Ягодный возраст

«Нежно» потеснив меня в сторону, она капитально надвинулась на кашемировый «шкаф».

– А где ваш проездной? – обратилась она к нему.

Наконец я его рассмотрела.

Коротко стриженные и хорошо уложенные (судя по всему, первоклассным мастером) тёмные, с лёгкой проседью волосы. Само лицо широкое и открытое, покрытое ровным и явно не салонного происхождения загаром. Высокий лоб и выразительные тёмные глаза под тёмными, не очень густыми бровями. Нос «картошкой», но не очень крупный, можно даже сказать, «молодой картошкой». Рот небольшой, с по-детски припухшими губами, а подбородок квадратный, сильный, с небольшой ямочкой.

«Вы такой интересный мужчина! Это что-то!» – вот так бы его охарактеризовала тётя Роза из Бразилии, где много-много диких обезьян. Но увы, этот человек не моей «весовой категории», то есть не ровня я ему, а кроме того, у него явно плохие манеры и это мне уж совсем не нравится.

Между тем, страсти накалились до предела. В дуэте «кашемира» и кондуктора явное лидерство сохранялось за представителем «законной власти».

Суть происходящего заключалась в следующем.

У моего (ого, уже у моего!) «дона Педро» не было проездных документов, а финансовые возможности ограничивались несколькими стодолларовыми купюрами и кредитной карточкой.

Естественно, никто в автобусе разменять сто долларов не мог, и вообще как такая мысль могла этому «кашемиру» прийти в голову. Когда же наш этот «миллионер Корейко» попытался всучить зелёную купюру кондуктору, я подумала, что её в этот момент удар хватит. Упиваясь своим «могуществом», она выдала ему по полной программе: что ему здесь не Америка с их клинтонами, бушами, сексом, наркотиками и так далее по списку, а, слава Богу, пока ещё Россия. И вообще, может, он аферист, который подобным образом распространяет фальшивые доллары.

В этот момент я поняла, что если не произойдёт чудо, то мне придётся оказывать реанимационное пособие пациенту с апоплексическим ударом. Ну что же, пусть произойдёт это чудо. И я достаю из кармана десятку (отложенную для того, чтобы сегодня с шиком после работы доехать домой на маршрутке): ну и ладно, знай наших! Достаю из сумки ещё одну и широким жестом протягиваю деньги «новому русскому».

– Это вам и на автобус, и на метро.

Он не дрогнул и взял мои двадцать рублей. Тут же одну десятку протянул кондуктору, на что та пробурчала что-то вроде: «Что за мужики нынче пошли, у баб деньги берут» и, выдав ему наконец билет, прошествовала далее, продолжая рассуждать о современных нравах.

– Благодарю вас, – это он мне, и ещё протягивает, опять же мне, сто долларов (моя зарплата за месяц).

И тут во мне взыграло ретивое.

– Нет, спасибо, я ни в чём не нуждаюсь, а мой поступок расценивайте как гуманитарную помощь, – и, наклонившись к его уху, я нанесла последний и сокрушительный удар: – Вы не находите, что поездка в общественном транспорте может быть похлеще африканского сафари?

Его нижняя челюсть просто отвалилась, от холодного равнодушия не осталось и следа, и это была моя победа, полная и безоговорочная.

– Откуда вы… – начал было он и остановился, так как в этот момент из кармана моей ветровки громко раздалось радостное «Ку-ку!». Это всего-навсего был мой мобильник. Моё сердце со всего размаха бухнуло в пятки. Только бы это не Глаша, только бы не по поводу Вадимки! Рывком из кармана выхватываю телефон.

– Да, слушаю.

– Влада, привет, это я, ты где? – Текст идёт телеграфный, так как общение по мобильному телефону делает фразу «Время – деньги» аксиомой. Это Ира, моя подруга в течение совершенно неприличного количества лет, кажется, более тридцати, и, что совершенно естественно, крёстная мать моего сынули. Я с трудом узнала в этом, почти лишённом каких-либо эмоций голосе, всегда жизнерадостную и неунывающую Ирку.

– Я в автобусе, еду на работу.

– Когда ты будешь дома?

– После пяти.

– Я к тебе заеду.

– Хорошо.

– Что-то случилось?

– Да.

– Все живы?

– Да.

– Тогда всё, жду.

