – Я, честно говоря, тоже подумал, что мой земной путь окончен, и совсем было собрался последовать за сестрой Натальей. Но Господь в милости своей безграничной решил, что мне еще рано, поэтому не бойся, эта хворь меня не убьет.
Сзади икнул, а потом всхрапнул кудесник-целитель. Петр чуть повернул голову, с интересом посмотрел вниз и предложил:
- Распорядись, чтобы его убрали, он свое дело сделал, а мне надо сказать кое-что важное.
Пока два дюжих лакея вытаскивали бесчувственное тело Кристодемуса, Остерман немного пришел в себя.
- Где Иван Долгоруков? – спросил тем временем император.
- Отбыл в Горенки.
- Та-ак… - было видно, насколько трудно Петру говорить, но он продолжил:
- Перед тем, как мне впасть в забытье, Ванька подсовывал на подпись завещание, где наследницей признавалась Катерина. Я не подписал, а он, вор, так при этом ухмыльнулся… ох, подоткни подушку, чтобы голова легла повыше. Да, хорошо. Знаешь, когда одной ногой стоишь в могиле, понимаешь то, о чем здоровым бы никогда не догадался. Не так уж нужна была ему моя подпись! Небось и сам прекрасно ее нарисовал на поддельной бумаге. Воровство сие надо прекратить, пока оно не дало ядовитых плодов!
Император в изнеможении прикрыл глаза.
- Ваше величество, я немедленно распоряжусь… - начал было потрясенный Остерман, но Петр не дал ему договорить. Открыл глаза, пристально посмотрел на вице-канцлера и чуть дернул щекой, при этом сделавшись чем-то неуловимым настолько похож на своего грозного деда, что по спине Андрея Ивановича побежали мурашки.