Страница 7 из 9
Затащив ящик в гостиную, отец достал инструкции, принес свои инструменты и начал собирать агрегат. Мы с Сэмом пытались подавать ему гаечные ключи и отвертки, но он нас прогнал:
– А ну, не путайтесь под ногами!
Когда отец закончил, посреди комнаты стоял гигантский гладильный пресс с двумя массивными железными пластинами и двумя педалями, как на пианино у Лонни.
Мама испуганно шарахнулась при виде него.
– Я не управлюсь с такой громадиной! – вскрикнула она, пытаясь обхватить пресс обеими руками.
Отец налил воду в большой цилиндр и повернул переключатель цвета меди. Практически сразу из машины пошел пар и раздался свистящий звук.
– Тельма-Лу, – сказал отец, – смотри на мои ноги.
Одна педаль смыкала пластины между собой, вторая их размыкала.
– Надо нажать на вторую педаль, или пластины не откроются, пока не закончится двухминутный цикл.
Он продемонстрировал это на паре джинсов. Сэм ахнул, когда они вышли из-под пресса такими, будто по ним проехался каток. Взяв из переполненной бельевой корзины выстиранную футболку, отец протянул ее маме.
– Давай, теперь попробуй ты.
Она положила ее на нижнюю пластину, нажала на педаль старта и отскочила, когда верхняя пластина начала опускаться. Когда пластины открылись, футболка была тонкой и гладкой, как лист бумаги, и пахла, как воздух после дождя.
– Тельма-Лу, когда я вернусь домой со смены, все вещи должны быть выглажены.
У мамы задрожала нижняя губа.
– Я постараюсь.
Когда отец уехал, Лонни унесла Салли в родительскую спальню, а мама принялась гладить.
– Я не могу так, – бормотала она себе под нос, – я не понимаю, что надо делать.
Потом она стала жаловаться, что пар из-под пресса обжигает ей глаза.
Ничего бы не случилось, не запрети она нам в тот день идти играть на улице. Запертые в доме, мы с Сэмом бегали туда-сюда, и каждый раз, когда я попадал в него стрелой с резиновым наконечником из игрушечного лука, он падал на пол и болтал в воздухе ногами, делая вид, что умирает. Когда мы устали от этой игры, он перебежал в гостиную и стал сбивать фотографии и сувениры с журнального стола.
Мама с криком бросилась за ним, и тут мяч, которым я ударил о стену, срикошетил ей в голову. Она обернулась, чтобы погнаться за мной, и Сэм подскочил к прессу.
Мы не сразу поняли, что произошло. Из-под пресса повалил дым и пошел отвратительный запах. Лонни, с Салли на руках, вбежала в гостиную посмотреть, что случилось. Сэм стоял возле пресса и кричал, пытаясь вырваться – каким-то образом его левая рука оказалась под верхней пластиной. Мама кинулась к прессу и дернула его за руку, но она не двигалась. Лонни раз за разом изо всех сил давила на подъемную педаль, но пластины не размыкались.
Мама с громким криком повалилась на пол. Лонни схватила руку Сэма, но ей тоже не удалось его освободить. Я обхватил сестру за талию и принялся тянуть, пока она держала Сэма. Но и это не помогло. Сэм подпрыгивал, трясся и кричал так, будто его убивают.
Казалось, прошло несколько часов, прежде чем пластины разомкнулись. Рука Сэма превратилась в кровавую массу, словно растопилась под прессом. Схватив Сэма, Лонни побежала с ним в ванную, и когда они мгновение спустя выскочили оттуда, рука Сэма была обернута полотенцем, а по полу за ними тянулся кровавый след. Слезы катились у нее по щекам, но держалась она спокойно. Лонни передала Сэма мне и побежала к телефону, звонить отцу.
Сэм безжизненно повис у меня на руках. Я не мог перестать плакать. Мой брат получил такое страшное увечье – и все по моей вине.
– Он уже едет, – сказала Лонни.
Мама перестала рыдать, но все еще всхлипывала, поднимаясь с пола.
Через несколько минут отец на Зеленом Бомбардировщике влетел во двор с такой бешеной скоростью, что я испугался, как бы он не врезался в стену. Ввалившись внутрь, он приказал нам собрать кое-какие вещи и садиться в машину – надо срочно ехать. Матери он велел обернуть руку Сэма марлей с вазелином и наложить чистую повязку.
