Кривотопь. Перевёртыш

– Ты все рассказы перепутала, – проворчал Старый Джим. – Это легенда о Ведьме из Дикой Чащи. И потом, у неё не было никакого мужа. Она была одинокой матерью, и фейри пришли и украли её единственную дочь, но никто в городе не поверил ей. Потом, когда она пошла в лес, чтобы вернуть своего младенца, фейри наложили на неё заклятие, чтобы она навсегда осталась бродить в Глубоком Мраке и хватать чужих заблудших детей вместо собственного ребёнка.

– Это были гоблины, – заявила миссис Граус с напором.

– Фейри, – выдохнул Старый Джим.

– Всё это россказни, – заключила Энни Бёртон. – Вы с ума сошли? Они не монстры. Они просто дети.

– Один из них – монстр, – упорствовала миссис Граус.

– Если в лесу действительно живёт ведьма, – произнёс Джозеф Бёртон, сохраняя мужественное выражение лица, – и её дитя попало к… магическим созданиям, то она, может быть, всё ещё там. И, может быть, знает, как распознать перевёртыша.

– Никаких ведьм в лесу нет, – возразил пастор Льюис.

Это было первое, что этот пожилой человек произнёс с тех пор, как вошёл в дом, и голос его оказался низким и тихим.

– Ведьмы там никогда не было. Это была просто женщина.

В комнате воцарилось молчание, и все взгляды обратились к стареющему пастору.

– Эти истории неверны, – продолжал он. – Существовала женщина, которая жила одна в лесу, это правда. Не знаю, фейри это были, гоблины или ещё кто, – я думаю, её погнало туда обыкновенное горе. Я повстречал её только один раз, когда был ещё молод. Я шёл по тропинке в лесу и сбился с пути. Женщина оказалась настоящей – и грустной. Она пережила огромную потерю. Бедняжка, ей просто хотелось, чтобы её оставили в покое.

– Но если хоть что-то из этого правда… – Джозеф Бёртон решил не заканчивать фразы. Его взгляд остановился на заднем окне и качавшихся за ним деревьях.

– Уже тогда женщина казалась довольно старой, – заметил пастор мягко. – Я уверен, она уже давно умерла, упокой Господь её душу. Что не помешало историям о ней превратиться в полный вздор.

– Это не вздор, – промолвил Старый Джим.

В этом миссис Граус, похоже, была с ним согласна.

– Конечно, не вздор. Достаточно заглянуть в этот манеж, – настаивала она. – Это неестественно. Это неправильно. Клянусь, это гоблины. Это перевёртыш.

Никто не хотел спорить с суеверной женщиной, но при этом никто не мог утверждать, что она ошибалась. Невозможно было жить рядом с Дикой Чащей и не верить хотя бы в часть этих историй.

Потом они жгли шалфей и тыкали в обоих младенцев серебряными ложками, но те только чихали, смеялись и отмахивались. Никто в городе толком не знал, как должен выглядеть перевёртыш. Наконец кто-то придумал обратиться к одному эксперту из Нью-Фидлема, о котором они слышали. Железо – таков был совет эксперта, полученный по почте: прикоснитесь к младенцам железом в течение первых трёх дней. Пока этот совет до них дошёл, прошло семь дней. Всё равно попробовали так сделать, но оба младенца только вцепились ручками в кочергу и измазали сажей все пелёнки.

Наконец, после недели споров и раздоров, было решено (за неимением лучших предложений) просто подождать. Рано или поздно гоблинский ребёнок проявит свою истинную сущность. Ведь гоблин не может не начать творить всякие безобразия. Просто надо быть начеку и внимательно следить. Тем временем Бёртоны будут заботиться об обоих мальчиках как о своих собственных.

Мало-помалу соседи перестали заходить, чтобы поглазеть и посудачить. Но однажды вечером миссис Граус задержалась.

– Гоблин, Энни, – напомнила она совершенно без нужды, перед тем как уйти с наступлением ночи, – ужасный гоблинский перевёртыш спит рядом с твоей кровиночкой.

– Спокойной ночи, Хелен.

