Страница 4 из 7
Нюте: «Влюблены ли вы?» – «Поцелуйте меня, и я вам скажу».
Дамы заставили Ивана Ильича принять участие в игре, и ему выпало:
«Много ли у вас желаний?» – «Я бы этого не сказал».
И так 28 гаданий. Было много смеха, шутливых упреков и обвинений.
Крещенское гадание закончилось на веселой ноте. Вдруг Нюта серьезно спросила:
– А почему все-таки этот веер не был завершен? Смотрите-ка, медальон раскрашен – и все, на этом работа замерла.
– Могу предположить, – начал Иван Ильич, – что его отпечатали и начали расписывать накануне Французской революции. Остались в прошлом галантные празднества и забавы, словно сошедшие с картин Ватто и Фрагонара. Игривость, тем более на веерах, стала неуместной. Мудрый Талейран вспоминал: «Кто не жил в годы, близкие к 1789-му, тот не знает, что такое радость жизни».
Ольга Николаевна подтвердила:
– После Французской революции искусство веера постепенно пришло в упадок. Веерами почти не пользовались. И только в эпоху Наполеона веера снова вошли в моду, но – маленькие, в соответствии с «античной» модой эпохи ампир. Проницательная мадам де Жанлис объясняла это по-своему: «Раньше, когда краснели, когда хотели скрыть застенчивость или смущение, носили большие веера; веер был защитой, обмахиваясь им можно было прикрыться. Теперь мало краснеют, не смущаются, не имеют никакого желания скрывать и носят неприметные веера».
Потом она добавила:
– А знаешь, Нюточка, у меня есть еще один веерный экран этого времени, он совершенно готовый, но так и не стал настоящим веером. Я тебе его покажу на днях. Правда, он еще более игривый, но ты ведь уже взрослая барышня.
Все рассмеялись. Тетя поцеловала племянницу и пожелала покойной ночи.
Веер-бальная книжка, перламутр, кость, металл.
Франция, 1840-е гг.
Бальное остроумие
Ольга Николаевна вернулась из антикварной лавки раскрасневшейся, тотчас вооружилась лупой и села рассматривать свою покупку. Улыбка не сходила с ее лица.
Неслышно подошел Иван Ильич и заглянул через плечо.
– Новый экспонат в твою коллекцию?
– Посмотри, Иван, это веер – бальная книжка. Старинный, я думаю, первая половина XIX века. Обложка перламутровая, а листки-пластины костяные. На них записывали свинцовым карандашиком название танца и имя кавалера, пригласившего даму. Не дай Бог ошибиться. Скандал! После бала записи можно было легко стереть. Но хозяйка этого веера – бальной книжечки сделала остроумные зарисовки.
Ольга Николаевна раскрывала одну за другой пластины-страницы.
– Не правда ли, эти рисунки напоминают иллюстрации к «Горю от ума»? Вот этот персонаж, согнувшийся в полупоклоне, напоминает Молчалина. А этот, с брюшком, грудь колесом, похож на Репетилова. Этот, тонконогий, вышагивает, словно по льду скользит, – точь-в-точь Загорецкий. Вот и военный, чем не Скалозуб?
– А Чацкий-то есть в этом обществе «уродов с того света», как писал Грибоедов?
– Вот он – романтичный мужчина! Изображен, кстати, без всякой насмешки. Видно, дама ждала-ждала его приглашения, но…
– Вместо танца в объятиях этого красавца она упражнялась в остроумии, – закончил Иван Ильич. – Уж ты-то на балах никогда не занималась рисованием.
– Ах, балы это моя слабость, – вздохнула Ольга Николаевна с притворным смирением.
Веер-экран каминный, картон, сетка, раскрашенная гравюра.
Рукоятка: дерево.
Англия, первая треть XIX в.
Урок французского
Ольга Николаевна не упускала случая проэкзаменовать Лёвушку по иностранным языкам. Сегодня для этой цели она выбрала веер-экран начала XIX века с надписью по-французски.
Такие веера-экраны использовали не в качестве опахала, а для защиты лица от жара камина – даме следовало иметь «интересную бледность»; красное или загорелое лицо считалось даже неприличным. В выбранном Ольгой Николаевной веере-экране было сделано сетчатое «окошко», в котором можно было сменять картинки наподобие панорамы или райка.
Лёвушка с любопытством рассматривал веер. На раскрашенной вручную гравюре вокруг «окошка» были изображены парк в английском вкусе и благородное семейство, отдыхающее «на лоне природы». Справа возвышался огромный валун, или даже скала, на котором и была сделана надпись:
Sa masse indestructable
a fatigé le temps.
– Лёвушка, я подзабыла французский, – слукавила Ольга Николаевна, – помоги мне перевести.
Лёва перевел верно по содержанию: «Ее неразрушимая масса заставила устать время».
– Очень хорошо, – похвалила мама. – Но, поскольку это строчки из стихотворения, может быть, мы поищем более образные выражения?
В результате совместного творчества родился такой художественный перевод:
– А кто такой Делиль? – спросил Лёва.
– О, Жак Делиль был знаменитый поэт и переводчик, член французской Академии. Во время революции ему пришлось эмигрировать в Англию, и там его очаровали английские сады и парки, выглядевшие более естественными, природными, что ли, чем французские и немецкие. В начале XIX века Делиль вернулся на родину и напечатал свою поэму «Сады», в которой призывал современников быть соавторами природы, включать деревья, камни и водоемы в ландшафт садов и парков. Делиль был очень популярен у нас 100 лет назад. Кстати, в поэме «Сады», описывая природу разных стран, Делиль упомянул Россию. Как там у него, дай Бог памяти… кажется так:
– Вот если бы все учебники состояли из таких рассказов и таких картинок! – вздохнул Лёвушка.
Оба остались очень довольны необычным уроком.
Веер плие, бумага, печать, раскрашенная гравюра. Остов: кость, резьба, металл, зеркальце.
Франция, середина XIX в.
Свет мой зеркальце, скажи…
Этим вечером Ольга Николаевна с мужем и племянницей Анной отправились в оперу. В антракте Иван Ильич зашел в буфет, а дамы тем временем прогуливались в фойе. Ольга Николаевна развернула красивый старинный веер с изображением галантной сцены. Можно было подумать, что она разглядывает какие-то детали веера, но она вдруг сказала: