Игра шутов

— Дорогой мой Джордж… неужели же мы должны целый день обсуждать захолустного авантюриста, кажется, даже бывшего галерного раба? Сегодня мы ждем акробата Ушарта, и, я надеюсь, мастер Баллах тоже сыграет для нас.

— Ах, проклятье. Тади Бой никуда не денется — и что может быть лучше доброго, забористого рассказа о похождении бродяги? — О'Лайам-Роу подлил масла в огонь: ему вовсе не хотелось прекращать такую расчудесную приватную забаву.

Тади Бой лежал ничком на подоконнике, подложив под живот свою лютню, и не принимал в разговоре никакого участия. Позже, после того, как Томас Ушарт по прозвищу Тош исполнил блестящий танец на канате, Тади Бой вчистую обыграл О'Лайам-Роу в карты и дал короткий, но бесспорно прекрасный концерт в честь хозяина дома, а затем в обществе О'Лайам-Роу, Робина Стюарта и Пайдара Доули отправился в Блуа. Визит закончился.

Ирландцы собирались сделать остановку в Неви. Сэр Джордж Дуглас, возвращавшийся в Блуа через Шамбор вместе с сэром Джеймсом и лордом д'Обиньи, которому пора было на службу, распрощался с оллавом, не сказав ни единого слова.

В дороге Стюарт снова атаковал Тади:

— Твоего принца ужасно интересует этот парень Лаймонд.

Оллаву не изменило обычное терпение.

— А твоего лорда д'Обиньи страшно интересует итальянское серебро. Это одно и то же: только О'Лайам-Роу коллекционирует бесполезные факты. — Тади не сводил глаз с костистого, напряженного лица Стюарта. — Разве не так?

— Итальянское серебро! Безделица работы Приматиччо, — злобно передразнил лучник своего командира. Все, конечно, слышали, какая бурная ссора разразилась между лордом д'Обиньи и лучником за закрытыми дверями. — Что бы стал он делать, если б очутился в траве рядом с гепардом? Запустил бы в кошку браслетом?

Потом они приехали в Неви. Скромный, прелестный особняк госпожи Бойл, где они остановились на ночь, был битком набит родственниками и друзьями, которые вот уже два дня бурно обсуждали новость: приезжает сам великий Кормак О'Коннор и будет жить здесь, вместе с ними. Все, как один, франкофилы и англофобы, Дойли и О'Дуайеры всегда были рады приветствовать мятежника. О'Лайам-Роу, его оллав и слуга явились в самый разгар веселья, были встречены поцелуями и объятиями и всю ночь; до самого рассвета, просидели без сна, принимая участие в жарких спорах. Тади Бой блистал, но из О'Лайам-Роу слова было не вытянуть. Уна не показывалась: два дня назад она уехала в Блуа и остановилась у троюродной сестры, чтобы принять участие в какой-то придворной церемонии.

Одеваясь поутру, Тади Бой забавлялся сверх меры по поводу необычной молчаливости О'Лайам-Роу.

Принц Барроу обул башмаки со вздернутыми носами, встал и осторожно потопал одной и другой ногой, а затем раздумчиво заговорил со своим оллавом:

— Было бы лучше для всех, представь себе, если бы ты занимался своими делами и не совался в мои.

Ошеломленный, Тади Бой обернулся.

— Но ведь я и еду в Блуа по своим делам. — Через минуту он добавил снисходительно: — А что касается заботы о благе ближнего, то ты верный друг, принц Барроу, и в этом тебе равного нет.

— Рад, что ты так считаешь, — сухо отозвался О'Лайам-Роу.

В глазах оллава, стоявшего позади, мелькнуло легкое замешательство.

Глава 4

БЛУА: ВСЕ ПРЕЗРЕННЫЕ ИСКУССТВА

Музыканты и те, кто принимает участие в забавах, то есть всадники и колесничие, возницы и заклинатели, лицедеи, фигляры и жонглеры, шуты, мимы — все презренные искусства… За них несет ответственность тот, с кем они пришли, — ведь это он им платит, а в отдельности каждый из них подл и за себя отвечать не может.

Когда ирландцы вернулись в Блуа, при дворе заправляли дамы. Король вместе с лордом д'Обиньи и его офицерами охотился на кабана в Шамборе. Для женщин же, оставшихся дома, приезд Тади Боя, бледного, желчного, полного измышлений, был подобен явлению чудища с волшебным цветком.

