Страница 5 из 17
Отныне эта позиция многократно проявлялась в некрасовских стихах, а в стихотворении «Муза», она была и развита, и закреплена. Сравнивая свою Музу с пушкинской «ласково поющей и прекрасной», поэт описывает ее совсем иначе:
она страдающая и воинственная, погруженная в тину мелких и низменных забот, плачущая и грозящая. Именно так он воспринимает и изображает свою Музу, которую несколько позже назовет «Музой мести и печали». И невозможно отказаться от нее, как и от своей поэзии, как от своей судьбы («Но с детства прочного и кровного союза / Со мною разорвать не торопилась Муза»).
Интересно отметить, что сам процесс творчества, сочинения стихов протекал у Некрасова двояко. Он, как уже говорилось, был щедро наделен версификаторским даром, никогда не пропадавшим, и мог часами рифмовать стихи на любую заданную тему. Благодаря этой ремесленной способности рифмовать «километры» стихов он зарабатывал на жизнь в ранние годы. Но над лирикой поэт работал иначе, она требовала усилий иного рода и никогда ему легко не давалась. Сам процесс сочинения в этом случае совершенно отличался от простого «рифмования».
А.Я. Панаева вспоминала: «Некрасов писал прозу, сидя за письменным столом и даже лежа на диване; стихи же он сочинял, большею частью, прохаживаясь по комнате, и вслух произносил их; когда он оканчивал все стихотворение, то записывал его на первом попавшемся под руку лоскутке бумаги. Он делал мало поправок в своих стихах. Если он сочинял длинное стихотворение, то по целым часам ходил по комнате и все вслух однообразным голосом произносил стихи; для отдыха он ложился на диван, но не умолкал; потом снова вставал и продолжал ходить…» Сам Некрасов обмолвился однажды, что в процессе творчества звуки у него предшествуют мыслям, или, по крайней мере, являются отдельно от них:
ритм и неясное еще звучание стиха подчиняли себе всю работу над созданием стихотворения. Так бывало в работе и над большими, и над короткими произведениями. Например, будучи в Риме, Некрасов начал работать над поэмой «Несчастные» и 39 дней не выходил из комнаты; Анненкову он писал: «39 дней я трудился с небывалой еще во мне одержимостью».
Отмечая внешнюю напряженность поэта при сочинении стихов, наблюдая его со стороны, окружающие, конечно, не могли не чувствовать, как он в это время менялся. Сам поэт объяснил однажды свое состояние в то время, когда он пишет, тем, что самый порядок его разума от этого нарушен <курсив наш – Н.Т. >, что он не знает, когда он будет обедать, когда пойдет гулять или спать ляжет. Т. е. процесс сочинения стихов предполагал для него не только выпадение из обычной жизни, но преодоление в себе каких-то больших препятствий. И порой это состояние было очень нелегким, иногда болезненным: «Работа доводит меня до изнеможения…» или: «Стихи слишком расшатывают мои нервы». Возможно, с этой особенностью – состоянием физической изнуренности от сочинения – связаны большие перерывы в его поэтической работе, а не только с загруженностью журнальной работой.
В августе 1856 г. Некрасов надолго уезжал за границу лечиться. До отъезда он осуществил три главных на тот момент дела. Весной было заключено «обязательное соглашение» с И.С. Тургеневым, Л.Н. Толстым, А.Н. Островским и Д.В. Григоровичем об «исключительном сотрудничестве» их в «Современнике», что должно было обеспечить стабильность журнала. Общее наблюдение за изданием Некрасов оставил на Чернышевского, обязав его лично просматривать все подготовленные к публикации материалы и решать все вопросы, связанные с цензурой. На фоне неприязни, с какой относились к молодому сотруднику почти все члены старой редакции, это был знаменательный шаг. И, наконец, подготовленный им сборник стихотворений поэт передал московскому издателю К.Т. Солдатёнкову для печати. Сборник составили стихи 1847-1855 гг., большей частью уже публиковавшиеся в «Современнике». Обрамляли книгу два стихотворения, имеющие для автора особый смысл, – «Поэт и гражданин», в котором развиты общественные идеи Белинского, воспринятые им с юности, и «Замолкни, Муза мести и печали…», важное для автора как эстетическая декларация.
Об огромном успехе книги, напечатанной под названием «Стихотворения Н. Некрасова» и вышедшей 19 октября 1856 г., Чернышевский сообщал Некрасову за границу: «Стихотворения Ваши, Николай Алексеевич, получены здесь <в Санкт-Петербурге> с неделю назад – через два дня не осталось в книжных лавках ни одного экземпляра из 500, присланных в первом транспорте». И об успехе: «Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли “Ревизор” или “Мертвые души” имели такой успех, как Ваша книга». О книге Некрасова сообщали друг другу все имеющие интерес к литературе. В.П. Боткин писал Тургеневу 10 ноября: «Стихотворения Некрасова шибко идут. Не было примера со времен Пушкина, чтоб книжка стихотворений так сильно покупалась». Даже Тургенев, не признававший некрасовских стихов, отозвался одобрительно: «А Некрасова стихотворения, собранные в один фокус, жгутся.»
И тут же разразился цензурный скандал, вызванный ошибкой Чернышевского. В рецензии на книгу в №11 «Современника» он перепечатал из нее целиком три стихотворения, имеющие отчетливое общественное звучание: «Поэт и гражданин», «Отрывки из путевых записок графа Гаранского» и «Забытая деревня». Возникло громкое цензурное дело. О «крамольной» книге Некрасова было доложено императору Александру II, в специальном цензурном распоряжении предписывалось, «чтобы впредь не было дозволено новое издание “Стихотворений Н. Некрасова” и чтобы не были печатаемы ни статьи о сей книге, ни выписки из оной»; редакции «Современника» было объявлено, что «первая подобная выходка подвергнет. журнал совершенному прекращению». Запрет действовал долго, следующий свой сборник Некрасову удалось издать только через пять лет, в 1861 г.
Но так встретили сборник охранители власти. Читатели отнеслись к книге восторженно. Ни одному автору середины XIX в. не выпадало ничего подобного, а в начале 50-х вышли сборники Тютчева, Фета, Полонского, Майкова, Огарева. Книга однозначно делала Некрасова самым популярным поэтом. И даже старый круг друзей, привыкших относиться снисходительно к его творчеству, не мог не признать в нем первого и самого значительного поэта времени. Самобытность таланта и первостепенное значение Некрасова в русской литературе признавали все. Но ничто не могло сравниться с безоговорочным приятием книги молодыми: «Вы теперь лучшая – можно сказать – единственная прекрасная – надежда нашей литературы, – пишет Некрасову Чернышевский. – Помните, однако, что на Вас надеется каждый порядочный человек у нас в России». Ему вторит Пыпин: «Да! Теперь Некрасов единственный поэт, которого может слушать порядочная публика!»
С книгой стихотворений к Некрасову пришла не просто слава. Он впервые осознал степень своей популярности как поэта. А следом и понимание той ответственности, какую она на него налагала. К этому побуждали любовь и преданность множества людей, для которых его поэзия стала спутником и путеводителем в жизни. Тысячи молодых людей стремились узнать в его стихах истину о мире и жизни, учились любить свой народ, сострадать его бедам, стремиться на помощь ему, ненавидеть неправое устройство российской жизни. Сборник для многих стал учебником жизни, а поэт обрел свою публику, которая ценила и любила его на протяжении многих лет, считая его самым важным и нужным поэтом своего времени.