Страница 12 из 83
– Послушайте, – сказала Ольга, и ленивый голос ее с неожиданной четкостью прозвучал в грохоте карнавала: – меня волнует эта небывалая в нашей стране подвижность. Мне кажется порой, что это не Москва, не Кузнецкий мост, а Париж… Я пять лет не была в Париже, – вздохнула Ольга, – и так соскучилась, по нем…
Они прошли по Неглинному и остановились в толпе, захлестывающей Театральную площадь.
– Александр Сергеевич, – мягко сказала Ольга, – я все время думала о ваших проектах. С тех пор, как послала вам эту записку… Вы не осуждаете меня за попытку скрыть свое авторство?..
Неуловимым движении она коснулась пальцев Локшина и, поймав его благодарный влюбленный взгляд, удовлетворенно сжала тонкие губы.
Глава девятая
Шестая держава
На эмалированной дощечке было написано: Л. В. Буглай-Бугаевский.
Десятки совершенно одинаковых одностворчатых дверей с матовыми стеклами, с торжественными барельефами дощечек, на которых посетитель тщетно искал бы характерного для советского учреждения сокращенного названия должности, но зато мог прочесть фамилии многочисленных редакторов не менее многочисленных изданий, окружали Локшина. Издательство и отделкой помещения, и синими с желтым обоями и вежливо разбросанными на столах комплектами журналов старалось походить на европейское.
Локшин постучал по затененному стеклу двери. Знакомый голос недовольно крикнул:
– Войдите!
Локшин вошел и увидел маленького прилизанного Бугаевского, бегающего вокруг непомерно большого стола, заваленного вырезками и фотографиями. У стола пылко розовеющим сверху и ярко оранжевым от модных полуботинок внизу, величественным и неподкупным монументом высился солидный лысеющий мужчина.
– Семен Давыдыч, – стонал Бугаевский. – Семен Давыдыч, – восклицал он чуть не ежеминутно и от волнения подобострастно путал. – Давыд Семеныч, – надрывался он, размахивая сложенной рыхлой газетой, на которой красным карандашей было отчеркнуто невзрачное объявление, – Семен Давыдыч, прочтите.
– Да, – величественно изрекал монумент.
– Давыд Семеныч, прочтите!
Буглай-Бугаевский прекратил беготню и, не обращая внимания на Локшина, даже не кивнув ему, даже не показав вида, что узнал его, начал читать.
– Гражданин Мейер Менделевич Головчиков, происходящий из граждан… меняет имя Мейер на Леонид, фамилию Головчиков – на Бугаевский… лиц, имеющих… Видели? Слышали? Популярность-то? Популярность-то какова!
– Да, – невозмутимо реагировал монумент, тщетно высвобождая шею из отложного парижского воротничка.
– Сашка! – только сейчас заметив Локшина крикнул Бугаевский. – Слыхал? Снилось тебе такое? Небось на Бугаевского меняет, а не на Локшина! Семен Давыдыч, – обратился он к молчаливо выжидавшему монументу, – вы знаете, какую мы с Сашкой штуку выдумали. Мы ведь с ним вместо всю эту диефикацию развернула. Перспективы-то каковы? Заграница интересуется. Государственный комитет создается! Я туда вот Локшина приспосабливаю…
Локшин недовольно поморщился.
– Леонид Викторович, сухо спросил он, – а как же со специальным номером?
– Господи! – схватился на голову Бугаевский в искоса быстро взглянул на неподвижное лицо Семена Давыдыча, – вторую неделю не высыпаюсь. По ночам из типографии не выхожу. Я этим гадам по десять раз в день звоню! Клише перепутали, вместо оборки – голые поля, заголовки курсивом, шрифты…
– Да, – третий раз неопределенно издал монумент и медленно, словно на шарнирах, повернувшись, не прощаясь ни с кем, вышел из комнаты.
– Видал? – желчно спросил Бугаевский и ехидно подмигнул вслед вышедшему: – командует, а ничего не понимает.
– Ну так что же – выйдет номер или нет? – недовольно спросил Локшин. – Вы уверяли, что пустите к десятому…
– Режьте меня, – патетически ударил себя в грудь Бугаевский, – вешайте, к стенке ставьте…
И, выдержав многозначительную паузу, спокойно добавил:
– Ты, Саша, не огорчайся. К десятому весь тираж получишь. А вот гранки, если хочешь, прогляди.
