Страница 8 из 16
– Маленький разбойник! Давай сделаем контрольный круг. – Я повисла на Генри. – Мы могли бы, например, посмотреть, прав ли Грейсон и действительно ли к нему никто не может прорваться.
– Но там внутри было так уютно. – Генри с сожалением посмотрел на мою дверь. – А тут снаружи, наверно, безобразничают всякие шпионы и психопаты.
Ну да, или ещё демоны. Уверенности ни в чём быть не могло. Коридор с дверями разного цвета и мягким освещением мог казаться приятным и мирным, но это было не так. В тишине что-то таилось, и нельзя было понять, откуда идёт свет, – не было ни окон, ни ламп, да и самого потолка, с которого могли бы свисать лампы, не было. В нескольких метрах над стенами начиналась рассеянная пустота, больше всего напоминавшая светло-серое небо, которое иногда нависает над Лондоном. Множество разветвлённых проходов казались бесконечными и терялись где-то в тени. Но я всё равно любила это место, мне нравилось представлять, что за каждой дверью кто-то видит свои сны, что все люди в мире связаны этим лабиринтом. Это было магическое место, опасное и таинственное, – сочетание, против которого невозможно было устоять.
Я прижалась тесней к Генри и глубоко вдохнула:
– Приятных снов нам хватит до конца жизни, сколько нам захочется. Если мы спасём мир от Артура.
Генри немного отстранился, чтобы можно было меня обнять.
– Вот за что я тебя люблю, Лив Зильбер, – шепнул он мне в ухо. – За то, что ты всегда хочешь приключений.
Я его любила за это же. Не тратя пустых слов, мы превратились в ягуаров и помчались рядом. В другом облике я чувствовала бы себя не так уверенно, но, став ягуаром, я так хорошо владела собой, что не надо было приспосабливаться. Не то что в таких трудных формах, как летающие насекомые, неподвижные предметы или совсем уж особенные, вроде ветра. Ягуаром я могла оставаться часами. Бывало, проснувшись после такого интенсивного сна в облике ягуара, я продолжала оставаться в этой роли настолько, что приходилось подавлять в себе желание облизывать лапы. Однажды я даже зарычала на Флоранс, когда она не давала мне в кухне пройти к кофеварке.
Что касается Флоранс… Элегантная, цвета зелёного тростника дверь, которая сегодня располагалась рядом с дверью Грейсона, была, конечно, её дверью. Блестящие серебряные буквы ФЦЭС на ней могли означать только: Флоранс Цецилия Элизабет Спенсер. Ничего другого.
По какому принципу располагались двери и почему они время от времени менялись местами, этого мы разгадать не могли. Во всяком случае, двери людей, в чём-то близких друг другу, в положительном или отрицательном смысле, никогда не располагались слишком далеко одна от другой. Принадлежность многих дверей можно было определить по внешнему виду. Например, дверь Грейсона была точной копией двери в нашем доме. Или дверь мамы, на которой даже была табличка: «Мэтью. Антиквариат лунного света. Открыто с полуночи до рассвета». Другие можно было определить не так однозначно, но я была уверена, что скромная серая дверь рядом с маминым «Антиквариатом лунного света» принадлежит Эрнесту. Даже если мамина дверь меняла расположение, эта серая дверь оказывалась на той же стороне. И покрытая красным блестящим лаком дверь с роскошным золотым молотком, совершенно соответствовшая характеру Персефоны, становилась всё ближе к моей, когда мы целые дни проводили вместе.
Не то чтобы я испытывала потребность заглянуть за какую-то дверь, но мне всё-таки спокойнее было знать, с кем соседствует моя дверь. Когда с кем-то сталкиваешься в коридоре так часто, как я с Генри, кажутся, по крайней мере, знакомыми двери вокруг наших – даже если они меняют внешний вид и место.
Полдня я мучилась вопросом: как, чёрт побери, Артур мог определить дверь миссис Лоуренс? Здесь было много дверей, которые подошли бы ей, но не было несомненного знака, ну… не знаю… Может, выгравированной Эйфелевой башни или приглашающего коврика «Добро пожаловать» на французском. Или хотя бы дверной ручки от Шанель. Но Артур нашёл, наверно, практичный способ. Он заполучил какую-то из личных вещей миссис Лоуренс и с её помощью проверял любую заинтересовавшую его дверь, пока не заставлял одну открыться. Это, конечно, требовало времени, но показывало, как решительно он преследовал свои мрачные цели. А поскольку подсознание миссис Лоуренс не могло выстроить никаких непреодолимых препятствий, Артуру было нетрудно переступить её порог. И там уже делать что захочет.