Им надоело бродить в заиндевелых стенах лабиринтов, надоело обмениваться бородатыми остротами у камина, где высоко горело пламя, душистое от розмарина и можжевельника; надоело даже смотреть, как Тош и его ослик в своей деревянной сбруе скользят от шпиля к шпилю, — и дамы, окутанные облаками пачули, окружили оллава, требуя все новых и новых развлечений. О'Лайам-Роу нашел Уну в доме ее друзей: она ездила верхом, охотилась с соколами, играла в шахматы со своими поклонниками — и принц добродушно, без единой жалобы присоединился к их числу. Он даже купил девушке нового волкодава. Собака была неплохая, но все же не Луадхас.

Как раз перед приездом Генриха королева Екатерина пригласила О'Лайам-Роу на один из своих послеполуденных приемов. Становилось ясно, что оскорбление на площадке для игры в мяч было почти заглажено стараниями оллава — скоро должны были пасть и последние препоны. Принц явился, розовый, улыбающийся, многословный. Блеск и разнообразие роскоши очень его развлекли: обрызганные духами перья, шелестящие широкие юбки с фижмами и кружева из Жено; сетчатые чулки и туфли с драгоценными пряжками; крахмальные чепцы и шапочки, расшитые бисером; сетки на волосах и плоеные капюшоны; выщипанные брови и завитые локоны; меха рыси, виверры и соболя калабрийской выделки, влажные от тепла и распространяющие удушливый запах; полупрозрачные шарфики, которыми дамы, входя в сад, прикрывали нижнюю часть лица и которые с непринужденной вульгарностью высшего света прозывались coffins a roupies [26]. Тади Бой, в тот раз отсутствовавший, перевел это позднее.

Затем О'Лайам-Роу был представлен вдовствующей королеве Шотландии. Встреча произошла в ее собственных апартаментах, и при ней находились только леди Флеминг и Маргарет. О'Лайам-Роу, который из упрямства не пожелал сменить свой шафрановый наряд ради одной из премудрых старух Тади Боя, заметил, несмотря на свою беспечную, спокойную отрешенность, что Мария де Гиз даже и не взглянула на фризовый плащ. Ирландец был принят любезно, со всеми церемониями. В конце, с внезапностью, которая насторожила его, королева в твердых, четко отмеренных английских выражениях поблагодарила принца за то, что тот способствовал созданию и поддержанию alter ego [27] Кроуфорда из Лаймонда.

Принц Барроу сделал это лишь потому, что сама мысль оставить в дураках сильных мира сего очень его забавляла. Но он предпочитал не помнить о том, что если Лаймонд был орудием в руках королевы-матери, то и он в какой-то степени служил тем же целям. Словно прочитав его мысли, Мария де Гиз сказала:

— Мне жаль, что он проявил себя… с несколько неожиданной стороны.

— Но, государыня, — возразил О'Лайам-Роу, углубляясь в свою любимую доктрину, — когда человек проникнут искусством до сердцевины плоти своей и до мозга костей, не следует плакаться по поводу потертого платья, дурной компании и непристойных манер. Свобода духа, забвение условностей и прекрасная, беззаботная полнота беспредельных ощущений — вот что заставляет душу парить в облаках и кружиться на ветру.

— Вы раскрыли секрет Тади Боя, — сказала леди Флеминг язвительно. — Думаю, душа его парит и кружится, как ветряк на Гаронне. Ведет он себя до крайности вульгарно.

О'Лайам-Роу улыбнулся, но улыбка получилась немного вымученной. В шкафу он заметил брошенную тряпичную куклу: платье на ней было порвано, волосы отклеились, голова безвольно поникла. И в его желудке, мягком, чистом, омытом здоровыми соками и работающем усердно, как маслобойки на ферме, появилось какое-то странное трепетание.

На следующий день вернулся король. Арчемболт Абернаси прекратил возиться со своими клетками во внутренних дворах замка и удалился на городские квартиры, где, кроме него, обитали его помощники, несколько медведей и канатоходец Тош. Ослик, привязанный на террасе замка, предчувствуя тяжелые дни, сердито кричал. Уна О'Дуайер в предпоследний день своего пребывания в Блуа приняла О'Лайам-Роу, явившегося с предпоследним визитом. Братья Бурбоны и другие молодые дворяне освободились от чопорного этикета, царившего в Шамборе, и, резвые, как щенята, устремились наверх к Тади Бою.

26

Дословно: сундучки для храпа (ст.-фр.).

27

Второе я (лат.).