Страница 20 из 21
Порядком захмелевший Распекаев вдруг посуровел, огляделся вокруг и тихо спросил:
-А ты помнишь, Володя…. Вот всегда тебя хотел спросить… Когда там, на болоте, перед своим самоубийством, тебя наш Самсоныч отвел в сторонку, в лес, что там было… дальше?
Владимир задумался, его лицо окрасилось состраданием. Заговорил тихо, глядя куда-то поверх друга:
– Он несколько десятков метров шел, шатаясь по тропинке, задыхался, хрипел, мучаясь от своей астмы, а потом присел под дерево, вытер со лба пот и, достав револьвер, сказал:
-Все, капитан, я… ухожу. Прошу Вас, передайте жене и детям, как я погиб. Борьба дальше не имеет смысла. Царь – дурак, мальчишка. Порядок в стране и армии не навел, а в большую драку ввязался. Погубит и себя, и Империю и миллионы русского народа. А я… не могу больше. Наш солдат воюет храбро. Кладет голову, не думая. Но наш царь и наш штабной генерал есть угробитель солдата.
-Так и сказал?
-Да, так и сказал. Угробитель! Перекрестился. И вдруг выстрелил себе в рот. Я… ничего не успел. Ну, а хоронили мы его на следующий день, найдя приметное место. Его потом жена…, вдова забрала оттуда.
Установилась тишина. За столиком напротив очкастая семейная пара, потупив глаза, медленно тянула пиво из больших бокалов. За столик подальше, пыхтя, как паровоз, грузно усаживался толстый красномордый тип в сопровождении бледного юноши в ярких полосатых гетрах на полных икрах ног. Толстяк, заметив любопытный взгляд Бориса, недовольно фыркнул и отвернулся, обиженно поджав толстые губы.
-Странная парочка. На деда с внуком непохожи, а впрочем, – Распекаев пожал плечами и вопросительно взглянул на друга. Тот качнул головой, нахмурился:
-Идем на балкон, покурим.
Массивный деревянный балкон нависал над мостовой в тени громадного дерева и был пока пуст. Внизу в предвечерней суете улицы прогуливались горожане: женщины в кокетливых шляпках, но строгих жакетах и плессированных юбках ниже колена, некоторые в сильно приталенных легких пальто. Мужчины в серых и черных пиджаках с короткими рукавами и таких же серых кепи и с неизменной тростью в левой руке. Некоторые останавливались вокруг небольшого столика прямо под самым балконом. Крестинский заметил, как Борис с любопытством рассматривает толпу внизу.
-Там то же пиво продают, на вынос. Десять пфеннингов за маленький бумажный стаканчик, очень дешево. Газета и то стоит двадцать. Ты вот что, Боря… Мы не в Ростове на набережной. Старайся ни на кого не смотреть, тут тебе не наш кабак. А эти двое… Как тебе сказать, дело-то обычное. Эти вьюноши, они легкого поведения. На Александерплатцт их сколько хочешь, день и ночь стоят, ждут клиента. Тот толстый, по всей видимости, богатый генерал или полковник в отставке. В Берлине любят толстяков и тут внушительный вес воспринимается как признак доброго характера и веселого настроения. А гомосексуалисты тут пока никого не волнуют, кроме нацистов. Те, – Владимир чуть улыбнулся и приподнял указательный палец, – грозятся их всех немедленно перевешать. Чистота нации превыше всего!
-Н-да-а-а… Ну и нравы тут. Слушай, слушай, Володя. А… Ты не пробовал прибиться к генералу Врангелю? Говорят…
-Поздно, брат… Ты что, не слыхал? Врангель убит еще в позапрошлом году. Все газеты писали. Брат денщика, только что прибывший из России. Подсыпал, мерзавец, бациллу туберкулеза. Сгорел генерал от чахотки за три месяца! Да и… сам Петр Николаевич не особо-то и принимал близкий круг Деникина. Старые распри, сам понимаешь. А я ведь еще и в штабе Сидорина служил. Ты слыхал, что они с ним сделали в Крыму?