Я почувствовала, как от этих мыслей шерсть на затылке встаёт дыбом. И не только поэтому: мы с Генри повернули и оказались в проходе, где находились двери и Артура, и Анабель.
На случай, если Артур сейчас наблюдал за нами, надо было действовать особенно спокойно и уверенно, всё равно в каком облике. Он не должен был думать, что мы его боимся. Так что я бросила лишь короткий, как можно более презрительный ягуарий взгляд на слова carpe noctem[12], укреплённые на гладкой металлической поверхности его двери, и стала поворачивать голову, изучая окрестности. Вот скромный серебряный звонок на двери напротив – это было что-то новое. И пока я смотрела на него изучающе, он соскользнул вниз, растаял и стал стекать блестящим серебряным потоком по стене на землю, где обрёл новую форму. Он вытянулся в высоту и превратился в девушку с длинными волнистыми волосами, явно похожую на Венеру Боттичелли[13], только намного-намного красивей, и нагота её скрывалась под одеждой – она была в джинсах и футболке. Анабель Скотт, прекраснейшая психопатка в истории.
– Смотри, смотри, патрульная киса! – Располагающая улыбка Анабель перестала на меня действовать после того, как она попыталась перерезать мне горло.
Про Генри сказать так было нельзя. Он принял свой прежний вид и улыбался так же располагающе.
– Как славно, Анабель, тебя видеть! Это что, твоя дверь? Как раз напротив твоего бывшего друга? Можно по-настоящему туда заглянуть? Или ты в виде колокольчика бродишь здесь, чтобы за ним шпионить?
– Тебе хотелось бы знать, какая дверь тут моя? Тогда бы ты мог шпионить за мной. – Анабель коротко засмеялась, потом, вздохнув, добавила, – только шпионить стало совсем непросто, с тех пор как все научились становиться невидимыми… Я бы не хотела, чтобы Артур так многому научился.
Даже одной гениальной психопатки было здесь вполне достаточно. А Анабель была гениальной, с этим нельзя не считаться. Она как-то сумела заманить в эти коридоры своего психиатра, и пока он, как ребёнок, которого оставили одного в магазине игрушек, удовлетворял там свои величественные фантазии, веря при этом, что всё подчиняется его воле, Анабель нашла способ задержать его в своём собственном сне. После того, замечу, как он подписал бумаги о её выписке. Теперь доктор Андерсон, или Сенатор Смерть, лежал с желудочным зондом где-нибудь в графстве Суррей в доме престарелых и… спал. И врачи затруднялись с окончательным диагнозом о его состоянии. Анабель уверяла нас, что у него всё блестяще, потому что он просто продолжает видеть свою жизнь во сне и не отличает её от настоящей. И хотя Сенатор Смерть не вызывал у меня никаких симпатий, мысль о нём всякий раз вызывала у меня жалость. Я не имела никакого представления о том, как Анабель удалось заключить этого человека в свой сон, но, возможно, его удалось бы освободить, если открыть дверь снаружи. Для этого её нужно было попросту обнаружить, но, к сожалению, только Анабель знала, где та находится. Она была права: способность становиться невидимыми сильно затрудняла шпионаж.
Я тихо зарычала.
– Боюсь, Артур умеет делать вещи, на которые ты не способна, – сказал Генри.
Про то, что мы знали, где находится дверь Анабель, он умалчивал. Раньше она действительно находилась напротив двери Артура, но приметный двухстворчатый готический портал с золотой фурнитурой бесследно исчез после катастрофы, случившейся с Анабель прошлой осенью. А это означало, что дверь должна была совершенно измениться, потому что Анабель продолжала усердно сновать по коридору. Неделями мы продолжали искать её дверью даже в самых отдалённых проходах, но лишь несколько дней назад Генри обнаружил её благодаря чутью сыщика и хитроумным, как он уверял, способам слежки. Поздней он, впрочем, признался, что помогла чистая случайность и удача, потому что он невидимым бродил по коридору, когда открылась сияющая розовая дверь с огромным изображением героини «Хэлло Китти»[14] и Анабель осторожно вышла из неё в коридор.
12
«Используй ночь, лови ночь» (лат.), по аналогии с классическим carpe diem (Гораций) – «лови день».
13
Са́ндро Боттиче́лли (1445–1510) – итальянский художник тосканской школы. «Рождение Венеры» – самая знаменитая его картина.
14
«Хэлло Китти» – известный детский мультсериал режиссёра Мэтью Свенсона.