Локшин нерешительно посмотрел на груду узеньких полосок с печатными столбиками, обильно исчерченными цветным карандашом.
– Хочешь, я тебе прочту? Передовая – диефикация и оборона. Здорово запущено? А стиль? А идеология? А цитаты? Ты не представляешь, сколько я с этой передовицей намучился! С Лениным просто – из него, не читая, можно цитат надергать, справочники есть, – а ты попробуй цитатку из «Республики» Платона. А ты из Мольтке цитатку дай! А лозунг, лозунг-то какой я в конце запузырил…
Буглай-Бугаевский в упор уставился на Локшина и выжидающе остановился. Он словно ждал, что Локшин должен разразиться комплиментами.
Читал он по-актерски, выразительно, с повышением и понижением голоса, с длинными многозначительными паузами, с пышной жестикуляцией. Локшин искренно изумлялся: статья была написана увлекательно, цитаты были приведены весьма кстати и выпукло оттенили основную мысль.
– Видал-миндал! – снова расхвастался Бугаевский, – со слезой написано! С огоньком! С вдохновением! Я, брат, о чем угодно писать могу. Хочешь, сейчас сяду и напишу против? Так напишу – плакать будешь. А отчего? Все техника, Сашка! Они что, – он сделал выразительный жест и сторону закрытой двери, – а кто работает? Мы! Я в эмиграции был, тебе и не снилось, какие я там разводы разводил. А теперь – пожалуйте, стопроцентная идеология. Я, брат, так с ним и разговариваю – насколько вам идеологии нужно?? Без уклонов – давай пятьдесят, с уклонцем можно за тридцать… По дешевке работаю! Грабят!
«Мразь, – брезгливо подумал Локшин, – обязательно продаст…»
– Перед выходом хорошо бы весь номер просмотреть, меня Сибиряков просил, – сказал он, подавая руку Бугаевскому.
– Пришлю, пришлю, – засуетился тот, – сам на квартиру привезу. Ей-богу, привезу…
– Нужный человек, – рассуждал Локшин, уже выйдет на улицу, – а какой неприятный…
И по мере того, как поспешное «Б» увозило его на Зубовскую площадь, он все больше и больше укреплялся в сознании, что Бугаевский устроит ему какую-нибудь пакость. Как может Ольга жить с таким человеком?
Локшин вспомнил, как не раз она, с ядовитой иронией высмеивала мужа, его беззастенчивый апломб, хвастливость и претенциозность. Резко и даже злобно разговаривая с Багаевским, она не стеснялась выказывать Локшину знаки искреннего расположения. Она открыто подчеркивала при муже, что Локшин ей не чужой человек. Порой казалось, что злобные искры ревности вспыхивают в торопливых глазках Бугаевского, и что улыбочка, обычная его подобострастная улыбочка, таит молчаливую угрозу.
– Тебе звонили, – встретила Локшина Женя и обиженным тоном добавила: –опять женский голос.
«Ольга», – подумал Локшин, и с деланным равнодушием бросил:
– Наверно из секретариата.
– Не из секретариата, а звонила эта… твоя…
Женя сделала на слове «твоя» придирчивое ударение. Глаза ее увлажнились, нос неприятно покраснел, кожа стянулась у скул, и лицо со стало старым и некрасивым.
– Удивительная манера устраивать скандалы из ничего.
– А эти звонки? А запаздывания? А записка?
– Какая записка? – испугался Локшин.
– А вот!
Женя торжествующе развернула перед нам записку, еще утром извлеченную из ревниво обшаренных карманов его пиджака. Локшин искоса взглянул на измятый лоскут бумаги, с удовольствием убедился, что записка не от Ольги.
– Дура, да ведь это от дяди Кости, – сказал он, вырывая из ее рук записку и указывая на таинственное «К» под несколькими строчками, приглашающими его зайти поговорить вечерком.
«Как хорошо, что я уничтожаю записки Ольги», – подумал он и, неожиданно для себя повысив голос, сказал:
– Что это за обыски! Рыться в карманах! Что это еще за фокусы? Ты бы еще слежку за мной устроила!..
– Так это от Константина Степановича? – виновато начала Женя, но Локшин не слушал ее. Он с шумом отодвинул стул и, бросившись на кровать, уткнулся лицом в подушку. Набитая нечистым пухом, она кольнула его лицо.