Последний рыцарь короля

После того, как мы благодаря герцогу д'Эсте узнали эпоху, в которой оказались, ощущение безопасности и твердой почвы под ногами исчезло задолго до того, как мы сели на корабль.

Перед началом путешествия мы, как истинные средневековые жители, отправились в собор Святого Януария, возведенный в Неаполе совсем недавно. Это был первый день, когда мы вышли непосредственно в город. Добираться решили пешком, чтобы посмотреть на Неаполь, жителей, почувствовать атмосферу времени, как выразился Герцог. Вадик вел под руку Катю, я шла впереди с Герцогом. Собор был одним из немногих монументальных сооружений Неаполя, в те времена этот город, хотя и большой, но оставался относительно бедным, дома были простыми, одноэтажными и двухэтажными, над нашими головами в узких улочках болталось на веревках мокрое белье, дорогу постоянно перебегали маленькие дети, одетые так же, как и взрослые, отчего казались смешными карликами. Не самым приятным впечатлением от пешей прогулки были крысы, которые открыто сновали по улицам, никого и ничего не стесняясь. На меня эти зверьки не произвели особого впечатления, а вот Катя всякий раз, как крыса перебегала ей дорогу, охала.

Было забавно смотреть на людей того времени: они были немножко другими, но не сразу бросалось в глаза, что именно отличало их от наших современников. Я бы сказала, что были грубее лица, а простые прохожие проще выражали свои эмоции, не задумываясь особо о своем поведении. Одежда, конечно, сильно отличалась даже от той, какой я ее видела на выставке в музее. Вадик и Герцог выглядели очень смешно в коротких штанишках дома, но перед выходом на улицу они надевали поверх более длинные кафтаны, к которым прилагался плащ на застежках. Катя с врожденной грацией, как будто делала это с детства, передвигалась по улице, ничуть не путаясь в юбках, и поддерживала шлейф платья в руке. Мне эта непринужденность в движениях давалась с большим трудом. Я то и дело наступала на подол, спотыкалась, а уж о том, чтобы красиво нести шлейф, не было и речи. Герцог с удовольствием напоминал мне, что донна Анна славилась плавностью и женственностью движений. Я молчала, потому что была слишком сосредоточена на том, чтобы плавно не улететь лицом в грязь. Да еще замужние дамы обязаны были покрывать свои волосы и голову, поэтому на голове у меня было тонкое льняное покрывало, закрывающее не только голову и волосы, но и почти весь подбородок, поднимаясь к щекам. Герцог объяснил, что это необходимо, поскольку донна Анна была очень благочестива и строга к себе. Скрепя сердце, я дала согласие на подобный маскарад. Дома в этом наряде необходимости не было, но мы шли в церковь, поэтому и Катина голова была в этот день покрыта.

Величаво и никуда не торопясь (я еще по дороге раза два наступила на юбку) шли мы по Неаполю, и Герцог сжимал мне пальцы всякий раз, как я должна была поклониться знакомым. Все казалось проще, чем я ожидала, и я уже почти не нервничала. Казалось, что нет ничего проще, чем отсидеть мессу и делать вид, что молишься, а заодно поглядеть на других.

Меня приветствовали многие – видимо, стараниями сеньоры Сфорца о чудесном избавлении донны Анны от гибели знал уже весь город.

– Не наклоняйте голову так низко, когда приветствуете кого-либо, – тихо сказал мне Герцог. – Это излишне. Не забывайте, что вы из аристократической семьи, более древней, чем весь этот город. Вы можете позволить себе гордость и легкое презрение к людям более низкого сословия.

