Сборник новелл ""

Однажды поздним вечером звонок на его двери торопливо продребезжал три или четыре раза. Хамфри недоуменно поднял брови и пошел открывать. За дверью стояла Каролина. Шляпка, волосы, платье-все было как обычно, все на месте, ну а в целом впечатление складывалось такое, будто она не останавливаясь бежала до самого его дома. Хамфри улыбнулся ей своей кошмарной улыбкой и без слов провел прямо в гостиную, где она сначала уселась, потом вскочила, потом походила, а потом наконец повернулась к нему.

– Я ушла от Алана, – объявила она.

– Бывает, – ответил Хамфри.

– Из-за тебя ушла, – продолжала Каролина. – То есть не совсем, конечно, из-за тебя, скорей из-за твоего мерзкого эликсира. Ах, Хамфри, ты не представляешь, какая я подлая, низкая и гадкая тварь, какая я ужасная предательница и изменница!

– Ну, это уж чересчур, – проговорил Хамфри. – Ты, видимо, хочешь сообщить, что выпила снадобье?

– Да. Тайком от него.

– И что же он сказал, когда ты ему призналась?

– Я ему не призналась, Хамфри. Не смогла. Мало того, я налила туда воды, добавила хинина и...

– Хинина? Зачем?

– Но оно ведь было горьким.

– Ага, понятно. А потом?

– Потом все стало еще хуже. Я так мучилась, Хамфри, так мучилась, просто передать нельзя. Чего только я не придумывала, на какие нежности не пускалась, лишь бы исправить дело. Но разве его исправишь! Мне даже кажется... – Ну, ну?

– Мне кажется, я его совсем испортила, окончательно и бесповоротно. Понимаешь, я начала за ним следить: нельзя не следить за человеком, который стареет у тебя на глазах. Но когда вот так следишь за кем-то, поневоле обнаруживаешь массу недостатков. А он... он наверняка догадывался, потому что... в общем, последнее время его будто подменили. Но это моя вина, не думай, целиком моя, ведь это я его разлюбила. А возможно, и не любила никогда.

И она зарыдала – самый лучший выход в данной ситуации.

– Может, тебе и вечная молодость уже не нужна? – спросил Хамфри.

– Зачем мне молодость, если я никого не смогу любить!

– А про себя ты разве забыла?

– Жестоко так говорить, Хамфри, очень жестоко.

Даже если это правда.

– Что поделаешь, – произнес Хамфри, – одиночество всегда жестоко. Такова уж цена скромной порции бессмертия. И платить ее придется и тебе, и мне, и, разумеется, старине Винглебергу. Мы – существа особой породы и жить должны по особым законам. Отныне всегда будем мы, – он очертил в воздухе круг, – и весь остальной мир.

Оба притихли и долго сидели вдвоем внутри воображаемого круга, отделяющего их от остального мира. Ощущения, испытываемые ими при этом, были, по правде сказать, не лишены приятности.

– Когда-то, – заговорил наконец Хамфри, – у нас находились иные причины для уединения.

– О Хамфри, если бы ты... Но я такая скверная. Я тебя обманула. А потом еще и его обманула.

– Да, первый поступок – явная ошибка. Его необходимо исправить.

– Но как же быть со вторым? И исправлять поздно, и оставлять нельзя.

– Согласен, оставлять не годится. Значит, ты уверяешь, что снадобье было горьким? А может, ты и здесь ошиблась?

– Нет, нет, что ты! Оно было страшно горьким.

– Любопытный факт, – промолвил Хамфри, – наводит, как говорится, на размышления. Дело в том, что я не добавлял в воду ничего, кроме соли.

НЕДУГ АНДЖЕЛЫ БРЭДШО

Перевод. Ливергант А., 1991 г.

Одна юная дама, дочь отставного полковника, жившая с родителями в одном из самых аристократических пригородов Лондона, была помолвлена с поверенным, мистером Агнецом Факсфером, который с каждым годом зарабатывал все больше и больше. Звали эту юную даму Анджела Брэдшоу нее был скочтерьер, ходила она в зеленом свитере, а когда в моду вошли босоножки, она, как и все, стала носить босоножки. Агнец Факсфер также мало чем отличался от своих сверстников, и молодые люди вели размеренную и беззаботную жизнь.

Но одним пасмурным сентябрьским днем с нашей юной дамой стало твориться что-то неладное. Не говоря худого слова, она подожгла шторы в гостиной, а когда ее попытались урезонить, принялась топать ногами, кусаться и сквернословить.

Родители, разумеется, решили, что девушка лишилась рассудка, и ужасно расстроились; жених же был просто безутешен. Однако знаменитый психиатр, за которым немедленно послали, нашел Анджелу в здравом уме; обычные в этом случае тесты, которым была подвергнута больная, симптомов умопомешательства не выявили.

Когда же обследование подошло к концу, Анджела внезапно разразилась грубым смехом и, обозвав почтенного эскулапа старым ослом, заявила ему, что он не придал значения двум-трем весьма существенным симптомам. Симптомы эти были столь туманны и противоречивы, что юная девица, абсолютно не сведущая ни в психоанализе, ни в жизни, знать их при всем желании не могла.

Потрясенный до глубины души, психиатр, однако, вынужден был признать, что, хотя знания Анджелы свидетельствуют о серьезных нарушениях в ее психике, а слова, с которыми она к нему обратилась, – о невоспитанности и дурном вкусе, отправить ее в сумасшедший дом лишь на этом основании он не вправе.

– Неужели вы не можете увезти ее в психиатрическую клинику хотя бы на том основании, что она подожгла мои шторы? – удивилась миссис Брэдшо.

– Без явных признаков умопомешательства не могу, – стоял на своем врач. – Впрочем, вы имеете полное право предъявить ей обвинение в поджоге.

– Чтобы моя дочь попала за решетку?! – взвилась мать. – Нет уж!

– Я мог бы защищать ее на суде, причем бесплатно, – вызвался мистер Факсфер. – И, уверяю вас, Анджелу признали бы невиновной.

– А про то, что об этом процессе будут писать газеты, вы не подумали? – покачав головой, сказал полковник. – Что ж, прискорбно, что вы ничем не смогли нам помочь, – обратился он к знаменитому психиатру, протянув ему конверт и смерив его недовольным взглядом. Психиатр пожал плечами и удалился.

Стоило врачу скрыться за дверью, как Анджела, задрав на стол ноги (и какие ноги!), принялась декламировать наспех сочиненные куплеты, где во всех, самых пикантных подробностях описывались события этого дня, чем повергла родителей и жениха в глубокую тоску. Не будь стишки эти до крайности неприличными, я бы, разумеется, их здесь привел.