Хут, начальник отца, услышав, что произошло, позвонил в госпиталь в Фениксе, и там обещали, что нас будет ждать хирург. В Альбукерке нет врача, который мог бы вылечить Сэму руку, сказал Хут.
Мы все забрались в машину и выехали из поселка. Лонни укачивала Салли на руках, сидя на заднем сиденье вместе со мной, а мама впереди держала Сэма и все еще громко всхлипывала. Отец смотрел только вперед. Он так крепко вцепился в руль, что казалось, костяшки пальцев вот-вот прорвут ему кожу.
Лицо у Сэма стало пунцово-красным, он не двигался и не издавал ни звука. Глаза его были закрыты, словно во сне. Отец сказал, что это болевой шок. Я боялся, что он уже не проснется.
Лонни наклонилась вперед.
– Папа, а как же Ночка? – мягко спросила она.
– Ничего с ней не случится.
Больше мы никогда ее не видели.
Облако пыли летело за Зеленым Бомбардировщиком, словно мы убегали от торнадо. Впервые за всю жизнь я, такой шумный, не издавал ни звука. Салли завозилась и захныкала у Лонни на руках. На улице стемнело, и я смотрел на усыпанное звездами небо над пустыней, слушал шум деревьев и старался убедить себя, что с Сэмом все будет в порядке.
Мы приехали в госпиталь глубокой ночью. Отец припарковался у входа и вбежал внутрь с Сэмом на руках. Сестры в белых униформах уложили его на каталку и повезли дальше по коридору, мама с папой последовали за ними. Лонни, Салли и мне не позволили пойти, и мы уселись в комнате ожидания.
Лонни сменила Салли подгузник, дала бутылочку и отправила меня к торговому автомату за печеньем и газировкой. Несколько раз она брала меня за руку и говорила, что я ни в чем не виноват, но я только качал головой и плакал. Всю ночь я проходил по комнате ожидания из угла в угол, считая квадратные плитки на полу и представляя себе, как Сэм вбежит туда, смеющийся и веселый.
Уже светало, когда мама с папой вернулись к нам. Сквозь слезы мама сказала, что Сэма еще оперируют. Глаза у нее были красные, а щеки раздулись так, будто ей натолкали в рот ватных шариков.
– Папа, – спросил я, – с Сэмом все будет в порядке?
Он поднял руку, прося меня остановиться, потому что слезы застилали ему глаза. Наверное, дело было совсем плохо, раз он не отвечал. Я снова стал считать плитки, но стоило мне подумать о Сэме, как я сбивался со счета, и приходилось начинать сначала.
Уставившись в стену, мама трясла головой и бормотала себе под нос, что это не ее вина. Она так и знала, что гладильный пресс представляет опасность для детей. Слишком уж сложно с ним управляться, говорила она, не обращаясь ни к кому в особенности. Лонни покачивала Салли на руках и тихонько ей напевала: «Не плачь, малышка». Никто не обращал на нас внимания – мы сидели среди таких же грустных, утомленных людей, которым, судя по их виду, отнюдь не хотелось здесь очутиться.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем явился доктор. Он поставил себе стул напротив мамы с папой.
– Подвижность в руке у Сэма восстановится практически полностью, – сказал он. – Но пройдет несколько месяцев, прежде чем мы сможем его выписать из больницы. Мы пересаживаем ему кожу с живота на руку. Это новая техника, которая показала многообещающие результаты.
Мы поселились в полном тараканов мотеле, в комнате с двумя кроватями и крохотным телевизором. Я со своей подушкой и одеялом спал на полу, а Лонни с Салли на одной из кроватей, рядом с мамой и папой. Мама почти не разговаривала, разве что иногда жаловалась, что все винят ее за происшествие с Сэмом. Глаза у нее застывали, как будто в трансе; я мог несколько раз пройти мимо, но она меня не замечала.
Отец вел себя так, будто ее с нами вообще не было.
Несколько долгих недель Сэм лежал в стеклянном боксе на маленькой кроватке под прозрачной пластиковой палаткой. Нам не разрешалось заходить внутрь. Каждый день папа поднимал меня повыше к стеклянной перегородке и говорил помахать брату рукой. Левая ручка Сэма была прибинтована к животу, а правая пряталась под ярко-голубым одеялом. Ремни крепко фиксировали его грудь и ноги, чтобы он мог двигать только головой. Он поворачивался посмотреть на меня, и я плакал, но он всегда широко улыбался мне в ответ.