Страница 4 из 12
– Мам, да все будет хорошо! Что я, маленькая, сама не могу решать, с кем мне жить? Не этого я боюсь, мам… Я за тебя больше боюсь… Как ты тут одна без меня справишься?
– Ой, уж вот за меня точно не надо переживать, Натаха! Да какая ж мать будет поперек дочкиному счастью стоять? Нет уж, и разговор даже на этот счет не заводи, не надо… Как решишь, так и поступай, тебе жить. Я уж свой век отжила, помехой тебе быть не хочу и не буду. Выходи замуж за своего Дениса, если так решила. Сколь поживешь, столь и поживешь замужем, как бог даст. Обо мне не думай. Слышишь, что говорю?
– Слышу, мам… Но ведь я тебя все равно не брошу, правда? Я часто приезжать к тебе буду, очень часто… И с огородом помогать, и вообще…
– Ты сама себя сейчас уговариваешь, что ль, не пойму? Не надо, не уговаривай. Если тебе будет хорошо, то и мне жить легче, и не вини себя заранее, поняла?
– Да, мам, поняла… Спасибо тебе, мам…
– А свататься-то придет твой жених? Пусть придет, я хоть гляну на него, что за фрукт.
– Придет, мам. Вот поднимется совсем и придет. Ему пока трудно ходить.
– Понятно… А Петров-то тебя отпустит хоть?
– Да куда ж он денется? Заявление напишу, и отпустит.
– Ну-ну… В больнице-то уж поди все косточки тебе перемыли? Такое событие, надо же…
– Не знаю, мам. Я как-то не замечала…
– Конечно, тебе ж не до этого! Ты ж у нас влюбленная нынче! Странно, что мне еще ни одна сорока на хвосте эту новость не принесла… Матери всегда все последними узнают, ничего не поделаешь!
Как потом оказалось, мама была права. В больнице бурно обсуждали ее роман, молоденькие медсестры пищали от восторженной зависти. Одна из них, Риточка Воронцова, считавшаяся первой местечковой красавицей, даже обиделась на нее, выговаривала почти со слезами:
– Ну что, что он в тебе нашел, Наташка? Ты ж такая… Совсем обыкновенная. Вон, даже не красишься! Да на тебя же взглянешь и мимо пройдешь, тут же забудешь!
– Ну-ну… Осторожнее на поворотах, Воронцова! – строго осадила Риточку старшая медсестра Ирина Владимировна. – Спрячь свою зависть куда подальше, не надо тут… Брызгать ею во все стороны. А Наташа, между прочим, гораздо лучше тебя будет выглядеть, если столько же штукатурки на лицо наляпает! Да только ей это вовсе ни к чему…
– Да прям лучше… Она же старше меня на пять лет! – осторожно парировала Риточка, сердито взглянув на Ирину Владимировну.
– Ну и что, если она старше? Это ведь об одном только говорит… Что ей замуж пора, вот и все. А тебе, соплюхе, до замужества еще дорасти надо, поумнеть надо, глупости всякие из головы выбросить!
– Да как рано, как рано? Мне уже двадцать исполнилось! Это Наташке двадцать пять уже! Мне-то как раз нормально замуж, а ей поздно! Кто сейчас на таких старушек смотрит? Она уже… Она же… Анфаклб, можно сказать!
– Кто она, не поняла? – Вздернула брови вверх Ирина Владимировна.
– Ну, не поняли, так и не надо… Вы ж блогеров не читаете, вам не понять.
– Да, мне читать всякую ерунду некогда, я и тебе не советую!
– А это вовсе не ерунда, Ирина Владимировна! Это новые реалии, понимаете?
– Нет, не понимаю… Значит, согласно твоим новым реалиям, в двадцать пять уже на пенсию пора отправляться?
– Да, вы действительно не понимаете, что ж вам объяснять… А вот Наташка меня поняла. Правда, Наташ?
Ну что она могла на это возразить бедной Риточке? Тоже чем-то подобным ответить? Или пристыдить: как тебе не стыдно так нехорошо выражаться? Да ну… Не стоит. Лучше просто улыбнуться да мимо пройти, вздохнуть сочувствующе – ничего, мол, Риточка, будет и на твоей улице праздник. Если, конечно, не утонешь заранее в собственной зависти.
Хотя с другой стороны… Риточкина зависть была ей даже приятна. Как-то поднимала эта зависть ее в собственных глазах, придавала уверенности. Казалось, даже походка у нее изменилась, и осанка другая стала, и разворот плеч… И доктор Петров это заметил, отвесил комплимент:
– Хорошеешь на глазах, Натаха! Прямо глаз на тебя радуется, любо-дорого смотреть, хоть картину с тебя пиши! Вот что любовь с девушкой делает, а? Слышал, этот парень уже и замуж тебя позвал… Правда или наши девки сочиняют по ходу дела? Сериалов, поди, по телевизору насмотрелись? Про медиков сейчас модно сериалы снимать!