-С Сидориным? – удивленно вскинул глаза Борис, -да… Н-нет… А что?
-Хотели вообще – казнить. Свалить же на кого-то надо… Вспомнили старые его грехи, но отнюдь не поражения на поле боя, а то, как он под Новочеркасском ихних лакированных сыночков, наводнивших штабы, бросил против большевиков да в мерзлые окопы… Но потом просто – позорно сломали саблю над головой. Мерзавцы…
-Хорошее тут пиво, – Распекаев неловко вытер салфеткой редкие усики, – крепкое…
-Э-э-э, брат! Ты просто не пил давно по-настоящему крепкого пива. Тут в каждое последнее воскресенье марта немцы устраивают такой праздник – Bockbierschaft, праздник крепкого пива. Все заведения повсюду и очень недорого продают крепкое пиво и народ веселится от души! Правда, в последние годы коммунисты с нацистами все чаще стали использовать старый народный праздник для проведения своих митингов. Тут в конце марта еще довольно холодно, народ собирается, чтобы просто потанцевать и согреться, по дешевке попивши пива из громадных бочек, которые выкатывают прямо на тротуары. Ты знаешь, это как наша масленица, это сближает, каждый чувствует себя маленькой частицей своего большого народа.
-Да, у нас масленица сближает… Скажешь, тоже. Особенно когда напьемся да и мутузим под гармошку себе морды, стенка на стенку…. Мы, Володя, не колбасники, у нас все проще.
-Немцы выгодно теперь отличаются от нас, русских, Боря.
Владимир, облокотясь на перила балкона, опять закурил папиросу, морщась от ее приторного вкуса, выдохнул с дымом:
-У них прямо на глазах всей Европы теперь формируется нация. Нация, как ядро государства. Россия рухнула, потому что у нас, как ни странно это, не было нации, не было национальной идеи. Я помню, как мы пошли на Варшавский вокзал отлавливать дезертиров с фронта, кажется, в шестнадцатом году. Мой дядя по матери, генерал от инфантерии в отставке, то же был с нами, правда, в штатском. Из вагонов высовываются десятки небритых рож, он им кричит: куда вы, мол, бежите, вы ж русские солдаты! А они в ответ: мы не русские, мы саратовские! Или – вятские! Или вообще – казаки! Понимаешь? Русскими они считали других, может, москвичей, может еще каких. Но не себя!
-Большевики быстро сделают теперь…
-Что – большевики? – воскликнул Владимир, – да ведь Ленин в своей бредовой погоне за мировой революцией заложил большую мину под его же детище – Советский Союз, разделив страну на национальные квартиры. Этот разношерстный интернационал рано или поздно и развалит эту страну. А немцы строят национальное государство, с национальной идеей – реванш за Версаль, подчинение себе других наций, захват жизненного пространства… Идем присядем, что-то стало свежо.
-Я тебе скажу, – Борис отхлебнул несколько глотков и, качнув головой, поставил кружку на стол, – зря мы все обвиняем именно большевиков в том, что случилось и с Россией и с нами. У нас в полку даже в семнадцатом ни один большевик не мог заявиться в казармы из страха быть побитым или даже тут же пущенным в распыл. Большевики прятались, никакого веса не имели. Матрос Баткин – он что, большевик? Или матрос Железняков, арестовавший Временное правительство? Нет, Володя, они оба анархисты. А Приказ номер один о создании Советов в частях, полностью разваливший нашу воюющую армию и превративший ее в пьяную толпу, кто Керенскому написал – большевики? Нет, его написали эсеры. А кто выпустил Декларацию прав солдата, после которой офицеров стали просто отстреливать, как куропаток? Может, Ленин? Троцкий? Нет! Сашка Керенский! Меня самого тогда два раза выводили за угол… И вот когда все это пустило под откос и страну и армию, когда немцы просто поехали на Петроград в вагонах первого класса, тогда и встали большевики. Больше было и некому, ибо все болтуны вмиг разбежались.