Страница 16 из 20
Спина Панорамы, комсвокоровской кобылы, подрагивая, стала покрываться белым пушистым инеем и Гришка заботливо накинул на нее попону, бережно вынув ее из подсумка на своем седле.
-А где ж ее попона? – пробормотал Мокеич, думая о чем-то своем и не оборачиваясь.
-Так ить… сушатся, все три, Мокеич! Не успевают за тобой, ты нынче больше носишься, чем стоишь…
– Молодец, благодарю за заботу…, -не отрывая глаз от окуляров бинокля, проговорил комсвокор, – А примета это плохая, Гриша. Свою попонку отдавать… Береги нынче Воронка.
Тем временем в колышущихся рядах кавалерии белых взметнулись знамена, сверкнув на январском солнце золотыми наконечниками. Думенко тут же послал вестового к наштакору Абрамову с приказом корпусу и бригаде блиновцев атаковать противника немедленно.
… – Ну што, Григорий, окропим нынче этот молодой снежок? Винцом… молодым да красненьким?.. Не соврали колпаковские … А-га-а… Вот они, голубчики, рядком стоять. Под парами стоять, небось драпать собрались… Ну и… спасибо тебе, Сидорин за такой подарочек!.. Вот што, Григорий, – Думенко деловито оторвал глаза от окуляров бинокля и, продолжая настороженно всматриваться в белую низину, раскинувшуюся у подножия только что взятой высотки и упиравшуюся вдалеке в железнодорожную станцию с едва различимым в сыпящемся с неба мелком снежном мареве зданием вокзала, – скачи-ка ты немедленно к партизанам. Пускай они… Надо им взять вот этот хуторок…, -он на весу развернул карту-пятиверстку, – Жирно-Яновку. Там на станции, во-от она, Нор-кинская, -он ткнул карандашом в точку на карте, – надо немедленно взорвать пути!.. Иначе сбегут наши бронепоезда! Запомнил, кузнец? Пулей лети!
И, когда Григорий был уже в седле, едва сдерживая застоявшегося на морозе заиндевевшего Воронка, крикнул вдогонку:
-Скажи комбригу партизанской чтобы скрытно шли! Без шума! Иначе упустим! Они под парами!
Сквозь свист ветра в ушах вдруг явственно услыхал Гришка звонкий веер пуль над самой головой. Холодок прокатился по спине. «Эх! пулеметчик гонится!.. Хос-с-поди, помилуй!» – и тесно пригибался к секущей лицо мокрой конской гриве все ниже. Нырнул под насыпь, пули звенькнули пару раз об рельсы и отстали.
И, когда уже завиднелись в снежной круговерти отведенные в арьергард передки артбатареи партизанской бригады, вдруг позади рванул шальной трехдюймовый снаряд, явно перелетевший боевые порядки бригады. Горячая волна ласково лизнула Гришкину шею и спину, вдавив в коня и гулко шарахнув по ушным перепонкам. Воронок вдруг встал, как вкопанный, закинул к небу мокрую голову, мелко задрожав, попятился назад, осаживаясь и широко расставив задние чулкастые свои ноги. Гришка едва успел соскочить с седла.
Лиловый округлившийся глаз Воронка щедро наполнился бирюзовой, как донская вода, крупной прозрачной слезой. Из развороченного живота медленно выходили блестящие и едко дымящиеся на морозе кишки. Ручейки крови лениво потянулись из-под его брюха, растопляя грязный снег. Он все силился приподнять голову, но тут же с влажным хрипом безвольно ронял ее навзничь.
С минуту Гришка, отупело присев на корточки и прикрыв лицо растопыренной ладонью, бесслезно и беззвучно рыдал. Сердце стучало, как вагонные пары, рвалось из груди. Наконец, он поднял голову, осмотрелся, сделал несколько шагов назад, почти к самой дымящейся воронке, поднял заснеженную свою папаху и снова бросился к Воронку. Навалившись на его мокрую шею, крепко обнял, щекой на миг прижался к теплому подрагивающему телу друга. Поцеловал в лоб пониже мокрой вороной челки. Достал револьвер, отвернулся и, закрыв папахой лицо, выстрелил коню в ухо. Вынул кинжал, ловко перехватил мокрую подпругу. Схватил пригоршнь снега и бросил себе в рот.