Мальчики действительно спали рядом друг с другом, когда Энни зашла к ним. Она не могла не заметить, что её собственный ребёнок – кто бы из них это ни был – стал лучше спать после появления таинственного близнеца. Было такое ощущение, что им обоим спокойнее от присутствия друг друга, а по отдельности они начинали капризничать. Когда она пыталась перенести их в разные комнаты, они начинали беспрестанно плакать, но сразу затихали, когда снова оказывались вместе, и вскоре уже мирно посапывали во сне. Она подолгу смотрела на них, прислушиваясь к размеренному ритму их дыхания.

До тех пор пока естественная склонность перевёртыша к безобразиям не выдаст его, она решила оставить всё как есть, включая самих мальчиков. Её мальчиков.

«Нет смысла торопить события, – думала Энни, глубоко вздыхая. – Ведь скоро правда сама выплывет наружу».

Глава 3

Прошло двенадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней с тех пор, как один ребёнок Энни Бёртон превратился в двух детей. К этому времени она сама узнала то, что могли бы рассказать ей, молодой матери, более опытные родители: безобразия свойственны и гоблинской породе, и просто растущим детям примерно в равной мере. Это затягивало решение вопроса на гораздо более длительное время, чем она ожидала.

Энни Бёртон была не из тех женщин, кого может выбить из колеи небольшая превратность судьбы. Судьба же, похоже, восприняла это как вызов. Прошло двенадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать один день с тех пор, как Энни Бёртон стала вдовой.

Некоторые сплетники в городе считали, что она не столько вдова, сколько брошенная жена: Джозеф Бёртон в тот вечер точно ушёл с работы живым и просто не вернулся домой. Но Энни отказывалась верить, что её муж оставил бы её одну с двумя кричащими, лягающимися, хватающимися за всё, растущими мальчишками по какой-либо менее существенной причине, чем собственная кончина. Энни знала, что она вдова. То, как она говорила об этом: с выдвинутой вперёд челюстью и напряжённо прищуренными глазами, – заставляло горожан надеяться, ради блага её же мужа, что она права.

Энни вытерла пот со лба и потянула обеими руками. Длинный упрямый куст терновника, за который она держалась, наконец поддался и вырвался из земли с корнем. Она с удовлетворением, глубоко вздохнула и дёрнула, выпутывая зловредные ветки из просветов между досками в заднем заборе. Когда они с Джозефом только переехали в этот маленький домик, кустарник рос прямо до задней двери. Дюйм за дюймом из года в год она расчищала от него пространство. Когда мальчики подросли, то начали помогать ей, рубя заросли, словно сражались с драконом, сплошь усеянным шипами. Всем вместе им удавалось удерживать кустарник под контролем. Сейчас Энни стояла посреди сада, который они вырастили там, где когда-то господствовало это неукротимое растение. Этот кусок земли достался нелегко, и теперь она уже не позволит этой колючей твари снова захватить его.

Энни отбросила побеждённый куст на кучу других таких же. Когда она выпустила его, тонкий колючий кончик качнулся в её сторону и поцарапал щеку своими крошечными шипами.

– Это действительно было необходимо? – поинтересовалась женщина.

Словно в ответ с лужайки перед домом послышались голоса. Энни узнала их задолго до того, как они приблизились достаточно, чтобы можно было разобрать слова. Вытирая руки о передник, она ещё раз осмотрела сад, перед тем как туда ввалились мальчишки, и мысленно приготовилась к неизбежным пригоршням головастиков, разбитым коленкам (это всегда случалось с ними одновременно) или, что ещё хуже, потокам сообщений, что какой-то сосед, наверное, скоро придёт сюда, обвиняя их в диких вещах, в которых близнецы ну совершенно, абсолютно, никаким боком не были виноваты.

– …тогда надо вернуться, – говорил один из мальчишек, приближаясь.

– Это ужасная идея, – отвечал другой.

– Что за ужасная идея? – спросила Энни, когда мальчишки вывернули из-за угла.

– Привет, мам! – сказал Коул немного громче, чем нужно.

– Сад выглядит отлично, мама, – добавил Тинн. – Тебе нужна помощь?

– Я хочу знать, что это за ужасная идея.