Как единственный критик, Герцог поправлял мою игру, но я иногда позволяла себе импровизации, которые выводили его из себя. Первое время я прикалывалась над слугами, удивляя их несдержанностью или порывистостью поведения: могла, например, подхватив юбки, взбежать по лестнице вместо того, чтобы чинно и плавно подняться наверх, но со временем эти вспышки стали угасать. Герцогу постепенно удалось привить мне величавость, благородство, сдержанность. Совсем не такой, как казалось мне, должна была быть женщина, выросшая на юге Франции. Но я твердо решила, что лишь играю роль донны Анны, может, Оскара я за подобную работу не получу, но радовал сам процесс тщательного воссоздания образа. Я представляла себе настоящую донну Анну, продумывала до мельчайших подробностей ее поведение и представление о мире, старалась почувствовать этот странный мир так, как его чувствовала она. Образ оказался сложнее, чем у Кати и Вадика, ведь приходилось учитывать и то, какой была настоящая донна Анна. Процесс ее воскрешения волновал меня, как волнует художника, который видит на чистом холсте линии будущей картины, или скульптора, который угадывает в изломе глыбы мрамора будущую статую, или актера, который вдыхает в свое тело суть другого существа и мыслит, ходит, говорит и чувствует, как оно.

Я с трудом преодолела в себе страх, когда в первый раз пошла спать в комнату донны Анны. Мне все казалось, что ее дух проявит себя; было неуютно лежать в кровати, где до меня спала эта женщина, смотреться в зеркала, в которые смотрелась она. Этот страх был выше меня – страх перед смертью и всем, что ее касается, и я делала всякий раз усилие над собой, отправляясь спать, но Герцог был непреклонен: я должна спать там, где спала Анна. Это неуютное ложе со слишком мягкими матрасами изматывало, и вместо того, чтобы отдыхать и пополнять силы во сне, я вставала разбитой и измученной. В конце концов я взяла за привычку спать рядом на небольшом диване, свернувшись клубочком, но от этого положения начала болеть спина, и я была вынуждена вернуться на постылое семейное ложе четы Висконти.

Чтобы немного разбавить впечатление от сероватой атмосферы города с его грязными улочками и запахом моря, смешанным с запахом помоев, разлитых порой прямо на улицах, Герцог, пока мы шли к собору, рассказывал про единственную, пожалуй, в то время достопримечательность Неаполя – собор Святого Януария, небесного покровителя города. Святой Януарий – мученик, пострадавший за веру Христову в 305 году. Герцог с каким-то необыкновенным удовольствием описал весь процесс казни Януария. Оказалось, святого было не так просто убить. Если верить легенде, римский император Диоклетиан приказал бросить его в очаг, который пылал в течение трех дней, но Януарий вышел оттуда целым и невредимым. Его бросили диким зверям, но они принялись лизать ему ноги.

– Крепкий орешек этот Януарий! – не выдержав, вставил Вадик.

– И тогда он был обезглавлен, – закончил перечисление мучений святого Герцог. – Как гласит предание, одна из благочестивых жен, присутствовавшая при казни, собрала в пузырек некоторое количество крови. С тех времен и берет начало этот необъяснимый феномен, а именно: свернувшийся сгусток вдруг «оживает» и переходит в жидкое состояние.

– Это невозможно, – вмешался в разговор Вадик. – Сразу видно, что вы не знаете элементарных физических и биологических процессов. Высохшая кровь не может перейти в жидкое состояние. Это всего лишь стремление человека к чуду, не более того. Сразу понятно, что в подобное могут верить только люди, живущие в XIII веке. В наше время ученые наверняка опровергли этот факт.

– А вот и нет! – возразил Герцог. – Напротив, даже в ваше время люди охотно верят в эти вещи. А научные исследования, на которые вы так уповаете, показали, что это настоящая человеческая кровь, имеющая все свойства крови живого человека. Это чудесное явление повторяется ежегодно 19 сентября в день мученической кончины святого.

– Такого быть не может, – продолжал упираться Вадик. – Сейчас столько современной аппаратуры, которая доказала, что многое из того, что считалось чудом, на самом деле было или подделкой, или физическим явлением, обусловленным специфическими условиями. Может, эту кровь чем-то разбавляют?

– Спектрографический анализ крови показал, что это настоящая артериальная человеческая кровь без всяческих химических или иных примесей, – смеясь, ответил Герцог, и на его лице на миг появилось злодейское выражение.

– Значит, это так и останется тайной, – чтобы прекратить споры, закончила Катя. – Многое на этой земле останется неразгаданным, даже если мы изобретем сверхточную аппаратуру.