Придерживая левой рукой эфес шашки, подхватив седло, быстро побежал, до хруста сцепив зубы, не оглядываясь и больше не пригибаясь.
После того, как на виду у бронепоездов и пластунов Второй сводный корпус вместе с блиновцами в лобовой яростной атаке иссек и рассеял кавалерию белого Донского корпуса, Горская и Донская бригады думенковцев, а так же 21-я и 23-я пехотные дивизии, с ходу развернувшись в боевые порядки у персияновских высот, атаковали их и, несмотря на шквальный пулеметный огонь и тройной вал проволочных заграждений, смели оборону донских пластунов. Узнав, что железнодорожные пути на Новочеркасск уничтожены, а высота 403 уже за красными, пластунская бригада Донской армии на станции взорвала оба бронепоезда, а так же три новеньких английских танка и, бросив всю свою артиллерию, стала в панике откатываться на юг вдоль путей, на город, но была умело теми же партизанами перенаправлена влево, в сторону станицы Кривянская, открывая красным прямую дорогу на уже никем не прикрытый город Новочеркасск.
Едва переведя дух в Хотунке, едва напоивши чуть обсохнувших лошадей и приведя в порядок сбрую и амуницию, наскоро пополнив боезапас, обе бригады думенковцев получили приказ комсвокора: «Вперед, на Новочеркасск!»
Через их головы с ласковым шелестом летели тысячи снарядов всей артиллерии корпуса, вселяя веру в скорую победу и огненным валом подгоняя из города так и не успевшего опомниться противника.
Ибо у него были хорошие, толковые генералы, а так же храбрые и готовые принести себя в жертву за спасение Родины младшие офицеры, тысячи и тысячи солдат, однажды давших присягу и не изменивших ей, но между ними уже давно и гибельно зияла, как глубокая рваная рана, глухая, бездонная, непреодолимая пропасть!
И после хаотичного отхода с Персияновских позиций, части Донского корпуса не смогли закрепиться в городе и сдали его без серьезного сопротивления, отступая двумя колоннами в направлении Ростова и Багаевской.
Думенковцы в расположении частей белых обнаружили еще пять исправных танков, десяток тракторов, множество легковых и грузовых автомобилей, горы боеприпасов и более ста орудий.
Белые не собирались покидать город. Тем более, в Рождественскую ночь.
Во многих богатых казачьих и купеческих домах, среди наряженных к Рождеству Христову комнат, с украшенными гирляндами и хлопушками елками, среди перевернутых комодов и разбросанных вещей, брошенных на пол в суматохе поспешного бегства их зажиточных хозяев, ломились от еды и выпивки покинутые праздничные столы.
И когда в некоторых подворотнях на окраинах еще гремели выстрелы, во многих домах за рождественскими столами уже раздавались залихватские переливы гармоник и звучали то победные, то по-солдатски похабные окопные песни наконец получивших этот давно желаемый город, уцелевших в жестоком бою, зверски уставших и быстро хмелеющих победителей.
-Ишь, разомлелася, стерва…Ну-ну.
Гришка осторожно оторвал тяжелую голову от подушки с рюшечками, отодвинул в сторонку пухлую руку перезрелой купеческой дочки, как-то так скоро, в своей же , изгрызенной тоской постели, со страстью голодной бабы, отдавшейся ему намедни после полуштофа молодого вишневого вина, рывком поднялся, вышел по малой нужде.
Покрытое еще с вечера низкими снеговыми тучами морозное январское небо уже очистилось и из черноты глубокой глядели теперь на мир многие мерцающие точки далеких звезд.