– Нет, Дмитрий Алексеевич, не сочиняют… Он и правда мне предложение сделал. Причем так неожиданно, что я растерялась даже…
– Понятно… И что ты ему ответила? Неужто согласилась?
– Ну да… А что, не надо было, по-вашему?
– Да отчего ж не надо… Тебе решать, это тебе предложение сделали, а не мне. Хотя и жалко тебя с ним отпускать, конечно… Он ведь у нас в Бережном не останется, ясное дело?
– Нет, не останется… У него в городе свой дом есть. Сказал, мы там будем жить.
– Свой дом, говоришь? Хм… Ну что ж, это хорошо. В достатке, стало быть, дальше твоя жизнь пойдет, Натаха. Видел я его родителей, респектабельные такие, да…
– Вы так говорите сейчас, будто сомневаетесь в чем, Дмитрий Алексеевич… Голос у вас такой… Грустный маленько. Если и впрямь сомневаетесь, скажите мне, пожалуйста. Может, я не понимаю чего-то, не вижу? Или, может, вам Денис не нравится, а?
– Ну, нравится, не нравится… Это уж не моя епархия, извини. Лишь бы тебе нравился, это главное. Хотя…
– Что, Дмитрий Алексеевич? Вы говорите, я слушаю…
– А давай-ка мы с тобой чайку выпьем, а? Что мы тут, в коридоре… Пойдем ко мне в кабинет, у меня и конфеты вкусные есть… Попьем чайку, поговорим, подумаем, что да как…
– Пойдемте, Дмитрий Алексеевич. Я с удовольствием послушаю, что вы скажете… – задумчиво согласилась она, чувствуя, как холодный ветерок пробежал по солнечному сплетению. Уж больно голос у доктора Петрова был настороженный. Будто он заранее готовил ее к тому, что разговор их получится не очень приятным.
В кабинете он шустро организовал чай, вытащил из ящика стола коробку шоколадных конфет и пузатую бутылку темного стекла. Спросил коротко:
– Коньяк будешь?
– Нет, что вы… Я ж совсем не пью.
– Да знаю, знаю… Я ж так спросил, для приличия. А я выпью немного… Не возражаешь?
– Нет, не возражаю.
– И правильно… Моя-то жена Аннушка шибко в последнее время против коньяка настроена, якобы за здоровье мое боится. Я ей объясняю, что сосуды расширить надо, а она одно свое… Говорит, в меня столько коньяка за всю жизнь влито, он уже в состав крови вошел, так что сосуды как-нибудь перебьются.
– Да, Дмитрий Алексеевич. Ваша жена вас очень любит, это все в больнице знают.
– А я разве спорю? Любит, конечно. И я ее люблю. Хоть и попил ее кровушки изрядно в свое время… Да не об этом сейчас речь. Мы вроде о твоем женихе говорить хотели. Ты пей чай-то, пей, остынет же. И конфетку вон возьми…
Дмитрий Алексеевич налил в стакан изрядную порцию коньяка, выпил одним долгим глотком, выдохнул, закрыв глаза и прижав сухое запястье к носу. Потом встряхнулся весь, подобрался, заговорил медленно:
– Знаешь, я сейчас вспомнил… У Пушкина повестушка одна такая есть, «Станционный смотритель» называется. Хорошая такая повестушка, философская…
– Я знаю, Дмитрий Алексеевич. Мы в школе проходили. Я очень хорошо сюжет этой повести помню…
– Помнишь, говоришь? Ну ладно… Это замечательно, что помнишь. Да только помнить сюжет – это одно, а выводы какие-то для себя сделать – это другое… Повестушка-то эта как раз про тебя, Наташенька. Вспомни-ка, о чем там…
– Ну… Там дочка этого станционного смотрителя… Дуня, кажется? Она влюбилась в заезжего офицера… Он болел, что ли… Остановился у них с отцом на станции… А потом она с ним сбежала… Отец очень переживал, что офицер ее увез… Но почему эта повесть про меня, Дмитрий Алексеевич? Почему вы так сказали? Вы думаете, я маму свою бросаю, да? Она болеет, а я уезжаю и ее бросаю?
– Ну вот… У кого что болит, тот о том и говорит… Вовсе я так не думаю, что ты! Я ж о тебе сейчас говорю, а не о твоей маме! А если уж быть совсем откровенным… Я просто за тебя боюсь, Наташа.