Отбой. Ничего себе денёк начинается, а ещё и восьми утра нет. Телефон обратно в карман – и, наконец-то, моя остановка. Если поторопиться, я ещё успею добраться до двери на задней площадке автобуса и, вполне возможно, даже выйти из неё.

– Разрешите, пожалуйста, воспользоваться вашим телефоном, – обратился ко мне «красавец»-мужчина.

– Извините, вынуждена вам отказать, я сейчас выхожу, – конец фразы я договаривала, не оборачиваясь и уже покидая автобус.

Свежий воздух, солнце и всё ещё утренняя прохлада, ещё нет этого удушающего запаха города, состоящего из смеси пыли, выхлопных газов, шаверм, разгорячённых тел, тошнотворно-терпких духов и лосьонов и так далее, и так далее, и так далее.

– Может, всё-таки вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Этот голос и вопрос заставили меня развернуться буквально на одной пятке и на сто восемьдесят градусов. Я тут же со всего размаха врезалась лицом в знакомую мне кашемировую грудь. Он был более чем на голову выше меня. В голове пронеслось: «Это мой любимый цвет, это мой любимый размер».

– Пожалуйста, только вам придётся проводить меня до работы, я уже опаздываю.

– Спасибо. Да, кстати, как вы догадались о сафари?

– От вас пахнет слонами и носорогами, – брякнула я и протянула ему телефон. Почему я начинаю грубить людям, особенно тогда, когда они мне становятся интересны?

– Вы всегда так остроумны?

– О нет, только по пятницам, когда я в местном парке подрабатываю клоуном.

Он посмотрел мне в лицо и… расхохотался!

– У вас есть зеркальце?

– Нет, у меня нет зеркальца, – ответила я, повторив его же интонацию (более того, у меня в сумке даже косметички нет), и, передав ему телефон, отошла в сторону, чтобы не мешать разговору. Очень хотелось бы верить, что он сейчас звонит не в Нью-Йорк или ещё куда подалее, а ограничится разумными пределами. Причём хорошо бы, чтобы эти разумные пределы измерялись не его, а моими мерками.

Во время диалога мы хорошим шагом примерно три к одному (один его равнялся трём моим) приблизились к поликлинике, где я практически бесплатно тружусь на благо общества в качестве участкового терапевта.

Разговор по моему телефону продлился чуть более минуты. «Кашемир» вернул телефон, слегка кивнув головой (по-видимому, это было «спасибо»), и повернулся ко мне боком, показав своим видом, что инцидент можно считать исчерпанным. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить», – если не ошибаюсь, это цитата из Шиллера, и, судя по всему, этим мавром в данной ситуации являюсь я. Как, однако, «тонко» он показал, что его статус выше моего статуса.

Ну что же, я двинулась к дверям поликлиники, перед этим собрав всю свою возможную и невозможную душевность, произнесла в широченную спину: «Пожалуйста, пожалуйста! Не стоит благодарностей! И вам также удачного дня!» Очень хотелось добавить: «Мужлан неотесаный! Крокодил пупырчатый!» Хотя ну его, ещё пристрелит на пороге родного заведения, кто его знает, что у него ещё лежит в карманах, кроме пачек долларов.

Уже подходя к стеклянной двери, я увидела его отражение – он смотрел мне вслед. Но чтобы со дна души ушёл вдруг невесть откуда поднявшийся тяжёлый, мерзостный и до боли обидный осадок, этого было мало. Мой возраст, вес, отсутствие (причём полное) личной жизни и, мягко говоря, некоторые финансовые затруднения всей своей тяжестью обрушились мне на плечи.

В фойе поликлиники сразу, нос к носу, сталкиваюсь с нашим диетологом.

Вообще-то Семён Маркович – врач-физиотерапевт, но у него был такой прочный сдвиг по фазе на основе всяких диет, что, по-моему, никто уже толком не помнил, чем он действительно должен заниматься на работе.

– Доброе утро, Владислава Владиславовна! Простите, а что это у вас с лицом?!

Худая до измождения физиономия диетолога с нездоровым, а может быть, голодным блеском в глазах демонстрировала крайнюю степень недоумения.

Интересно, что же такое у меня с лицом, если Семён Маркович даже не сказал, что, по его мнению, я опять поправилась? Я ринулась к висящему в регистратуре зеркалу.